Романтика. Ч 3. Дорога. Гл 1. Чимкент

                …разве есть во всем мире
                что-нибудь лучше, чем
                маленький круг на экране
                кино и в нем двое,
                идущие рядом?

                О Генри


                1. Чимкент

Двадцать второго апреля к десяти часам жаркого и душного утра на бывшей цирковой площадке потихоньку засобирался цирковой люд с детьми, комнатными собачками, сумками и чемоданами. Собрались почти все. В центре – мощный, чубато-усатый столп: Тимофей Яковлевич Елдырин, на ближайших орбитах столпы поменьше – Кушаков, руководители велофигуристов и вольтижеров Власов и Прохожан, Владимир Григорьевич Зыков, сатирик Динкевич, осчастливленный директорским благоволением за то, что не оставлял у зрителей ни малейшего сомнения в скорейшем (считанные дни!) проваливании окаянных США в тартарары, и совсем хлипкий столпик – Зямочкин Николай Викторович, мелко подрагивающий в такт подрагиванию бесчеловечных усов шефа. Игнат Флегонтович в число столпов не был зачислен – занимался автобусами.

Артисты помоложе и попроще бродили взад-вперед, иллюзионный аттракцион несколько обособился, лишь Жанка завистливо вздыхала неподалеку от великолепной тройки – Нины, Вали и Аллы. Досадное малолетство мешало ей быть принятой в их блестящее общество.

Селадон и Астрея – Генка Агапов и Кира Старовойтова, вернувшиеся из поездки на рыбалку почти официальными молодоженами, никак не могли нализаться и сейчас с постыдной и откровенной слащавостью выставлялись на всеобщее обозрение. Пахрицын скрипел зубами и клял себя: заглядевшись на синие глазки Нины, он сам спихнул Кирку Агапову, а ведь она к нему, к Женьке, клеилась...

Наташа и старшая кассирша о чем-то тихо переговаривались, поглядывая на детей – Нелли и две девочки кассирши играли с огромным разноцветным мячом. Алик дипломатично избегал секретаря-машинистку, а вот Нелли весьма недипломатично завизжала, бросила мяч и повисла на его дон-кихотской фигуре.

– Дядя Алик!

– Нелька!!

Нелька захныкала:

– Мама, возьми мне дядю Алика в папы!..

Готовая провалиться сквозь землю мама не нашла ничего лучшего, как залепить дочери звонкий шлепок по известному месту. Дочь надулась, предполагаемый папа ретировался.

С потрясенным после ожесточенной пьянки лицом что-то врал Пройдисвиту, Чахотке и Илье Николаевичу Левка и россказни его вызывали дружный хохот. Волосы на Левкиной голове отросли и вились мелкими рыжеватыми кудряшками.

Марат, Виталий Миронов и Рудольф Изатулин чинно беседовали возле своих чемоданов, Имби следила, как ее лохматый, словно обма¬занный смолой, Бабай барахтается в грязных затоптанных опилках с Антошкой.

– Бабай, на место!

Бабай вскочил, отряхнулся и стремительно бросился к Рудольфу. Уселся у чемодана и свесил набок красный язык.

Иван Иванович и Иван Никнфорович сбились в мини-кучку и кисло ненавидели друг дружку. А Серж Шантрапановский вообще не признавал никакого коллективизма – в ожидании автобуса существовал индивидуально.

Он так бы и просуществовал, высокомерно и безмятежно, если бы не всевозможные подлые интриганы. Сначала Алик с иезуитской целью проник в район Сержева существования, нарушил гордое Сержево одиночество и задушевно с Сержем заговорил:

– Я давно думаю, Сережа, что для пианиста, артиста оркестра передвижного цирка, у тебя не очень удачная фамилия, не звучная. Шантрапановский – ну, что это? Оскорбление личности!

– А что вы предлагаете, сэр? – осторожно отозвался Серж. Он хорошо помнил, как два недруга пытались вовлечь его на грузчицкое поприще, злобился, чуял какой-то подвох, но любопытство одолевало.

– Серж Фрамбезинский! – торжественно, почти как Иван Иванович Кушаков, провозгласил Алик и даже слюну проглотил, наслаждаясь божественной аллитерацией.

– Фрам... Как?

– Фрамбезинский!

– Фрамбезинский!.. Хе! А что? Ничего!

– Представляешь – афиша! На ней крупно: Серж Фрамбезинский, а снизу помельче: Бах, Бетховен, Брамс, Бени Гудмен!

Шантрапановский забылся и очаровался, но нелегкая принесла Левку, он заорал:

– Сережа, не слушай этого негодяя...

Алик стремительно бросился на Левку и попытался заткнуть ему рот кулаком.

– Фрам... Фрамбезия... Да отвяжись ты!

Левка отпихнул Алика.

– Сережа, я тебе на ушко объясню. Чтобы никакая сволочь не слышала...

И точно – за площадью круга, радиусом от цирка до ферганского базара, никто не расслышал Левкиных объяснений. Серж зашипел по-гусиному и шарахнулся прочь, а ферганские небеса потряс гомерический хохот.

– Лева, вы – прохвост.

– Видишь, Сережа, он и меня оскорбляет! Но ничего, нас двое! Он умным прикидывается, будто бы книжки читает, а сам... Сережа, у нашей хозяйки медицинская энциклопедия, так он в ней месяц рылся, венерические болезни и половые извращения вычитывал...

– Ну и хамло ты, Лева! Свои паскудства на меня спихиваешь!

– Видишь, Сережа? Нет, ты видишь?! Ничего, мы сами с усами! Придумаем тебе такую фамилию – от зависти заплачут все навзрыд! Трыньбрыньдрыньский – чем не фамилия? Нибенименикукарекский!!! Дуся!!! Почему я в тебя такой влюбленный!

«Штатский вариант» на глазах зверел и по-хамелеоньи менялся в лице, а у Левки шлея окончательно застряла под хвостом и он громогласно объявил конкурс на лучшую фамилию для любезного друга Сержа Шантрапановского.

В десять часов подошли два автобуса, но сразу не тронулись: как водится, кто-то опоздал, а за кем-то пришлось заезжать, в частности, за чемоданами Тимофея Яковлевича. Наконец все оказались в сборе и скоро Фергана осталась позади. Нина с грустью провожала взглядом уплывающие вдаль чинары и даже рассердилась на Олега за его равнодушие.

– Детка, – назидательно ответил ей Олег, – побереги нервы, ехать до Чимкента – ох, как долго и они тебе пригодятся в пути.

Ехали действительно долго и в конце дня, когда сделали остановку в Ленинабаде, все порядком измучились.

– Хоть, ноги размять, – кряхтел Владимир Григорьевич, а Марк Захарович, замученный духотой, по-рыбьи разевал рот и выкатывал глаза.

Левка, кляня судьбу, бросился на поиски пива, а маэстро, с утра, не переставая, резавшийся в карты с ним и Кушаковым, так с картами и выполз из автобуса. Карты он приспособил вместо веера. Шантрапановский в неизменных своих гигантских черных очках ни на шаг не отходил от автобуса и элегантно курил.

Чахотка, пропившийся в пух и ломающий голову – у кого бы призанять деньжат, неосторожно попросил у «варианта» закурить, лицо Сержа, вернее та незначительная часть, оставшаяся незакрытой очками, вытянулась, но вдруг он что-то вспомнил, злорадно ухмыльнулся золотой фиксой и охотно полез в карман. На свет явилась пачка «Памира».

– Сережа, не стыдно? Сам «Плиску» куришь, а мне что суешь? «Нищий в горах»?

– Извините, сэр! Это у меня специально для стрелков! Хе-хе!

– Ладно, гусь лапчатый, я тебе припомню... Давай хоть «Нищего»...

Миновали Сыр-Дарью, поздно вечером проехали Ташкент. Нина устала и захотела устроиться поудобней. Олегу, как в Энском аэропорту, опять пришлось терпеливо охранять ее покой. А в хвосте автобуса, на последних сиденьях, банда картежников с остервенением продолжала сражаться в дурака и мечтала о лучших, не дурацких, а преферансных временах.

В час ночи автобус подкатил к гостинице в Чимкенте, где артистов поджидал администратор цирка Леонид Семенович Вертухайский.

– Ресторан «Южный», – прочитал Олег, – значит, на прежнем месте стоять будем.

Едва хватило сил оформить документы и разойтись по номерам. Впрочем, у Левки и Николая Викторовича достало пороху провести еще какие-то таинственные переговоры с гостиничным администратором, после чего они и Кушаков бесследно сгинули.

В номере Олега и Нину ожидал сюрприз – номер был одноместный. Администратор вполне резонно заключил: зачем мужу и жене двухместный номер, особенно если плату при этом содрать как за двухместный?

– Так... – уныло протянул Олег и стал осматривать пол и лежащий на нем коврик не первой свежести.

– Не выдумывай, Олег, – устало сказала Нина. – Ты переоденься в трико, а я в платье лягу.

– У стенки или с краю?.. – не поднимая глаз спросил Олег.

– У стенки, конечно! – и, не тратя лишних слов, забралась на кровать и забилась в самый уголок. Олег осторожно примостился на другом краю, стараясь не касаться Нины.

Они слишком устали и неожиданный искус почти не взволновал их, но каково было Олегу, когда он проснулся поздним утром! Нина уютно притулилась к нему и сладко спала, обнимая его одной рукой и сложив на него же свою голую ногу!

Бешено забилось сердце и Олег поверил было, что кончились все их мытарства – сейчас он разбудит Нину поцелуем и...

Но не судьба, ах, не судьба!

Кто-то затарабанил в дверь номера, дверь заходила ходуном, перепуганная Нина шарахнулась к стенке, Олег вскочил с постели.

За дверью, зеленые и трясущиеся, жались Левка. и Николай Викторович.

– Олешка, – прохрипел маэстро, – займи червонец!

– Пили?! Всю ночь?!

Дирижер моргал, Левка зевал и чесался. Олег достал деньги и едва удержался, чтобы не швырнуть их в похмельные рожи.

– Олешка, извини...

– Сели в преферанс с Кушаковым...

– Ободрал, как липку!

– Пять раз на мизере обремизились!

– Коньячок...

– Голова теперь...

– Голова...

– А ему хоть бы что – слон!

– Убирайтесь к свиньям! – Олег захлопнул дверь.

– Чего это они? – проговорила испуганная Нина.

Олег в отчаянии махнул рукой и велел Нине спрятаться под одеяло.

– Я переоденусь.

– Олешка, куда ты? Я боюсь одна! Я с тобой!

– Спи. Закройся и спи. Я скоро вернусь.

Олег перебежал дорогу напротив гостиницы я свернул во двор за большим угловым зданием. Ему нужен был следующий дом и он пошел мимо зарешеченных лоджий к большому вентилю газопровода. Не доходя до него пяти шагов, остановился и побарабанил пальцами в окно. Выглянула старая седая женщина, всплеснула руками и бросилась открывать дверь.

– Здравствуйте, бабушка Сара! Вы мое письмо получили?

– Здравствуй, Олешка, сынок, заходи! Получили, получили письмо! Ты один или с товарищем будешь? Писал – товарищ будет!

– С товарищем, бабушка Сара.

– Товарищ-то хороший? Не пьет? Не курит? Ох, не люблю!

– Не пьет и не курит, бабушка Сара. Тихий товарищ, как мышка.

– Свинину не будет покупать? Ох!.. Я ведь и чашку выброшу, мыть не стану... Не надо свинину!

– Никакой свинины, бабушка Сара.

– А товарищ? Вдруг...

– Товарищ послушный, хороший! Сейчас приведу, увидите. А где Шура и Миша?

– На работе Шура, на дворе Миша бегает. Мухаммед! – закричала она в окно. – Совсем с ним беда, – пожаловалась на внука, – ничего кушать не хочет, а на улице носятся – ай, ай, ай! Ну, иди, товарища веди, вещи неси.

Что-то можно возненавидеть после долгого созерцания. Что-то – с первого взгляда. Нина возненавидела Чимкент даже его не видя. Возненавидела за то, что из-за Чимкента пришлось покинуть Фергану и милую квартиру Анны Федоровны, где она, несмотря ни на что, была счастлива. За этот дурацкий неуютный номер в гостинице – за дверями то и дело топают сапожищами и у Нины каждый раз замирает от страха сердце. За то, что в Чимкенте нет таких чинар, как в Фергане, Олег говорил. За то, что возле цирка не будет урюкового сада. За то, что противные Левка и Николай Викторович вломились в дверь и помешали Олешке поцеловать ее. Она же чувствовала, как забилось у него сердце... А теперь с ним даже стыдно глазами встречаться...

Прибежал Олег.

– Пойдем перекусим и на квартиру. Вот бабушка Сара удивится...

Бабушка Сара не удивилась, бабушка Сара была сражена:

– Ай, шайтан хитрый! Ничего не сказал! Товарища, говорит, приведу, не пьет, не курит товарищ!

И с детской непосредственностью обратилась к Нине:

– Невестка наша будешь. Олешка у нас, как сын – два раз приезжал с цирком, у нас жил. Говорила ему – третий раз приедешь – жену привез! А он говорит сейчас – хороший товарищ, не пьет, не курит товарищ...

– Бабушка Сара, у вас вода по расписанию?

– Ай, ай, Олешка! Есть вода! Купайтесь!

– Мы часов четырнадцать на автобусе тряслись, насквозь пропылились.

– Ай, ай! Купайтесь! Отдыхайте! Шура придет – плов варить будет. Мухаммед! Мухаммед! Домой иди! Дядя Олешка приехал!

Пока Нина плескалась в ванной, Олег вел степенную беседу со старшим мужчиной семьи Муссалимовых – Мишей. Из беседы выяснилось, что Миша уже умеет читать и осенью пойдет в первый класс, что девчонки очень противные существа и Миша никогда не поженится ни на одной из этих плакс и ябед, а вырастет и полетит на самолете или поедет на танке. А может – на самосвале. Самосвал – это здорово. Свое презрение к девчонкам Миша косвенно подтвердил тем, что с Ниной, вышедшей из ванной, лишь поздоровался, а разговаривать не стал и удрал на улицу.

Немного примирила Нину с Чимкентом бабушка Сара. Нина рассказала ей историю своего знакомства с Олегом и смеялась, видя ужас и удивление при известии о Нинином бегстве. Бедная бабушка Сара разрывалась надвое: родителей надо почитать и беспрекословно слушаться, это аксиома, но почему же они не хотели выдать за Олешку Нину?! В конце концов бабушка Сара приняла сторону молодоженов, хотя кошки и скребли ее законопослушное мусульманское сердце. А потом сама бабушка Сара поделилась своей материнской печалью:

–...Шура, дочка, девушка была, только школу закончила, змея за ногу укусил... Долго болела, худая вся, щепка!.. Хромать стала... Замуж не пошла. А студент на квартире жил, говорил – любит, а стала на седьмом месяце – убежал. Она сказала – и шайтан с ним! А Миша хороший мальчик, умный, буквы знает, читать умеет. А не кушает ничего, а на улице бегает – ай, ай, ай! Купался, Олешка? Вода хороший бежит?

– Спасибо, бабушка Сара. Ох, хорошо как!.. До печенок пропылился...

– Отдыхать идите! Шура придет – плов варить будет!

– Ладно. Только мне надо в магазин сходить. Я быстро.

Олег купил две бутылки сухого вина, но ничего не сказал бабушке Саре и Нине.

Нина сиротливо сидела в уголке кровати, прижимаясь спиной к темному ковру и бездумно разглядывала рисунок другого ковра, на другой стене, над другой кроватью. Комната узкая, тесно заставленная: на Нининой стороне – письменный стол, вешалка у самой двери, на другой – широченный шифоньер и высокая старомодная этажерка с потрепанными книжками и тетрадками. Вдоль всей комнаты – длинная дорожка, от двери до окна, дверь можно закрыть на шпингалет и завесить тяжелой красной шторой, а на подоконнике в голубом деревянном ящике переплетались бесчисленные отростки и ветви алоэ, настоящие джунгли для Мальчика-с-Пальчик или Дюймовочки. Только в этих джунглях и отдыхал глаз: вся комната тускло отливала красно-коричневым колером.

– Почему грустная, Нина? – Олег тяжело опустился напротив. Он старался казаться веселым, но грусть томила и его – ведь там, в Фергане, должна бала сбыться их любовь, а не сбылась...

Нина хмуро ответила:

– Устала. Я отдохнуть хочу.

Олег встал.

– Я в зале побуду, пока Шуры нет. Отдыхай.

Не оттаяла Нина и вечером, когда пришла с работы дочь бабушки Сары – Шура, смуглая, черноглазая и черноволосая женщина лет тридцати пяти. Нина стеснительно поздоровалась с хозяйкой и, пока те с Олегом галдели и смеялись, молча смотрела на мутный экран телевизора.

И зал был красно-коричневый: розовые обои, оранжевое покрывало на широкой кровати, опять ковер на стене и опять широкая дорожка на полу, темный раздвижной стол, темная тумбочка под телевизором, коричневый, но посветлее, сервант. С того места, где сидела Нина, виднелась кухня и Нина искоса наблюдала, как Шура подняла крышку раскаленного казана и опустила в синий дым хлопкового масла груду мяса и нашинкованной моркови. Казан заурчал, как мотор мотоцикла. «Сгорит же все», – подумала Нина.

– Ела настоящий плов? – улыбнулась Нине хозяйка. Нина отрицательно покачала головой.

– Я обещал, обещал сварить, да так и не сварил... – повинился Олег.

– Олешка, поговори с Игнатом Флегонтовичем. Мне вечером делать нечего, я бы опять подежурила в зале.

– Я поговорю, Шура. А клоун знаешь кто? Изатулин!

– Рудька?! Друг твой? Мишку сводить, ему понравится. А в оркестре кто остался?

– Маэстро...

– Еще не выгнали?

– Нет. Дирижер-то он хороший. Левка с Аликом, помнишь?

– Здравствуйте! Вы же с Аликом жили у меня, мать вас по-татарски молиться учила!

Олег треснул себя по лбу.

– Ашхаду... ашхаду анала иллах илла аллах... Мухаммед... Мухаммед расул... Помнили! После третьей рюмки всегда читали... – Олег умолк и испуганно оглянулся, не слышит ли бабушка Сара, но бабушка Сара хлопотала в лоджии. Хозяйка смеялась.

– И Илья Николаевич. Помнишь? Остальные все новые. Каждый год новые.

– Илью помню. Старый грешник! А был у вас носатый такой... метр с шапкой... Шпановский, что-ли?..

– Шантрапановский! Слона-то я и не припомнил. Скрипит, куда ему деваться.

– Готов плов! Готов плов! – суетилась на кухне бабушка Сара.

– Неси казан на веранду, – приказала Шура. – Гости дорогие – прошу! Пошли, Нина. Олег, ты куда?

– Один момент.

Олег принес и поставил на стол две длинные бутылки.

– Ай, ай, ай... – завздыхала бабушка Сара. Она очень любила сухое вино, но вот беда: закон запрещал правоверному пить! В конце концов бабушка Сара, для приличия душевно потерзавшись, разрешала себе две три маленькие рюмочки, резонно рассуждая, что суровый, но милостивый аллах простит ей этот маленький грех, тем более, что во всей своей жизни других грехов она за собой не помнила.

Олег, Нина и Миша ели плов ложками, а бабушка Сара и Шура – руками. Нина удивленно посматривала, как ловко они управляются – ни одной рисинки не оставалось на пальцах. Шура заметила ее удивление.

– Плов невкусный, если его ложкой есть.

– Совсем невкусный! ложкой! Ай, ай, ты почему плохо кушать? – набросилась бабушка Сара на Нину. – Олешка, почему жена так мало кушать? Миша второй! Он тоже плохо кушать! Будешь плохо кушать – разлюбит муж! Будешь как щепка – разлюбит! А у нас жить будете – где кушать будете? В чайхана? Пустой шурпа кушать будете? Ай, ай! Я мимо иду – нос зажимаю!

– Мать! – одернула бабушку Сару дочь.

– Все правильно! – смеялся Олег, наливая вино. – Мы с Аликом вам по шестьдесят платили? Если вас не затруднит, мы на тех же условиях и договоримся.

– По шестьдесят не выйдет. Всего сто заплатите. И сто много – Нина твоя ест, как комарик.

– Сто – договорились?

– Договорились. И с Игнатом поговоришь.

– Обязательно.

Нина молчала и не подала вида, как глубоко уязвило ее последнее обстоятельство. Итак, у нее отняли последнюю радость в жизни, ее священное право – кормить Олешку! Больше не испытать ей неизъяснимого наслаждения при виде того, как любимый мужчина с аппетитом поглощает ее женскую стряпню... Как одинока, как беззащитна она перед огромным, холодным и суровым миром!

– Где ты будешь спать? – не поднимая глаз, спросила Нина.

– Здесь, – Олег кивнул на голубую рамку в изголовье над правой кроватью. Там было нарисовало солнце, а вдоль красных лучей и окружности вились арабские письмена.

– Что это? – хмуро спросила Нина.

– Татарская молитва. Мы ее с Аликом учили.

– А почему у бабушки Сары глаза голубые, как простокваша, а Шура смуглая и черная?

– Бабушка Сара татарка, а отец у Шуры – казах.

– А... А мы где сейчас, в Узбекистане или в Казахстане?

– В Казахстане.

– А... Ясно. Потуши свет, я спать хочу.

Долго не давало Олегу успокоиться обжигающее видение: сегодняшнее утро, сладкие, сонные объятия Нины, ее теплые руки, твердая грудь и упругий живот, сводящая с ума нежность голой ножки...