Крик души

               
       Минувшую  ночь    я не  спал  ни одной  минуты. Жестокая,  истязающая ностальгия  нахлынула на меня  с  такой  силой,  что  уже  никакая  усталость не  могла  осилить  мой  возбужденный  мозг  и склонить  меня  в сон.
     Всю  предыдущую  неделю я ходил  с ощущением  какого-то внутреннего  дискомфорта, если  можно  так сказать. Делал  работу,  домашние  дела, но  не  было в  них той обычной  размеренности,   плавного  течения, когда все делается как бы  само  собой.
      Наступили  зимние выходные  дни, когда после обычных  утренних  хлопот  в кухне, потом возле  больной  мамы,  приходит  время    дел, которые  не успеваешь  сделать за  обыденной  текучкой, сначала  откладываешь,  а потом вообще  забываешь.  За всякими  накопившимися, и в общем - то необязательными  делами,  день  прошел быстро, наступили ранние сумерки,   пришла усталость, которая присуща коротким  зимним дням.
       Вечер не  принес  ничего  интересного, на «ящик» и смотреть не хотелось – надоели эти бесконечные шоу и  «стрелялки». После просмотра  новостей остаток  вечера прошел  в бесцельном шатании по квартире. Впереди был еще один  выходной день, не предвещавший ничего лучшего, и  мною  овладело чувство  какой-то потерянности. Уже  в  постели  я  понял,  что угнетало  меня  последнее  время…
     В начале  недели, разбираясь в своих   бумагах, я  нашел  старую записную книжку,
которой пользовался  еще лет  десять назад, но не стал выбрасывать. Нужные адреса и телефоны перенес в  новую книжку,  а  эта  кочевала по   ящикам  и полкам. Перелистал, пробегая  глазами старые  записи,  которые уже  не имели  никакой  ценности,  и   машинально  взгляд остановился  на знакомом  до  боли  адресе – Белореченск, улица…, дом…, телефон….  Вспомнилось,  как  приезжал  домой в отпуск, дочка была еще совсем  маленькая - лет  пяти, ходили  с ней гулять по улице, заходили к знакомым  соседям. Точнее  говоря, они были не просто  соседи. Года до 1972  в этом  доме жил  дядя  Ваня, родной брат  мамы, с женой, тетей Полиной. Были у них  дети – сын Володя, мой одногодок, и дочь Нина,  моложе от нас на пару  лет. Все мое детство было связано  с этим домом  и двором.
      После окончания  школы,  на службе,  Володя окончил  школу  мичманов и  его  направили  служить в Севастополь, на корабли. Ему там  понравилось, потом он туда перетянул Нину,   а  потом,  в   семьдесят втором,  к Володе  уехал  и дядя   Ваня  с женой. Когда  мне об этом   написали  родители, я также не спал целую ночь,  переживая эту  грустную новость. Свой дом дядя  Ваня  продал   родственникам  своей жены,  и   они  поселились в этом доме. Я знал их  давно,  так  как у них  был мальчик  Слава, нашего  возраста, с которым  мы  тогда дружили.
      И вот  тогда, по старой  памяти,  мы  пришли  к этому  двору, разговаривали  со  Славой,  его  женой Ириной,  а  моя  Юлька  играла  с  их дочкой  Настенькой. Обменялись  телефонами. В последующем также несколько раз  встречались. После того, как  умер  папа и  я  маму забрал   к себе, а наш дом  был продан, мы не встречались  и не  общались. 
     Со дня, когда я видел свой дом последний раз,  прошло семь  с половиной лет…

      Защемило в сердце,  встал  перед  глазами  родной, а теперь уже чужой  дом и двор,  и захотелось  мне  позвонить по тому, когда-то записанному  номеру. Ответила  мне  Ирина. Поговорили  о  детях, семьях, делах. Уже в конце  разговора я спросил, что там  на нашем бывшем  подворье. 
      - Стройка  идет, и  бурьян в  саду  растет,  -  ответила  Ирина. Потом   добавила, - дом, наверное, ломать  будут.
             Мы  попрощались, передав  друг другу  пожелания здоровья и успехов.
   Звонил я с  рабочего  телефона,  потом  за рабочими делами  разговор быстро  забылся,  в  последующие  дни недели  я о нем  вообще не вспоминал,  но  непонятное,  не поддающееся определению чувство, ощущение потерянности, что - ли,  не  оставляло   меня все эти дни. Мое  сознание сверлила  постоянно  мысль,  что я  упустил что-то важное, но  что   -    так и не  мог  вспомнить.
    И  вот  теперь, утрамбовывая  головой подушку,   я  вспомнил  о  телефонном  разговоре. До  меня дошло,  что все  эти  дни я был  именно  под  впечатлением того,  что  мне  сказала  Ирина. Я понял, что меня подсознательно  угнетала  мысль о том, что  станет  с  моим родным  домом. И память услужливо  стала  раскручивать передо  мной  картинки воспоминаний.
   …Вечер. Мне 8-9 лет.  За столом  брат Слава,  в свете лампы под зеленым стеклянным колпаком абажура делает  уроки. Зеленоватый сумрак над абажуром излучает уют и  атмосферу умиротворенности. Лампа  стоит высоко, под ней света достаточно,  и рядом расположилась  мама, что-то шьет.  Тихо.  Я лежу в постели с высокой  температурой, жар  бросает  меня в  небытие, в котором не  ни  времени,  ни пространства, ни сновидений. После одного из  таких провалов  я прихожу в себя, открываю  глаза  и  вижу  тот же абажур, те же  фигуры брата и матери. Меня охватывает тихая радость, что они  никуда не пропали, не исчезли  вместе  со мной, ведь  меня  не  было  целую  вечность….  Прошли всего-то считанные минуты  или секунды, а это мне кажется, что меня не было здесь  целую вечность. Вечер длинный  и я еще  пару раз совершаю «путешествие в никуда»  и благополучно  возвращаюсь в этот  мир. Мама  подходит  ко мне,  кладет  руку на лоб и облегченно тихонько говорит -  «Слава богу, температура  спала»  и легонько гладит меня по щеке. Мне действительно  уже легче, я чувствую  прохладу у своего лба,  поворачиваюсь на бок, подтягиваю коленки  и  засыпаю здоровым сном, в котором снится  что-то хорошее.
      … Кухня. Снова вечер. Потрескивая, в печи  горит уголь, на плите, в углу о чем-то тоненько  непрерывно поет чайник. Кухня  маленькая, но нам в ней всем хватает места. Отец  занимается сапожными делами, ремонтирует  нашу  обувь. Мама вяжет  шерстяные носки. А  я, читаю  им вслух книжку, устроившись на перевернутой  набок  табуретке,  на  отцовской  фуфайке, брошенной  для мягкости сверху. Я прижимаюсь  спиной к  горячей стенке  печки,  обложенной для красоты  и облегчения ухода за ней светлой  керамической плиткой. Тогда  плитка была редкостью, и ее  отец  привез издалека, то ли из  Москвы,  то ли  из  Ленинграда. Спину  припекает, я отодвигаюсь. Но через  минуту снова жмусь к стенке,  приятно  ощущая жар печи. Книжка интересная, веселая, называется  «Приключения Ходжи  Насреддина», и мать с отцом  весело смеются над очередной проделкой  вечного  бродяги. А я, увлеченный сюжетом,  бегу глазами по строчкам,  уже молча, пока мне  не  напоминают, чтобы я читал  дальше…
         Спустя много   лет,  я  прочитал эту же книгу снова,  от  начала  до  конца. А,  кроме того,  еще  и  историю  жизни ее  автора – Соловьева. И веселье в той  книжке  уже  было   какое-то  грустное…
       … Лето. Конец июня - начало июля. Сад  и  огород  утопают  в  зелени. Я на самой  верхушке груши. Раннеспелая груша  возвышалась  над  всем  садом,  потому  что посажена  была самой  первой, раньше всех  других  деревьев. Каждый год  она  одаривала  нас некрупными,  но  очень  сладкими желто-красными  плодами,  которые  таяли  во рту.
Осы очень  быстро находили самые  спелые плоды  и набрасывались на них,  выгрызая всю  внутренность  и оставляя  только  тоненькую корочку. Нижний ярус  ветвей  рос над головой.  И  рвать груши  можно  было,  только  залезая  на  дерево. И вот я в очередной раз,  сунув  в карман  длинный  шпагат  с крюком,  залезаю на грушу.  Сочные, перезревающие,  с  медовым запахом плоды окружают меня со  всех  сторон,  соблазняют, я срываю их  и,  захлебываясь  соком, с наслаждением  поглощаю. Насытившись, начинаю срывать груши и складывать в ведро, которое мне снизу на шпагате подала мама. Вблизи уже все сорвано,  надо  дотянуться до дальних, и я бесстрашно ползу по тонким ветвям,  дотягиваясь до самых  кончиков ветвей, где красуются самые лучшие  груши.
 -  Гляди, не свались, -  испуганно кричит  снизу мать.
 -  Не бойся, я держусь, - отвечаю я, и мое сердечко  ликует от восторга, от красот  прекрасного дня, от высоты,  оттого,  что рядом  мама  и нет  абсолютно никаких причин для  переживаний…
      …В последующие годы груши собирали  на земле, когда они уже сами начинали сыпаться. Но все они были обязательно поврежденные – разбивались при падении  о ветки или  при ударе об землю …
    
                Воспоминания  бесконечной  чередой  набегают  на меня, я не могу их остановить,  подушка  превратилась в месиво, уже третий час ночи. Я встаю покурить, чего никогда не бывало раньше,  но и ночная  сигарета не успокаивает  меня.  Опять вспоминаются слова Ирины - «Дом, наверное, сломают».  «Нет! Нельзя, это невозможно» - мысленно кричу я неизвестно кому, спазмы  перехватывают дыхание. Что-то  подкатывает к  горлу,  и я уже  не могу  удержаться, слезы заливают мне глаза, я сдавленно глотаю воздух, стараясь успокоиться. Только сейчас мне становиться ясно,  что именно  значили  для меня  наш  дом и двор. В них была частица  моей  души, моя последняя надежда. Это  была  надежда на будущее. Надежда на то, что  как-нибудь потом, позже, когда смогу,  я  приеду в свой  городок.    Приду  к  своему двору,  и дом  будет стоять, и так же, как  прежде, будет шуметь листвой ореховое  дерево  над его крышей,  и  я смогу прикоснуться к нему, и тихонько  сказать  – «Здравствуй, я  пришел,  я  не забыл тебя, я люблю тебя  по-прежнему, прости, что я заставил тебя так долго ждать!..»
       Впервые  предчувствие прощания с домом я  ощутил  осенью девяносто пятого,  когда  после смерти отца,  мы с братом помогали  маме  убирать урожай винограда. Взобравшись на плоскую крышу летней кухни,  я резал  сочные кисти  винограда, складывал их в  ведро, а из  глаз  лились слезы,  я уже понимал,  что  со смертью  отца началось  разрушение   той  невидимой  основы, которая  объединяла нас всех. Сюда приезжали, отсюда разъезжались, чтобы  приехать снова. Когда я спустился с крыши, брат спросил, -  Чего у  тебя глаза такие красные? Я ответил, что пылью с лозы засорил. Он  ничего не сказал, но  было видно, что он моему объяснению не очень - то поверил.
     А через  три  года я прощался с домом уже  по-настоящему. После  того, как у мамы случился  инсульт, брат два месяца выхаживал ее, а в августе я приехал, чтобы забрать ее  к себе. Дом срочно продавали, я упаковывал   материнские вещи, мы с братом  ходили потерянные, не было слов,  чтобы  высказать все, что было в нас  тогда. В день отъезда, когда уже все вещи были погружены, перед  выездом на  вокзал  брат  сказал; - Иди,  попрощайся  с домом.
 Он остался на  дворе, а я пошел по опустевшим комнатам, с  раскиданными повсюду вещами, и в последний раз  прикоснулся к тому, что составляло  часть  моей  души, моей жизни. Тогда  я еще  не  знал, что  прощаюсь  не  только  с домом. На пороге дома  я уже  открыто, не  стесняясь  слез, заплакал. Горечь  утраты переполняла меня…
   Брат еще месяц оставался в опустевшем доме, надо было улаживать последние дела. На  следующий год  брат  Слава ушел из  жизни. Сердце  не выдержало…
    Не  смотря  на то, что в доме  поселились  чужие  люди, я в  душе  все же  надеялся,  что при случае я  приеду и увижу свой дом. А вот  теперь, я безвозвратно утрачивал  и  эту  призрачную надежду,  последнее,  что  поддерживало меня  все эти  семь  лет. 
    Над  домом плыла предутренняя  тишина, падающий снег  заглушил все звуки, а  у меня в душе звучал крик, оглушающий  и   безмолвный, и ничем  его нельзя было  заглушить.
           К утру,   измученный   душевной  мукой, я  забылся  в  полудреме, и приснился  мне наш  двор и дом. Снились  мама, отец, брат, все  здоровые и веселые, все вместе.  В нашем, самом лучшем в мире  доме.
           Что   это?  Сентиментальность приближающегося к старости  человека  или  то, о чем  не  принято  говорить  вслух, чего в наше время стали  стыдиться   -  любовь  к  своей  маленькой  РОДИНЕ!?   Я  не стыжусь…      
 

19.12.2005 г.