Один в поле воя

(рассказ из советской жизни)


Леонид Львович со вздохом положил телефонную трубку. Тридцать гудков! На почте к телефону подходить решительно перестали. Придётся туда идти. Не принесли Леониду Львовичу его любимый журнал. Газету — он бы перетерпел (и терпел время от времени). Даже "Литературку", в конце концов, взял бы у знакомых. Но любимый журнал!..

Леонид Львович выключил газ: свёклу он доварит потом, ничего ей не сделается. Вздохнул. Идти не хотелось. Снял тренировочные штаны, мельком оценив расползающуюся день ото дня дырку на колене, надел брюки. Тренировочные надо как-нибудь заштопать, новых в магазине не найдешь. Рубашку, поколебавшись, он оставил домашнюю. Сойдет, вполне прилично. Сунул в карман кошелёк — на всякий случай. Запер длинным ключом дверь, как всегда зацепившись за порванный дерматиновый валик на косяке, и вошёл в лифт.


В лифте было противно. В уголке была лужица: чья-то собачка не дотерпела до улицы. Не дотерпел до улицы и кто-то из соседей: раскурил в лифте папиросу, наполнив его едким дымом. Папироса была последней в пачке, и пачка, скомканная, валялась тут же. И, конечно же, обгоревшая спичка. На панель с кнопками плюнули. К счастью, не попали на кнопку первого этажа.

Я совершенно спокоен, — сообщил сам себе Леонид Львович. Точнее, некий внутренний Леонид Львович Второй сообщил об этом внешнему Леониду Львовичу Первому, который начал, было, заводиться. Спокоен, спокоен, спокоен, — умиротворенно пел Леонид Львович Второй. Разве первый раз всё это вижу? Разве не бывало и похуже? И потом — бедные ребята (надеюсь, что ребята), только и почувствовать им себя свободными, как плюнув в лифте на панель с кнопками. Ну да, пробурчал Леонид Львович Первый, ткнуть бы их носом в этот плевок, как котят, чтобы вели себя по-человечески. Впрочем, внушение Второго подействовало. Леонид Львович Первый притих.

А на улице он даже расцвёл, потому что в эту весну цвело всё сразу. Черемуха кружила голову. Сирень волновала сердце. Белая пена вишен укачивала взгляд. Горели светильники каштанов с розовыми язычками пламени в белых свечах. Пахла мёдом акация. Цвели даже совершенно невзрачные, безымянные для Леонида Львовича травки и кустики. Было тепло и солнечно. Леониду Львовичу хотелось надеяться, что это просто ранняя весна, а не предвестье парникового эффекта, которому он, грешным делом, изредка способствовал, изгоняя освежителем воздуха запах жареной рыбы, поднимающийся от соседей снизу.


В отделе доставки шла своим чередом своя жизнь. Телефон звонил, никто на него не обращал внимания. На Леонида Львовича тоже. Правда, столкнувшись в дверях с раскрасневшейся от возмущения женщиной, он понял, что и ему будет нелегко. Леонид Львович Второй тут же принялся за дело. Ну-ка вспомним совет экстрасенса: надо мной прозрачный защитный колпак... Никакая обида сквозь него не проникнет... Всё чужое и ненужное опадет, ударившись о невидимую стенку... Я окружён силовым охранительным полем...

Мимо прошаркала домашними шлёпанцами толстая тетка. Она запросто прошла сквозь свежевыстроенный защитный колпак, да и сквозь самого Леонида Львовича. Леонид Львович Второй от неожиданности онемел, а Леонид Львович Первый, как более цепкий, успел среагировать и с вызовом воскликнул: "Прошу прощения!..", что не помешало тётке скрыться за дверью.

Зато из-за другой двери, выходящей в застеклённый загончик, выпорхнула неопределенного возраста девица, ланиты которой горели противоестественным косметическим румянцем. Казалось, ей только что надавали пощечин или она увидела нечто настолько неприличное, что непонятно, есть ли вообще такое на белом свете.

Так это всё клоунада, — подсказал Леонид Львович Второй Леониду Львовичу Первому, торопясь настроить его на более положительный лад. Просто вызов и потеха.

Девица — удивительно! — сняла трубку и, не слушая, сказала "Подождите", после чего бросила трубку на стол и больше не обращала на неё внимания. Как и на Леонида Львовича. Но он заговорил громко и авторитетно, радуясь требовательным обертонам, которые ему удавалось вызвать далеко не всегда. Не дожидаясь конца его объяснений, девица неторопливо, как гаубица, развернулась в сторону Леонида Львовича и заорала с хорошо отработанной хрипотцой.

Смысл её крика не полностью дошёл до Леонида Львовича, поскольку защитный колпак всё же действовал. ("Соль вашей шутки ускользнула от меня", — как выразился бы Гилберт Кит Честертон или какой-нибудь другой английский джентльмен.) По-видимому, девица имела в виду, что Леонид Львович должен был поджидать почтальона возле почтового ящика именно в тот день и час, когда назначено было разносить любимый журнал Леонида Львовича, и принять оный журнал в собственные руки.

Леонид Львович Первый, увещеваемый Леонидом Львовичем Вторым, достаточно спокойно откашлялся и возразил... Впрочем, не имеет никакого значения, что же возразил Леонид Львович. Важно, что возразил, да ещё довольно спокойным тоном.


Девица завибрировала. Ну ты же понимаешь, торопливо шептал Леонид Львович Второй, она, может быть, с парнем своим рассорилась. Или у новых туфель каблук отлетел. Или голова трещит после вечеринки. Или...

Из-за своей застеклённой перегородки девица, распираемая ссорами, сломанными каблуками или настроениями, обратилась к народу. Мы тут вкалываем, означала её громкая речь, оснащённая, как военный корабль, отправляющийся в кругосветное путешествие, а они там выписывают, чтобы нас работой выше головы завалить. Да ещё с претензиями, да ещё, да ещё...

Народ откликнулся. Леонид Львович Второй скороговоркой, как футбольный комментатор, чувствующий, что ситуация на поле клонится к голу в ворота советской команды, шептал про себя оправдания, понимания и утешения. Но нет, не успевал он помянуть все внутренние болячки, накопившиеся у почтовых людей или у людей вообще. А может, болячки были тут и не при чём. Так или иначе, крик снаружи был сильнее внутреннего голоса.

Леонид Львович узнал, что газеты, а тем более журналы он и все прочие подписчики выписывают исключительно по зловредности. Что сами же они, да-да, может быть и вот этот тоже, который очки себе надел для маскировки, воруют без конца журналы друг у друга из почтовых ящиков, а потом бегут на почту и жалуются. И вообще!..

Защитный колпак был разбит вдребезги, и по его запачканным осколкам ездила, как танк, толстая тётка в домашних шлепанцах. Девица в боевой раскраске потрясала оторванной телефонной трубкой, как томагавком. Маленький небритый мужичок, заикаясь, советовал Леониду Львовичу уходить подобру-поздорову и не мешать слаженной жизни почтового коллектива. Кто-то вылетел из дальнего угла и кружился над Леонидом Львовичем, норовя клюнуть в темечко.


— Где заведуюсая? Дайте залобную книгу! — выкрикнул наконец Леонид Львович, остервенело разжевывая таблетку валидола, предусмотрительно заложенную под язык Леонидом Львовичем Вторым.

— ЖАЛУЙСЯ! — загремел в упоении греческий хор работников доставки. — И министру связи написать не забудь!..

Из глубины появилась горбатая заведующая и, оценив ситуацию, в торжественном молчании (при других обстоятельствах она и сама могла заменить весь хор) вынесла новенькую жалобную книгу, прошитую и скрепленную сургучными печатями. Страницы были с водяными знаками и с номерами, сверху и снизу, как на облигациях государственного займа. Снисходительное выражение лица заведующей намекало на то, что книг этих у нее предостаточно и хватит на всех неразумных жалобщиков.
Но Леонид Львович Второй уже тащил Первого на улицу.


По улице извивался многоногий питон продовольственной очереди. Он упёрся головой в магазинную кормушку и лениво бурчал, не находя в ней удовлетворения. По привычке Леонид Львович попытался заглянуть, что дают, но питон просипел: иди в хвоссст, в хвоссст!..

Домой, домой! заботливо запел Леонид Львович Второй. Там свёклу надо доварить. А этих всех просто жалко. Довели их до такой жизни или сами дошли — всё равно жалко.
И на всякий случай Леонид Львович Второй принялся восстанавливать защитный колпак. Леонид Львович Первый тяжело шагал, глядя в асфальт.