Немножко французского

НЕМНОЖКО ФРАНЦУЗСКОГО

(отрывок из повести "Публичное сокровище", адресованной ТОЛЬКО ЖЕНЩИНАМ. Мужчинам не читать)
Опубликована повесть в десяти номерах журнала "Юность" в 2014-2015 гг.


Я проснулась. Было еще темно и очень душно.
Открывая окно, я увидела, как вдали за темными очертаниями крыш ярко светится  башня Монпарнас.   

Вернулась в постель и продолжала лежать в полудреме.
Наконец, окончательно проснувшись, открыла глаза и стала  наблюдать, как темно-серая стена  комнаты медленно светлеет, обретает свой  розовый цвет, как на обоях проступает неброский, пятнистый как у импрессионистов, рисунок. Ранняя парижская горлица настойчиво тянула где-то неподалеку свое монотонное «ку-куу-гу».

Я конечно же, думала о н е м, мысленно успевая и поссориться и помириться – это оставалось моим наваждением – но много и других мыслей толпилось в голове. Я думала о том, что для того, чтобы сделать предмет мистическим, надо его назвать незнакомым словом, что вообще вся мистика лежит в области слов (что нелогично) и мыслей(что логично). И что камень, дом, улица, пока они не названы, просты и понятны, но, стоит написать Longchamp и произнести «лоншоон», как все странно меняется... вы же понимаете, о чем я? Это и есть мистическое(?) отделение сознания от материи...
Наконец, взглянув на часы – уже семь, можно идти пить кофе! – я резво выскочила из кровати, быстро умылась и выглянула в окно – что надеть?  Верхушка теперь обыденно-серой башни Монпарнас растаяла в туманной дымке. Невероятно –  в Париже тоже бывает дождь?

Глядя на башню, как на старого, неожиданно погрустневшего друга, я внезапно осознала, что уже не только привыкла к моей нежно-розовой комнате, к виду из окна – крышам, утыканным  торчащими глиняными трубами каминов, похожими на бледно-рыжие цветочные горшки цилиндрической формы, но успела полюбить все это.

Я уже предчувствовала ностальгию по этой комнате, точно так же, как испытывала ностальгию по окрестностям метро Alesia, где жила здесь в первый раз.
Более того, как вам это не покажется невероятным, я уже чувствовала ностальгию по улицам Ternes, Daru, Longchamp, по авеню Фош, по которым я прошла вчера. Ностальгию по себе  – идущей по этим улицам...

Мое сердце сжалось –  сколько же во мне ещё оставалось любви! Ведь ностальгия – тоска по тому, что любишь. Но я не могу больше влюбляться в людей – для этого нужны детское доверие и иллюзии. Да, иллюзии...
Мне вдруг вспомнилось, что вчера так и не удалось найти дом-музей Бальзака в Пасси....А сегодня воскресенье, музей закрыт.
Сегодня поеду на кладбище Сен-Женевьев де Буа, отыщу могилы Бунина и Тарковского, и для этого сначала снова нырну в эту клоаку – парижское метро. Снова почувствую себя крысой – существом смышленым, приспособленным к жизни на свалке.

После завтрака (у свежеиспеченных круассанов на их родине был совсем другой, чем в Москве, восхитительный вкус), я вышла из гостиницы на рю Лористон. Пройдя быстрым шагом кусочек уже родной «рю», не преминув снова восхититься домами, внушающими чувство вечности бытия, металлическими решетками, веерообразно вымощенной темно-серыми камнями мостовой, свернула на rue Boissiere, которую я теперь вместо «Буассьерре» уже правильно мысленно называла «Буасье», быстро прошла до угла авеню Клебер.

Нигде ни души, только по рю изредка проедет черная блестящая горбатенькая машинка и по авеню пронесутся высвобожденные из-под светофора автомобили. Магазины закрыты. У входа в метро тоже ни души (картина в Москве немыслимая даже в выходной). Да и сам вход парижского метро напоминает милый деревенский палисадник, огороженный высокой зеленой металлической изгородью, с неброской тускло-красной вывеской, на которой старомодным белым шрифтом выведено «Metro».

Я снова ломала голову над тем, что означает «Буасье». «Буа де Булонь» - булонский лес. Следовательно, «буа» - лес. «Лесная улица»? Вы чувствуете, как исчезает магия?

Впрочем, продолжала размышлять я, запуская зеленый картонный билетик с коричневой полоской в допотопный автомат метро, и, снова поймав его, протиснулась сквозь турникет, оттолкнув узкую металлическую  плечом, погрузилась в смесь столь любимых крысами запахов, - «Буасье» вряд ли может означать «деревянный», так как «буа» вряд ли может означать также и «дерево». В известных мне языках «дерево» и «лес»  разные слова.

Стоя на платформе в ожидании поезда, я оглядывалась по сторонам, нет ли где-нибудь подсказки, почему станция, как и улица, носит название «Boissierre».

Везде лишь огромные рекламные плакаты, наклеенные прямо на простой белый кафель стен. 
Плакат, приглашающий на выставку Пикассо в центре Жоржа Помпиду – огромная серая скульптура с одним, стилизованным глазом, напоминающая одновременно и зародыш и мутанта – жертву чернобыльской катастрофы. Только раздвоенная сверху голова на толстой длинной шее наводила на мысль о кое-чём... но почему с глазом?!

Рядом - плакат вполне реалистический – пожилой мужчина обнимает рыженькую длинноволосую девушку. Ее голова отброшена назад, пухлые губки чувственно приоткрыты,а внизу на плакате огромные буквы: SADE, ещё ниже: «Suivez votre instinct!».
Реклама нового кинофильма. Этот плакат я уже видела  на городских автобусах. Так... «notre»- наш. Значит, «votre» - ваш.
К чему призывает этот плакат? Что надо сделать с вашим и моим инстинктом?

(продолжение следует)