Не сказка о детстве. Отрывок из повести

    "...У меня есть фобия. Мне кажется, что если тронуть пальцем мой пупок, то он развяжется, и выпадут кишки. Мне было пять лет, а Вике, сестре – три года. И вот ее оставили на мое попечение, и ушли куда-то дружно все. Она начинает гоняться за мной, оглашая окрестности своим хохотом механической куклы. В конце концов она меня догоняет, разворачивает к себе лицом и втыкает мне в пупок заточенный карандаш, как хулиган – финку. Я зашипела от боли и полезла на шкаф, где и просидела весь до вечера.

Не обижай сестричку, она маленькая и больная, а ты – здоровая дылда! – бабушка грозит мне пальцем, бабушка…Знала бы ты! Но это позже, а пока год 1989, я ношу октябрятскую звездочку. Если кто-то не в курсе, сначала принимали в октябрята, а потом в пионеры. Октябрята носили приколотую  к школьной форме звездочку с профилем Ленина, который там маленький, с кудрявой головой. И вот я после школы захожу дома в туалет, чтобы спустить воду, мне нужно дотянуться до бачка, и в этот самый момент кудрявый профиль Ильича выпадает и планирует аккурат в унитаз. Не стану подробно объяснять, как я его оттуда выуживала руками, как потом их отмывала, и как никому не сказала о происшедшем, справедливо опасаясь избиения. Ведь воспоследует комментарий, что я – растяпа и разиня, после чего схватят за шиворот и поволокут в коридор, к холодильнику, о который так удобно бить головой. Так уже было, когда одноклассник сорвал у меня с косичек бантики и зашвырнул их куда-то, за кучу сломанных парт. Ох, и влетело же мне тогда от матери!
   Но страшнее всего было, когда они встречали из школы вдвоем. Хоть мать и одергивала сестру, мол, Вика, потише, да «Вика, перестань», все это слабо помогало. Сестра орала, ражала как лошадь, выкрикивала и визжала, получив, наконец, увесистый материнский подзатыльник. Я их слышала из класса, со второго этажа школы. Когда прозвенел звонок, все рысью побежали вниз. Мне торопиться было некуда. Держа в руке дневник с обличающей всю мою негодяйскую сущность четверкой по русскому языку, я понуро спускаюсь с лестницы. Одеваюсь в свое полосатое пальтишко. Мать берет разгон, начиная со слов:»да что ж это такое, а? Четверка по языку! В семье потомственных филологов, а»? И вот наша процессия хрустит по снегу, в те времена в декабре всегда был снег. Я иду впереди, сгорбившись и опустив голову. За мной вскачь несется Вика, на сей раз она молчит. Мать замыкает процессию, она уже разогналась и несется по взлетной полосе своего красноречия:» разгильдяйка! Что из тебя вырастет!? Лестницы будешь мыть! Плевки сифозные! Харкотина!» После каждого отрывистого выкрика Вика, не произнося ни слова, коротко бьет меня кулаком по спине. Так они и шли за мной, одна зачитывала приговор, другая немедленно приводила его в исполнение. С тех пор я горблюсь…
    После Нового Года матери надоело таскать за собой обезьяну на веревочке, я хотела сказать – Вику. Обезьяной в школе прозвали меня. И встречать меня ей тоже надоело. Теперь я приходила домой сама, а мать с порога подвергала меня тщательному обыску. Карманы она не проверяла, но перетряхивала все содержимое ранца.Четверки сменились тройками, тройки скоро стали двойками, подзатыльники  ручные превратились в «подхолодильники- железные». В город пришла весна…

      Вика подросла, но не изменилась. Однажды она обделалась в материно любимое кресло. Увидев дерьмоисточник, с дебильным смехом упоенно размазывающий субстанцию по розовой обивке, мать просто зашипела. Глаза у нее стали совершенно черными.
Не долго думая, она схватила кресло с Викой в нем, отнесла на кухню, и включила газ. Затем она закрыла дверь, щель внизу заложила тряпкой и пошла спать.
     Через некоторое время запах газа просочился сквозь тряпку, потащился по квартире и заполз в комнату бабушки. Я не знала, что это пахнет газом, просто чем-то завоняло, не сильно, но вот по коридору послышались быстрые и одновременно тяжелые шаги. Я приоткрыла дверь:»ба, что такое»?
-«Ничего, ничего, спи».
Только на другой день я услышала громкий разговор по телефону, из которого все и узнала. Мать пустила газ, Вика надышалась, позеленела и сползла с кресла на пол. Бабушка ее взяла на руки и отнесла в свою комнату. По дороге Вика спросила: «а мама не заругает, что я не на кухне, а у тебя». Спальня бабушка и деда была единственным безопасным местом в нашей большой квартире. Но нас туда уносили с поля боя, коим являлось все остальное пространство. Самостоятельно попадать туда нам запрещалось.

Придется вернуться на несколько лет назад.
Дело в том, что однажды дед избил мать ногами. Поводом было ее поведение, возмущавшее его до глубины души. Она водила в дом мужиков, почему-то все время разных. Я понятия не имела, что она там с ними делает, потому что вообще обходила ее десятой дорогой, а подходила, обливаясь холодным потом, только на фразу:»так, Анечка, а нука поди-ка сюда»! В общем, мне была безразлична ее половая жизнь, я и не знала, что это такое. Но одним весенним утром я проснулась от криков «Убийца, убийца!» , за сим последовали глухие удары и звук, будто мешок волокут. Я не поняла, кто такая эта «убица», но мне стало очень страшно. Я залезла с головой под одеяло и впала в остолбенение.
      Наконец избиение прекратилось, и мать вошла в комнату. Лицо у нее было в крови, колготки спустились, когда дед волок ее за шкирку. Она уставилась на меня сплошь черными  в зрачке  глазами и прорычала:» будь ты проклята! Ты должна была меня защитить»!
После этого случая последовали санкции:»я тебе запрещаю разговаривать с дедушкой»! А заодно и с бабушкой. Так что комната была запретной. Кроме того, что это было политическое убежище и заодно медсанбат, там еще был телевизор. Как-то раз дверь была неплотно закрыта, я заглянула да так и осталась. Шел фильм «Ошибка резидента». Переминаясь с ноги на ногу и воровато оглядываясь, я  досмотрела его до конца, из коридора.

В третьем классе меня пристроили в санаторий для легочников, при простуде я часто задыхалась. Пока я вела непростую и весьма насыщенную  жизнь в этом симпатичном учреждении, родственники решили разъехаться и затеяли обмен.
   Наша четырехкомнатная квартира в хорошем кирпичном доме, но в плохом районе, уже в конце лета разменялась на две двухкомнатные в очень плохих домах и в очень плохих районах. Ненависть творит чудеса.
Вику бабушка и дедушка забрали сразу же себе, а меня оставили матери. Теперь никто не прятал меня в запретной комнате. Телевизора не было вообще. Однажды мать спросила меня, не скучаю ли я по сестре. Я не скучала. Совсем. Как потом ни минуты не скучала о матери. Да и некогда мне было скучать по Вике. Теперь вместо холодильника отбойником для головы служил дверной косяк. Я рассказала в школе учительнице, что мать избивает меня, за что получила выговор.  Училась я из рук вон плохо. Это был пятый класс, а мой третий шел по программе второго, первым назывался подготовительный. Да еще в санатории я и от такого третьего прилично отстала. В общем, из второго в пятый, из варяг в греки. Мать меня подтягивала и била по голове, когда я ни хрена не понимала, то есть все время.
     Ранец она больше не обыскивала, я под шумок отгребла две двойки в один день и безумно боялась, что она их увидит. Ранец со злополучным дневником лежал в коридоре. Я не спала ночей, но забрать его в комнату боялась, вдруг мать заметит его отсутствие и заодно решит проверить дневник.
Наступил ноябрь, и в моей комнате стало нешуточно холодно, смерили температуру воздуха, оказалось пятнадцать градусов. Я очень хотела уехать к бабушке и помолилась Богу. А потом попросила мать отпустить, боялась, что откажет, но отпустила без звука, отвезла к бабушке и уехала по своим делам. Бабушка кормила меня с ложечки, «я пришел с войны.»! Я тогда еще не знала, что мира под оливами нет, и под елками – нет, везде только новая Война.
   Мать устроила меня в местную школу. Сообщив, что я там «на птичьих правах» и чтоб, значит, головы не подымала, она снова на непродолжительное время исчезла из моей жизни.
    Старая школьная форма была мне неприлично коротка, а новой не было. Это был еще девяностый год. В санатории меня приняли в пионеры, звездочка, которая когда-то сделала бульк, вообще канула в переездах. Бабушка покопалась в сундуках-шифоньерах и извлекла на свет Божий, вот так и хочется сказать, что линялую тряпицу. Нет, синюю юбку и синий жакет с заплатками на локтях.  Это напоминало школьную форму старшеклассников и по задумке, должно было выглядеть  даже круто. Выглядело не очень, но без формы меня бы не пустили на порог школы.
    Теперь у меня снова прибавилось обязанностей. Вику нужно было «выгуливать». Вначале она стояла под окном и корчила страшные рожи небу. Но вскоре это дело просекли местные малолетние хулиганы. И началось. С ней пытались заговорить, она отвечала визгом.
- «Ааааааааааа-ААААА! Ввииииииииииии!» Для меня это давно уже было звуком детства. Под эту музыку приходилось выскакивать и всех разгонять. «Ввииииииииии»! прославилось на весь район и сестру стали просто избивать. А моей обязанностью было водить ее за ручку. Врачи посоветовали свежий воздух не менее четырех часов в день. После выгула сестры я садилась за уроки.
      Мне, конечно, много раз объясняли, что она маленькая, а я – дылда здоровая, примерно так:»
Она очень больной человек, у нее родовая травма! Она должна была родиться двадцать второго, а врачи задержали роды почти на сутки, потому что у них в ординаторской пьянка была! Она всю ночь провела между «там» и «здесь» без воздуха и питания, у нее было кровоизлияние в мозг! Это твоя родная сестра, и ты обязана…» После слова «обязана» ничего не помню, все смыло волной ненависти. Все это я уже слышала сто раз, не меньше.Через много лет я догадалась, что она должна была умереть. Она уже была мертвая.
Но тогда я безропотно шла с ней гулять. Ненависть выказывать было нельзя – меня сдали бы в детский дом, единодушно. Когда мы переходили дорогу, ей что-то вступило в бошку, и она начала меня избивать прямо на проезжей части, среди машин.
Тогда я сменила маршрут и мы стали гулять в парке «Коломенское». Но мне все время было стыдно. Там ведь люди отдыхают. А она кричит, как будто лает, и еще громко ржет. Заржала на одном конце площади, полк милиции в полном составе вздрогнул и обернулся – на другом конце площади. Потом она заржала в парке. На нас уставились все. Я была готова провалиться сквозь землю. Это не моя сестра! Я в первый раз вижу это чокнутое животное, сама вот в шоке!
 Так шло время и складывалось в года
 Сменила маршрут снова. Теперь мы шли по Варшавке в сторону центра и гуляли в симпатичной рощице возле железной дороги. Было лето, жара плавила тело, душу и мысли, страшно хотелось пить. Вобоще не переношу на дух! Вика, удивительно, чувствовала себя великолепно. А я думала, где раздобыть воду. Возвращаться домой, попить и снова гулять? Исключено, это два лишних прохода через двор и микрорайон, что может оказаться крайне опасным мероприятием. Если бы хоть несколько рублей было, воду можно купить. Но не было ни одного рубля. И тогда я спустилась к пруду. Он был крошечный для пруда, но глубокий,  как увеличенный стакан. Если посмотреть сзади-сверху, пятнадцатилетняя девица спустилась к водопою, задрала вполне созревшую задницу и лакает…Темная вода мирно омывала затопленный почти доверху автомобиль..."

Это лишь фрагмент моей пока не опубликованной повести "Не сказка о детстве"