Почему девица Каролина Вейс не потеряла невинность

Рассказ о том, почему девица Каролина Вейс не потеряла невинность.
                ( Второй рассказ о девице Каролине Вейс)

Конечно, это неприлично, незнакомому человеку, к тому же давно скончавшемуся, в душу лезть. Ну, во-первых, она мне не совсем чужая – я ведь тоже когда-то в отроковицах ходила, во-вторых,  наши с ней предки в одной гильдии состояли, это я уже, кажется, говорила, мне тогда ещё моя подруга заметила:

- Принадлежность к гильдии по наследству не передаётся.

Короче говоря, многие меня тогда не поняли, но я оправдываться и не собираюсь, потому что речь не обо мне.

 Важно только одно: в каждой гильдии свои правила, это как в монастыре – устав, поэтому у нас с ней, Каролиной, могло бы быть взаимопонимание, если б встретились мы немножко раньше, лет сто назад.

А потому, да простят меня воспитанные господа, я, вместе с её престарелой гувернанткой Амалией - которая всегда в тёмном ходила, воротник стоечкой до самого подбородка - пока девица спит, розовой щекой на белоснежном - пороюсь в её юбках и прочих кринолинах, которые она не складывала, как Амалия учила, а  разбрасывала, где не попадя.

 У Каролины, совсем забыла сказать раньше, волосы были чудо как хороши, конечно, доживи она до старости, от них бы ничего не осталось - может быть, коса с ленточкой в комоде – на память - но тогда, они русыми прядками, золотом переливаясь, по подушечке, по щечке, по шейке так украшали девочку  и так были великолепны, так густы, что даже Амалия залюбовалась, правда недолго.

А потом принялась за тряпки - разглядывала их, поднося к носу, то через пенсне, то через толстую лупу, только  видела что-то совсем не то, что искала. Вот прилипшая к юбке песчинка, вот соломинка, вот след от машинного масла, которым она смазывала велосипед этой взбалмошной девице, след от зелёнки, вечно у неё коленки разбиты.

Пробормотав что-то про себя, Амалия аккуратно сложила девичьи принадлежности и подошла к шкафу, открыла дверцу и запустила руку внутрь – третья полка сверху, справа.
Это было её ежедневной обязанностью, а потому движения были уверенными, будто заученными.

 На этой полке, внизу, под бельём, Каролина хранила свой дневник. Обложка у него была мягкая, приятная на ощупь, очевидно бархатная, жёлтая, а страницы гладкие и белые – на них следовало бы писать ровным, красивым почерком, а у этой всё вкривь, вкось, с ошибками. Обычно читать эти каракули Амалии было не интересно, ну что может сочинить эта пустая головка – то о какой-то рыженькой собачке, которую она однажды видела на улице, то о том какие прекрасные сапожки у её подруги Фриды, или о том, как она мечтает о каких-то путешествиях.  Но вдруг Амалия напряглась. Неужели, - подумала она, - я наконец-то нашла то, что так долго искала.  Да, да вот это: “Как бы я хотела подарить ему себя, всю, чтобы слиться с ним душой, телом…” О ком это она? Но имени не было.
На следующий день гувернантка не отходила от своей воспитанницы ни на шаг. Она пошла с ней к Фриде, каталась на велосипеде и даже спускалась к реке. Ничего подозрительного не было. Амалия мучительно раздумывала, говорить ли родителям о записи в дневнике.
А вечером после чая родители девочки так странно и долго на неё смотрели, что она всё поняла. Конечно, некоторых слов и говорить было не принято, это как само собой разумеющееся,  девицы должны быть чисты, непорочны, опасаться травинок, которые могут уколоть, мальчиков, которые могут залезть в трусики, мужчин, которые, о, эти самые опасные, говорила иногда Амалия .

Кто знает, что было бы с нашей, моей, Каролиной, если бы не война. Ещё летом начались бесконечные разговоры об убийстве Франца Фердинанда, мальчишки с газетами пробегали под окнами, её отец теперь за этими листами, чуть ли не целый день от домашних скрывался, в аптеке больше матушка суетилась, Амалия то уходила куда-то, то лежала в своей комнатке, а однажды и вовсе собрала свои манатки, да и уехала, сказала - за братом надо ухаживать.

Каролина, по-прежнему, часто сидела у окна и сожалела, что давно не видела своего скрипача. Он уже много дней не проходил мимо, на концерты родители ездить перестали, скучное наступило время. Нет, конечно, она продолжала учиться, иногда они с Фридой даже музицировали, иногда бегали на площадь, где маршировали военные, и играл духовой оркестр, тогда у неё почему-то разрывалось сердце. “Ты очень впечатлительная, - говорила ей подруга, - так нельзя”. А как-то вечером сама пришла заплаканная: “ Ольга (её старшая сестра) на фронт ушла, медсестрой”. …

Однажды она решила, что если увидит его, то уж никогда от себя не отпустит, за ним побежит, но по-другому вышло, сам пришёл, в чём-то военном, в руках – вместо скрипки – свёрточек.  Худ, худее обычного, глаза не грустные и печальные, а чужие, далёкие и взгляд – от неё - в сторону.

- Вот тут, тебе на память, так – пьески.

Повернулся, чтоб выйти, а Каролина – дверь на щеколду.

- Нет, ты мой единственный. Я решила. Не уходи.

Пальчиками пуговицы ему расстегивает.

- Не уходи, не уходи.

А он только:

- Потом, когда вернусь.

И не поцеловал даже, оттолкнул и бегом из комнаты, по лестнице, не оглядываясь.

- Подожди, я провожу тебя…тебя…

…………………………………………………………………………………………………

Вот только и осталось. Две пьески, фотография и надпись “ На память”.