Как жаль, что ожидания не сбылись

(О К.Г. Паустовском)
14 июля 1968 года я и мои друзья Славик Краснов и Олег Сташкевич летели в Москву. Из газет, раздаваемых стюардессой, мы узнали, что умер Константин Георгиевич Паустовский.
Конечно, прикупив красные гвоздики, мы были на панихиде. И только тогда осознал, как близок, как важен для меня этот писатель.
А началось все с книжечки синего цвета, изданной в Одессе и названной «Время больших ожиданий». Сколько раз я ее читал! И, конечно, взялся за томики цвета кофе с молоком – собрание сочинений писателя. И поразился.
У ПАУСТОВСКОГО НЕ БЫЛО ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ ГЕРОЕВ.
Никто не вызывал на его страницах омерзения, ненависти! Сожаление, гордость, улыбку, любопытство, приязнь…
Я прочел почти все, написанное «Константином Георгиевичем. Я прочел от корки до корки книгу-подвиг – его подвиг! – альманах «Тарусские страницы». И мы поговорим о ней обязательно!
Но главная – для меня! – книга – все равно: «Время больших ожиданий».
…В февральский  день  1920  года  во  время пронзительного норда деникинцы
бежали из Одессы, послав напоследок в город несколько шрапнелей. Они лопнули
в небе с жидким звоном…
И все. И Одесса свободна. А в ней голод, холод и разруха. Но зато в Одессе, наконец, мир. А это сулит надежду. И пробуждает ожидания. Огромные, как море, которое плещется внизу под улицей Черноморской.
…Самый путь из города на Черноморскую  улицу был своего рода  лекарством
от невзгод. Я часто испытывал это на себе. Иногда я  возвращался из города в
полном унынии из-за  какой-нибудь неудачи.  Но стоило мне  войти в безлюдные
переулки,  окружавшие  Черноморскую,-  в  Обсерваторный,  Стурдзовский   или
Батарейный, - услышать шелест старых акаций, увидеть темный плющ на оградах,
освещенных золотеющим солнцем зимы, почувствовать веяние моря на своем лице,
и тотчас возвращались спокойствие и душевная легкость…
Однажды мой товарищ, с которым гуляли мы по тихим переулкам Отрады, по дорожке вдоль моря от Лермонтовского переулка, сказал мне:
- Я знаю, ты тут свою прозу придумываешь!
- Не придумываю… - только и возразил я. И правда, начитавшись прозы Константина Георгиевича, впитав его строки, приведенные выше, я частенько приходил сюда обдумывать то, что напишу. Я бродил переулками, спускался на «среднюю» тропу над морем. Восемь из девяти повестей из цикла «Полу…» написаны именно там. В том числе - и в первую очередь! - «Полубомж» - лучшее из того, что я вообще написал.
В свое время на Черноморской появлялись писатели, до которых мне дальше, чем до неба.
…В  то  время Илья Арнольдович  Ильф еще  не  был писателем, а ходил  по
Одессе  в  потертой  робе,  со  стремянкой и  чинил  электричество.  С  этой
стремянкой  на  плече  Ильф  напоминал   длинного  и  тощего  трубочиста  из
андерсеновской сказки…
…Десятки  Останов  Бендеров,  пока  еще не описанных и не разоблаченных,
прохаживались враскачку мимо Ильфа. Они не обращали на него особого внимания
и  лишь изредка отпускали  остроты  по поводу  его интеллигентского пенсне и
вздернутых  брюк. Иногда  они все  же предлагали Ильфу  соляную  кислоту  (в
природе  ее в  то время давно  уже  не было) для  паяльника  или  три  метра
провода, срезанного в синагоге.
     Ильф в таких случаях  вступал в оживленный торг, исключительно  с целью
выслушать новейший набор одесских острот, клятв и проклятий…
Ой, только ли Ильф появится в маленькой дворницкой, где Паустовский снимал жилье. Пока же появился маленький еврей под псевдонимом Торелли и повел Паустовского с друзьями в город. На авантюру.
…В  город мы шли через Александровский парк. Норд хлестал в лицо гравием
и швырял шершавую пыль. Цинкового цвета море катило из рассветного цинкового
тумана гремящие мутные валы. Противно и назойливо верещал цинковый флюгер на
крыше маленькой обсерватории в парке…
Авантюра состояла в том, чтоб прийти в первое попавшееся открывающееся советское учреждение и открыть там – самовольно конечно – информационный отдел. Кушать же надо! А для этого необходимы паек и зарплата. По расчетам Торелли, в полной неразберихе того времени никто ничего не поймет и отдел заработает. Только не надо идти к начальству. Надо сразу просто изображать работу.
…- Вы что?- спросил он свистящим шепотом.- Окончательно сумасшедший? Или
нет? Или у вас еще не прорезались зубы?  Вы хотите, чтобы  нас прямо  отсюда
отправили в Чека и  разменяли на  мелкую монету? Пришли с  улицы - и бенц! -
прямо к начальнику!..
Авантюра удалась! Была работа, листы свеженапечатанных денег и хлеб, пахнущий хмелем…
…В  зависимости от стоимости купюр листы с напечатанными на них деньгами
ценились  по-разному. К примеру,  тысячерублевок  было  отпечатано на  листе
двадцать штук, и потому лист стоил двадцать тысяч рублей, а десятирублевок -
шестьдесят штук, и лист с ним соответственно стоил шесть тысяч рублей…
Ах, да. Еще были мидии.
…Мясо  морских  ракушек-  мидий-  мы варили с  солью. В нем чувствовался
сильный привкус ихтиола.
     Кроме того, мидий надо  было добывать  самим  на  Ланжероне, отдирая их
ножом  от прибрежных скал, конечно, в тихую  и теплую  погоду…
Мы тоже собирали мидий. С детства. Тогда их было много-много! Мы сотнями отдирали их от скал возле Отрады или Ланжерона и пекли на листе от газовой духовки…
Увлекся! Ох, все-таки, наверное, самым привлекательным для нас были и остаются воспоминания.
…В  туманной  области человеческих  воспоминаний  заключено,  на  первый
взгляд, много таинственных, а на самом деле просто необъясненных вещей…
Ах, да, кроме воспоминаний, еще и любопытство! Паустовский с интересом, с любопытством вглядывается в происходящее. И… пытается анализировать.
 …В  Одессу  революция  принесла с собой не  только сложившиеся на севере
формы государственности и быта, но и привела на черноморский юг новых людей,
воспитанных    революционной    бурей   и   чуждых    практическому    опыту
обывателя-одессита.
     Появились решительные и неумолимые люди (их всех  одесситы  без всякого
разбора   звали   "комиссарами"),  точно  знавшие,  что   нужно  для  победы
революционного сознания среди пестрого, чрезмерно экспансивного и  склонного
к анархическим поступкам населения Одессы….
И еще. Паустовский в своей книге описывает редчайшие и малоизвестные страницы русской истории. Например, возвращение Экспедиционного корпуса, направленного в помощь союзникам царем Николаем II. Но началась революция…
…гораздо  интереснее  была высадка, тотчас же начавшаяся с французских транспортов.
     С  них  в полном  порядке и тишине  спустились не  зуавы и  не кофейные
сенегальцы  и  даже  не  солдаты французского Иностранного легиона,  а  наши
русские  солдаты в  новенькой, с иголочки, защитной  форме,  но  без оружия.
Единственное, что  отличало  их  от  солдат  старой  царской  армии,  -  это
скрипучие краги из желтой глянцевитой кожи…
События. Перемены. Перестрелка, порой, по ночам. Все это называлось мирной жизнью. А как же? Другой-то не было! Зато была Одесса, прекрасная всегда. И море. И старые пляжи.
…До  этого   пляжа  идти   из  города  было  дальше,   чем  до  большого
Ланжероновского.   Поэтому   на  Австрийский  пляж  ходили  только  любители
безлюдья. А  может быть, и любители  той  морской старины, какая сохранилась
главным  образом   на  гравюрах  в  пожелтевших  журналах.  Потому   что  на
Австрийский   пляж  надо  было  идти  через  порт,  мимо  вросших  в  землю,
разряженных шарообразных мин и окрашенных в желтый и красный цвет буев, мимо
каменных трапов  к воде и сигнальных мачт, старых шаланд  и бухт  истлевшего
каната, наконец, мимо загадочного маленького дома на молу с белой башенкой и
проржавленным  балконом…
Такие прогулки и вызывали, будили творчество!
…Я невольно подцвечивал и  подсвечивал жизнь.  Мне это нравилось. Она от
этого наполнялась в моих глазах добавочной прелестью…
На Австрийском пляже Паустовский встретил Евгения (Женьку) Иванова, и тот пригласил его в открывающуюся газету «Моряк». А о начале работы его известил молодой человек по имени Исаак Лившиц.
…С Изей  пришел  высокий и неправдоподобно  худой  человек в обмотках, с
профилем менестреля и прядью красивых каштановых волос, свисавшей на лоб. Он
подал мне широкую дружелюбную руку и щелкнул по-военному каблуками…
Так в жизнь Константина Георгиевича вошел Эдуард Багрицкий.
Только ли он?
  …В  одном из  номеров  "Моряка"  был  напечатан  рассказ  под  названием
"Король". Под рассказом стояла подпись: "И. Бабель"…
…В редакцию  "Моряка" Бабеля  привел Изя Лившиц. Я не встречал человека,
внешне столь мало похожего на  писателя, как Бабель. Сутулый,  почти без шеи
из-за  наследственной одесской  астмы, с утиным  носом и морщинистым лбом, с
маслянистым  блеском  маленьких  глаз,  он  с  первого  взгляда  не  вызывал
интереса.  Его  можно было принять за коммивояжера или маклера. Но, конечно,
только до той минуты, пока он не начинал говорить.
     С первыми  же  словами  все  менялось.  В  тонком  звучании его  голоса
слышалась настойчивая ирония…
Вот мы говорим «Серебряный век». Да, был такой. А каким же тогда именем назвать время, давшее миру не одного, не двух, а десятки великолепных одесских писателей. Писателей оказавших огромное влияние на всю русскую литературу того периода. Можно ли вообще, говоря о литературе начала ХХ века обойтись без имен Олеши, Бабеля, Катаева, Ильфа и Петрова, Багрицкого, Славина, Кирсанова, Гехта, Нарбута, Шенгели…
Заметьте, в этом списке нет Паустовского, много писавшего в Одессе, нет и И.А. Бунина, написавшего тут свои лучшие рассказы.
…После  Нарбута Катаев хрипло и недовольно прочел  свои  стихи о  слепых
рыбах…
     …Кирсанов -  тогда еще безусый мальчик, очень задиристый  и крикливый  -
все время вскакивал и безо всякой связи с тем, что происходило  на  эстраде,
что-то вызывающе кричал Шенгели….
Именно во время ожидаемых «больших перемен» начинали эти писатели и поэты. И все происходило на глазах Константина Паустовского. Вернее, вместе с ним!
…Как  описать  то веселое  и  вместе с  тем  печальное лето 1921 года на
Фонтане,  когда  мы  жили  вместе?  Веселым  его  делала  наша молодость,  а
печальным оно казалось от постоянной легкой тревоги на сердце. А может быть,
отчасти и от непроницаемых южных ночей. Они опускали свой полог совсем рядом
с нами, за первой же каменной ступенью нашей террасы…
Молодость и тревога. Просто тревога. Наверное, надежды. Нет, точно, надежды. Все это, пропущенное через душу и разум, и было творчеством.
… Ночь была огромна и неизмерима своим  мраком. Я знал, что в  такую ночь
глухо светились моря и где-то далеко за  горизонтом отсвечивали вершины гор.
Они  остывали…
Закрылся «Моряк», потом снова открылся. Писатели и поэты стали покидать Одессу. Она была им уже мала… Уехал и Паустовский. Знаете, ведь только его и Катаева жизнь закончилась благополучно. Благополучно… «Умер в своей постели»…
И, в общем-то, чуда не произошло. Ожидания не сбылись. Зато сбылось творчество. Паустовский написал много книг. Прекрасных книг…

В декабре 1981 года по пути из Узени в Красноводск и далее машины наши неожиданно выскочили на берег залива Кара-Богаз-Гол. Правое колесо подымало фонтан соленой-пресоленой воды, а левое мчало по песку.
- Останови! – вдруг попросил я водителя Ваню Пасисниченко.
ЗИЛ встал. Я выскочил из кабины прямо в в соленую воду залива, раскинул зачем-то руки и заорал:
- Здравствуйте, Константин Георгиевич!
Зима 1981 года. До перемен оставалось не так много времени. Но никто еще об этом не знал.