Бурдюков

    Фамилия  Бурдюковых хорошо известна и в родном хуторе, и в станице, да и на всём Нижнем Дону. Все мужчины в их роду были черноволосыми, стройными, с крепкими кулаками. Лица смуглые, глаза темные, носы с горбинкой.               Передавалась от отца к сыну сказка о том, что крестником родоначальника был сам Пётр Алексеевич – он и фамилию такую, Бурдюков, будто бы выдумал.        Случилось это в те времена, когда вся приазовская земля была под  турками, а русло Дона перегородили они цепями, чтобы казаки не могли тайно на челнах по реке проходить  и беспокоить нападениями своими владения Великой Порты.

     Молодой ещё царь с  войском пришел тогда в донские степи, чтобы забрать у турок  крепость Азов и открыть России доступ к морю. Присоединились к Петру в том походе и казаки Черкасского городка. Собралось их на то время сотен шесть, а то и более. Но не в числе суть. А в том, что были это всё люди отчаянные, в сражениях закаленные, саблей татарской и пулей турецкой испытанные. С такими только и идти на лихое дело: не выдадут, не бросят, ни в чистом поле, ни на крепостных валах.

     И вот, идет  русское воинство походом к устью  речки Темерник, где проходила тогда пограничная линия, и где с давних времен малые казачьи поселения были. Там, по замыслу командиров,  предполагали лагерем стать, провести реконгсценировку и оттуда уже вести подготовку к штурму. Подходит передовой отряд к хутору, а там, вместо куреней, одни тлеющие головешки – ни людей, ни живности домашней. Кроме приазовских татар никто другой  сей шкоды учинить не мог:  перед самым приходом русского войска налетели они внезапно, как саранча из степи и, по обычаю своему, всё разграбили, курени пожгли, а хуторян, кого убили, кого в плен угнали.
 
    Возмутились казаки: самые ретивые, перетерпеть это не пожелали и решили отомстить обидчикам. О том походного атамана известили; он такое дело одобрил, и послал с ними старшим есаула своего.  И вот сотня охотников, прямо с марша, не распрягая коней, переправилась через реку. Над степью уже луна взошла – казачье солнышко - самое время для отчаянного предприятия. Почти восемь верст прошли наметом, лошадей едва не загнали, но застали недругов врасплох. Татары, всполошенные  внезапным  и яростным ночным налетом донцов, даже не пытались обороняться: всё бросили и разбежались кто-куда. Преследовать их никакой возможности не было: кони устали, да  и найти кочевников в незнакомых степных просторах не так и просто. Не удалось в тот раз и  плененных земляков своих освободить - видно угнали их татары загодя, ещё до казачьего рейда, куда-то далеко, за Кубань.

     Собрали казачки наскоро скарб какой-никакой, что под руку попался и в хозяйстве мог сгодиться, согнали в гурт захваченных лошадей и скотину, хотели напослед подпалить ещё и селение извечных врагов своих. А тут вдруг видят - в одном базу татарчонок несмышленый: год может отроду, а то и того меньше. Голенький, черноглазый, ползает посередь лопухов и лопочет чего-то. Раздумали казаки пал пускать: может, ещё кто в жилищах притаился? А жечь людей заживо, пусть и басурман, как-то не по христиански. Найденыша тоже, вроде, одного нельзя оставить: когда ещё родители его появятся, да и живы ли они вообще? Взял есаул мальца, да и сунул его в пустой бурдюк. Пестовать ребятенка недосуг. Да и куда его ещё девать? Сумы переметные добром набиты, а руки у верхового свободны должны быть: и пика у казака, и повод, и шашка, и пистоль.

     Воротились охотники на рассвете, без потерь и с богатой добычей: отбили скот, наперед сего татарами угнанный,  коней взяли, ковры и много утвари чеканного серебра.  И ещё один, вовсе неожиданный трофей им достался – татарчонок в бурдюке.
Разбудили придворные царя: так мол и так, казаки из разведки вернулись, турок поблизости за рекой нет, регулярные части только в крепости. Вышел Петр из шатра к казакам, услышал плач детский и увидел, как достал есаул татарчонка из бурдюка и показывает всем собравшимся. Удивился государь: откуда малец в военном лагере, а когда рассказали ему историю этого дитя природы, очень развеселился. Велел собрать всех своих приближенных, вызвать священника и провозгласил:

     - Вот  казаки - молодцы  привезли детеныша дикого и враждебного нам племени. Но сам малец сей чист и безгрешен. Надо обратить его в веру православную, я приму его в свои подданные, а казачья старшина пусть причислит его к Всевеликому войску Донскому. Нехай растет он себе на счастье, а деяния свои впредь совершает на благо новой родины. И снизойдет на него ангельская благодать,  и мы не оставим его без щедрот своих. Крестить его немедля, а наречь сего младенца «Бурдюков», в память о сосуде, в коем доставили его в край русский. А мы, Божьей милостью, Государь всея Руси, новопосвященному в Веру Христову,сами крестным отцом будем.

   Запенилось вино в бокалах и, под громогласные здравницы свиты и казаков, выполнил всю церемонию крещения царский духовник и окропил ребенка чистой водой из Темерника. А на месте том разрослась впоследствии дубрава и ещё триста лет украшал её могучий дуб, который назвали в народе «дуб Петра Великого»

  Рассказ об этом событии я слышал в детстве от потомственного донского казака Федора Алексеевича Бурдюкова. На старости лет занялся он своей родословной, хотел чтобы дети и внуки его знали о предках своих, хранили их память и помнили всегда о своем казачьем происхождении. Рылся дед в архивах, надоедал работникам новочеркасского музея, но главный упор в своих изысканиях делал на коренных казаков, что проживали когда-то в донских станицах и были свидетелями каких-то, может быть, и  невеликих, но запомнившихся событий. Ничего удивительного, что однажды нашел он и моего отца, уроженца станицы Манычской, большого любителя истории родного края и знатока казачьих  обычаев и традиций.

    В первый раз Бурдюков пришел к отцу весной, на пасху; постучал в дверь, спросил разрешения войти, поздравил с праздником и, не обнаружив в нашей маленькой комнате иконы, перекрестился на радиолу в углу. Гость сразу показался мне очень необычным и, оттого, наверное, каким-то даже опасным.

    Было ему лет шестьдесят. Высокий, по молодецки стройный, с натруженными руками: корявые, плохо сгибающиеся пальцы, сбитые ногти.  На темном стариковском лице  неожиданно залихватски закрученные усы, ухоженные, без признака седины. Но больше всего меня, восьмилетнего мальчишку, испугали его глаза: один карий, живой, а второй – искусственный, стеклянный и неподвижный, да ещё и почему-то зеленого цвета. Много позже я узнал от отца, что был Федор Алексеевич  ранен немецкой пулей и военные хирурги  спасли ему жизнь, но вот глаз сохранить им не удалось. Став инвалидом, он долго закрывал пустую и страшную глазницу черной повязкой и несколько лет добивался бесплатного протезирования. В конце-концов, вместо глаза вставили стекляшку, но цвет выбирать ему уже не пришлось.

    А когда Бурдюков снял пальто я был не то, что удивлен, а просто поражен. На его стареньком пиджаке красовались три георгиевских креста,  какие пришлось видеть мне до этого только в музее. Говорил Бурдюков тихо, размеренно и как-то по особому смягчая окончания слов. Такая речь была мне привычна: я часто слышал в городе, как разговаривали съезжавшиеся на базар из ближних станиц казаки и казачки. Отец мой, и неожиданный  гость сразу нашли общий язык; оказалось, что имели они когда-то общих знакомых и через каких-то свояков приходились друг другу даже дальними родственниками. И вот мои родители сидят с георгиевским кавалером за накрытым столом, отец угощает старика сухим виноградным вином собственного изготовления, а мама потчует мужчин запеченным чебаком с пшенной кашей. 

    Может быть не всё понимал я в разговоре взрослых, но вот воспоминания и всякие истории из прошлой жизни, которая прошла и канула в вечность без возврата, были для меня необычайно интересны.  Я изображал увлеченное чтение какой-то книжки и сидел тихонько в своем уголке, чтобы не привлекать внимания и не быть выставленным за дверь, так как родители мои не одобряли, вообще-то говоря, присутствие детей во время застолья.

    Федор Алексеевич стал часто приходить к нам, я привык и даже привязался к нему. Между нами завязалась настоящая дружба; во мне нашел он благодарного слушателя и разговаривал со мной, как с равным себе. Знал и помнил он очень многое из своей непростой  и долгой жизни. Эти незамысловатые и, одновременно, необыкновенные истории, я и сегодня храню в своей памяти.

     И вот теперь, спустя много лет, мне хочется рассказать об этом, о моих родителях, о Бурдюкове и о многих других честных русских патриотах, встречавшихся на моем жизненном пути.   От них получил я первые уроки истории, мужества, верности и любви к своей родной земле. И я всегда буду помнить об этом.