Каким судом судите...

- Подкрепляетесь? – маленький тощий человечек вкрадчиво появился сбоку и нежно прильнул к барной стойке. Бесцеремонно скользнул вправо и погрузил глаза в кружку собеседника – высокого и широкого бородача в коротеньком для него пиджачке с засученными рукавами.
- Да вот, - неопределенно промычал бородач, доверительно пододвигая к человечку свою кружку с болтающимся на дне густым кофе. – Скорее, бодрюсь.
- Понимаю, - понимающе и даже сочувствующе закивал тот. – То же, что и ему, - авторитетно бросил он бармену. – Вас, я слышал, тоже мобилизовали, господин государственный прокурор.
- Еще как мобилизовали, - чуть не плача и давя слезы большими глотками напитка, пожалобился прокурор. – Выписали, не успев ничего толком объяснить. Видимо, и не стремились. Сегодня уже суд. Может быть, какой-нибудь особо опасный тип, которого стремятся как можно скорее посадить на электрическую табуретку. И адвоката у него, судя по вашему присутствию, нет. А?
- Ну, я знаю чуть побольше, - задумчиво сказал господин государственный адвокат, с яростным швырком отхлебывая из поданной чашки. Поднял голову. Принюхался. Пожевал запах ее содержимого длинным и чутким носом, придававшим ему некоторое сходство с летящей стрелой.
- С коньячком? – ехидно полюбопытствовал он, вонзив нос и очи в коллегу. – Значится, подкрепляетесь, милостивый государь?
Тот виновато поскреб лысину могучей дланью и почесал бороду. Насупился. Решительно и быстро вышвырнул осадок земных благ из стакана в глотку.
- Бодрюсь, знаете ли, - по-детски застенчиво молвил он. – Так что, расскажите, пожалуйста, в чем заключается дело.
- Ну, собственно, оно заключается не в одной истории, а в нескольких, - адвокат мановением лицевых мышц подтянул съехавшие на кончик носа очки и тяжело вздохнул. – Попробую начать с первой. С первой, на мой взгляд, наиболее нам близкой. Как гражданам, в которых государственная религия – католичество. То есть, я хотел сказать, что у нас душа – христианка, но ведь это почти одно и то же?

Эрик Крайст с удовольствием провернул ключ в замочной скважине и ввалился в квартиру. Квартира принадлежала не ему, а его жене, но жена была в командировке. Эрик любил ее командировки, потому что во время них имел возможность возвращаться домой от подружки поздно, навеселе, с развязанным галстуком и разящим как перегар запахом дешевых духов. Работал он в церковной организации, однако этот факт предпочитал не называть, пользуясь внутренней аргументацией, согласно которой его неверная личность с церковностью организации контрастировала.
Эрик вошел в комнату, поперек которой возвышалась высокая мягкая кровать, ударом кулака врубил свет, сдернул с себя мышиного цвета полосатый пиджак. Швырнул его куда-то в угол, вдогонку запустил галстук. Присел на табуретку у двери и снял с телефона трубку. Хищно шевеля пальцами, занес руку над кнопками.
Испуганно дернулся, когда лампочка лопнула и заискрила порванными проводами. Обернулся, когда с грохотом распахнулась дверь балкона. И потерял дар речи от увиденного.
Высокий человек в белой, как снег, священнической ризе, правда, помятой и бесформенной. Предплечья его обвивали толстые кольца железных браслетов, скрепленных вместе – по три на каждой руке. При каждом его движении на них звенели обрывки массивных цепей.
Темные грязные волосы маслянистыми прядями прилипли к его лицу так, что рассмотреть на нем нельзя было ничего, кроме окровавленных губ, окруженных черными точками и искривленных в зловещей усмешке. На щеках прилипли обрывки грубых ниток.
Живот незнакомца был рассечен, точнее, разорван чем-то вроде тупого ножа; казалось, он вовсе не замечал потоков густой крови, гулкими толчками хлещущей из чудовищной раны.  Не замечал и отсутствия на левой руке трех пальцев, и отвратительного кислотного ожога на шее – какого-то пузырящегося волдырями зеленоватого месива, покрытого белой пеной и до сих пор выжигающего плоть в глубину.
Странный посетитель вплотную подошел к кровати Эрика. Тот забился в угол, дрожа от ужаса и бормоча бессвязные обрывки молитв – всех, какие мог вспомнить. В руке его была зажата трубка телефона, но о ней он уже забыл.
- Молишься? – зло прошипело видение, будто выдохнув ядом. – Ты никогда не молился, хотя всю жизнь носил крест и считал себя христианином.
Эрик Крайст, будто вспомнив что-то и панически задергавшись, сорвал с груди маленький золотой крестик и трясущейся рукой протянул его в сторону незнакомца.
- Изгоняешь святым святое, - рыкнул тот, искалеченной рукой отдирая с лица прядь волос, покрытую кровавой коростой.
Эрик дико заскулил и затряс ладонью, пытаясь стряхнуть с нее голубой огонь и сплавившийся с кожей священный символ. Безумно взвыл, когда символ стряхнулся вместе с ладонью, мерзким ало-черным месивом упавшей на кровать.
С криком, содрогаясь всем телом, смотрел на обрубок руки с текущим из нее зловонным дымом и торчащим куском кости.
Захлебнулся отчаянием, когда вдруг обнаружил, что его губы плотно зашиты, и кровь кипящими каплями течет на его грудь.
- Эрик Крайст, христианин, получивший работу в церковной организации благодаря лжи о своей конфессиональной принадлежности, знаком ли ты с Библией? Со Священным Писанием? С посланиями святых апостолов? Открывал ли ты когда-нибудь книгу, по которой ты обязан жить?
Эрик судорожно заметался, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, кроме тупого, хриплого, животного писка.
- Покайся в грехах своих. Раскайся в содеянном тобой зле. Ты прелюбодействовал. Обманывал свою жену. Ты вводил себя в исступление с помощью бесовского отравленного дыма и вина. Ты кадил демонам устами своими. Ты попирал все десять заповедей Божьих! Ты глумился над Священным Писанием! Незнание не может быть тебе оправданием.
Незнакомец протянул изрубленную руку, и суровые нити, стягивающие рот Эрика и не дававшие ему сказать и слова, вспыхнули и затлели. Тот надрывно закричал в полный голос, тряся вспотевшей трубкой от телефона.
- Какой мерой мерил, такой и тебе будут мерить, - изрекло видение, как будто увеличившееся в росте. – И какой суд избрал себе, таким и тебя судят. Не обольщайся: ни блудники, ни пьяницы Царства Небесного не наследуют. Тебе предоставляется последнее слово.
Эрик заплакал. Как девчонка – глуповато, разочарованно, обиженно. Слезы смешивались с запекшейся на подбородке кровью и превращали его лицо в уродливое месиво.
- Иди от меня, проклятый, - торжественно провозгласил незнакомец хриплым злым голосом, - в огонь вечный, уготованный дьяволу и аггелам его!
И протянул руку.
Кровать вспыхнула, как маленький костер. Пламя медленно и злорадно перебегало с деревянных ножек к основанию, будто не торопясь обнимать свою жертву и желая почувствовать ее страх. Попробовать на вкус.
Через час уставшие от безумных воплей соседи позвонили в квартиру. Открыть им не мог никто, но крики продолжались. Логичным шагом был звонок в полицию, но полиция так и не обнаружила кричавшего.
Только его обугленный скелет в разбросанном по всей комнате черном пепле, оставшемся от кровати. Поверх него было аккуратно положено раскрытое на первой странице удостоверение личности с подчеркнутой красным карандашом графой «вероисповедание» и перечеркнутым словом «католик».

- Такие дела, - неопределенно промычал государственный адвокат, пожевав папироску, и довольно кисло взглянул на  хмурого как туча государственного прокурора. – После этого вас не удивляет, коллега, что на нормального защитника у подсудимого... гм…не было ни желания, ни возможности?
- Да, - тяжело вздохнул тот. – Странное дело.
- И очень даже, - поддакнул адвокат. – Не угостите огоньком?
- Я буду требовать максимального срока. Или вышки.
- Э-э, - адвокат пыхнул горьковатым ментоловым дымом, - тут дело не в сроке. И не в высшей мере – хотя она может, весьма может быть, - а несколько в другом. Подсудимый ведет себя исключительно странно и безрассудно. Сходу во всем признается, в мельчайших деталях описывает свои убийства и, кажется, совсем не боится возмездия.
Только что поведанная мною история – лишь одна из нескольких, описанных им.
- Но это ж какая-то глупость. Он приписывает себе какие-то сверхчеловеческие качества. Все у него внезапно. И зашитый рот, и крест, и адский огонь…
- В тот-то и соль! – довольно закудахтал адвокат. – Вот это и придает пикантности! На самом деле, конечно, все куда проще. Зашил бедолаге рот, отрубил руку, облил бензином и сжег.
- Если бы он облил бензином, сгорело бы все, - веско уронил прокурор. – А не только кровать вместе с жертвой.
- Да? – адвоката это вовсе не смутило. – Ну, мало ли какие сейчас есть методы. Интересно еще и другое – тот трюк с паспортами. Он клал их возле каждой своей жертвы. И везде подчеркивал слово «вероисповедание» и зачеркивал…э-э-э…результат. Это очень оригинальный и остроумный серийный маньяк!
Он цинично хихикнул, поперхнулся дымом, и его одолел приступ сухого кашля.
- Хорошо. Ознакомьте меня с делом подробнее. А то меня организовали так быстро, что я ничего не успел сообразить. Даже не ознакомили.
- Ну, я, пожалуй, могу рассказать вам еще одну историю. Другую. Но только в мелочах. Вы же запомнили? Эрик умер от огня.

Иосиф бен Лазар, раввин, возвращался из синагоги. Первым делом сбросил с головы вспотевшую и как будто провяленную солнцем черную шляпу и скинул официальный черный костюм. Зашел в ванную, снял несуразного вида очки с толстыми стеклами, небрежно протер их салфеткой, бросил на стеклянную полочку. Мельком поглядев в зеркало, начал расстегивать рубашку. И остановился, затаив дыхание, когда увидел черную фигуру в дверном проеме за его спиной.
- Иосиф, - в ванной комнате прошелестел еле слышный шепот.
Иосиф развернулся и прижался к холодной плиточной стене. Затрясся всем телом, дрожащей рукой провел по жестким черным волосам.
- Кто ты? – еле слышно пробормотал он.
Чудовищный незнакомец – немного, впрочем, изменившийся, теперь напоминал размытую вибрирующую тень. Его силуэт, сочащийся обрывками клубящейся черноты, будто разбрасывал вокруг себя холод, уже обнявший Иосифа и вызывавший неприятный, какой-то удивительно навязчивый и до омерзения влажный озноб.
Он пересек порог ванной и шагнул к раввину. Тот отшатнулся и заплетающимся языком зашептал молитвы на идише. Он знал их много и читал наизусть на автомате, но сходу выбрать текст, наиболее подходящий в случае бесовских напастей, не мог.
- Не в том твоя смерть, ублюдок, - ледяным голосом прокаркала тварь, словно раздваиваясь и заставляя Иосифа с волчьим воем метаться по душевой, - что ты не признал Христа, не поверил в Его божественность и плюнул на Его деяния. Твоя смерть и твой грех – в том, что ты не блюл даже свой закон. Даже тот закон, что избрал для себя ты. Даже ту систему, в которой растили тебя. Которую ядом нетерпимости, дикости, национализма и безумия вкалывали тебе в жилы с младенчества.
- Что означает твой черный костюм, - продолжало тихо рычать видение, - твоя черная шляпа, твоя аккуратно расчесанная борода? Все это лишь внешняя пыль, которую ты так любишь швырять в глаза своим людям.
- Сгинь, во имя Иеговы! – осмелев, проблеял раввин.
- Поминаешь имя Господне? – и без того ужасное лицо твари перекрестилось глубокими морщинами, придававшими ему сходство с мертвецом. Рука его протянулась, схватила Иосифа за шею и безо всякого труда вздернула в воздух. – Осмеливаешься на хулу? Ибо сказано: будь непорочен перед Господом, Богом твоим. Ты, убийца, разве непорочен?
- Я не убивал его, - пропыхтел раввин. – Нет никаких доказательств – ни у тебя, ни у суда. Это ложь.
- Ложь? – взревело видение, и глаза его полыхнули аквамариновым огнем. – Написано: кто будет врагом ближнему своему, и будет подстерегать его, и восстанет на него и убьет его до смерти, то старейшины его рода должны предать его в руки мстителя за кровь, чтоб он умер.
- Господи, - заикаясь, пробулькал раввин, бессильно дрыгая ногами в железной хватке существа. – Пощади! Прошу, пощади!
- Да не пощадит его глаз твой, - закончил цитату тот, приблизив свое серое лицо с прилипшими к нему прядями грязных и масляных черных волос к лицу Иосифа бен Лазара, - смой с Израиля кровь невинного, и будет тебе хорошо.
С этими словами он бросил раввина на пол и вышел из ванной, хлопнув дверью.
Тот затаил дыхание и прислушался. Неужели все? Неужели это был всего лишь плод его воспаленного рассудка или просто какой-нибудь дерзкий взломщик?
Лампочка под потолком взорвалась, как хлопушка, окутав комнатку мраком. Иосиф почувствовал, как его сжимает кольцо леденящей влаги. Он поежился – в душевой вдруг стало холодно, как в морозильной камере.
И со всех сторон хлынули струи воды – непонятно, откуда, непонятно, куда. Потоки воды, замерзающей на лету, словно обволакивали его, заковывая в тонкую хрустящую корочку.
А потом – в толстую бледную корку.
И в броню.
Удостоверение личности с перечеркнутым в нем словом «иудаизм» нашли под дверью, за которой, в отчаянии скорчившись в углу и поджав под себя ноги, застыла скульптура из плоти, крови и белоснежного льда.

Государственного прокурора передернуло, и он решился заказать что-нибудь покрепче, отбросив смущавшее его покрывало конспирации. Он вдруг почувствовал себя пятнадцатилетним подростком, втайне от мамы пробующим пиво за сараем.
- Давайте два, - адвокат ткнул в бармена длинным пальцем с видом античного тирана, и тот не мог не повиноваться. – Ну как?
- Зверство, - чувствительно насупился бородач. - Значит, вы говорите, его поймали?
- По правде говоря, - заметил сухонький человечек, которого весьма подмывало говорить не по правде, - особо и не ловили. Сам пришел.
- То есть как?
- А вот так. После пятого убийства позвонил в полицию и сдался в руки властей. Попросил дать ему все заведенные дела на предыдущие четыре и поставить галочку там, где должны быть его подписи.
- Удивительно, - прокурор развел широкие плечи и, смакуя аромат добротного виски, отпил из стакана маленький глоточек. – Это нечто поразительное.
- Ну да, - равнодушно согласился его коллега.
- Налицо религиозные мотивы совершения преступления.
- Спасибо за банальность.
- Насколько проще с ортодоксальными преступниками, - хмуро посетовал прокурор, с жалостью разглядывая дно стакана. – Они бегают. Их ловят. Я им советую вышку или пожизненное, вы вяло брыкаетесь, судья стучит молоточком, и мы идем кушать гамбургеры в пиццерию.
- Это вы хорошо придумали, - согласился господин адвокат, с не меньшей жалостью разглядывая дно стакана господина прокурора по причине наполненности оного пьянящей влагой.
- Ну, я думаю, я все ж таки выбью для него вышку, - с плотоядным пацифизмом заявил крупногабаритный юрист. – Такое дело все-таки, исключительное.
- Выбивай, выбивай, - флегматично откликнулся человечек. – Проблема несколько в третьем. В том, что на основании его показаний на большинство его жертв можно завести не по одному уголовному делу. Эрик Крайст – взятка. Иосиф бен Лазар – убийство. Уильям Серпентус – ритуальные убийства, крупное и не очень хулиганство, принесение в жертву всякого рода мелких безвинных созданий…
- Стоп. Это кто?
- Это третья жертва. Самая страшная. Тут нам встретилась типичная практика – расчленение, причем анатомически аккуратное. 

- Никакой совести, чудовище, никакой чести? – незнакомец цедил слово за словом сквозь стиснутые зубы, неумолимо приближаясь к Уильяму. – Никаких правил, никаких законов?
- Без наездов, парень, - подняв перед собой хлипкий пистолет, пролаял тот. – Иди своей дорогой, а не то будет хуже.
- Хуже твоей участи не будет ничего, дьяволопоклонник, - зло заявила тварь, останавливаясь и разводя руки в стороны. Обрывки цепей и стальных браслетов зловеще звенели. – Все дозволено? Делай что изволишь – таков весь закон? По нему и будет твой суд.
- Откуда ты знаешь? – бравурно пробурчал Серпентус, стараясь сохранять спокойствие и не смотреть в страшное лицо противника. – Говори, что тебе известно, парень. Сейчас же. Не то пристрелю. Я не шучу.
- Стреляй! - весело пригласил незнакомец, исказив свое лицо в некое подобие улыбки. – Стреляй. Нет на тебя закона, нет для тебя совести, нет меры для мерзости твоей, и суд тебе будет жесток и беззаконен, как беззаконны были злодеяния Диоклетиана, переполнившие чашу терпения Господня.
- Переполнившие? – неуверенно переспросил Уильям. – Разве кара настигла его?
- Конечно. Он мертв.
- Проклятый шутник, - просипел сатанист, большим пальцем взводя курок пистолета. – Сейчас же отойди.
Не опуская рук, существо приблизилось к нему вплотную, так что ствол орудия уперся в его окровавленную и располосованную грудь.
- Стреляй, - шепнуло оно.
Серпентус облизнул сухие губы. А потом не выдержал напряжения, бросил пистолет и опрометью кинулся в ближайший переулок. Улица в его глазах размалывалась в один бесконечный размытый туннель, засыпанный неоновыми угольями.
Упал как подкошенный, по инерции пролетев еще несколько метров вперед. Попытался подняться, думая, что просто споткнулся. Неуклюже и судорожно заворочался на грязном асфальте, пытаясь развернуться, и увидел, что его ноги стянуты массивным наслоением из ржавых цепей, не закрепленных, правда, никакими замками.
- Нет муки, которая была бы достойна твоих деяний, - возгласила тварь, вышагивая откуда-то сбоку из темноты. – Но я избрал для тебя все возможные. В том числе – надежду. До последнего лоскута твоей плоти, животное, ты будешь надеяться выжить и спастись, но не дано тебе будет, ибо мерзок ты в глазах дьявола.
Уильям завыл, запрокинув голову и извиваясь в пыли.
- Не ослышался ты. Всех сужу я избранным ими судом. Люцифер хочет от своих слуг силы, лжи и войны. Не было в тебе силы, чтобы сопротивляться, не было и лжи, чтобы сохранить жизнь, не было и войны – только мелочный и жалкий протест и избиение невинных. Ты делал, что изволил – так же поступлю и я.
Незнакомец поставил ногу на спину Серпентуса и поставил перед его носом небольшой бархатный чемоданчик, в котором в идеальном порядке были разложены различные хирургические орудия – от сверкающих скальпелей до разнокалиберных сверл.
Рядом с чемоданчиком был положен маленький баллончик автогена.
Для начала три здоровых пальца незнакомца выбрали маленький ножичек.
В том, что он остер, как бритва, Уильям убедился уже через мгновение.
Никто не слышал его хриплый, безумных воплей, вскоре перешедших в булькающий вой и сумасшедшее всхлипывание.
Расчлененные останки в море засохшей коросты нашли только через два дня. За неимением у жертвы удостоверения личности ее имя и слово «сатанист» были написаны рядом росчерком смоченного в крови пальца.

- Три убийства, да еще и распитие напитков в трамвае! – могучий и возмущенный бас прокурора сотрясал стаканы на барной стояке. – Это отвратительно!
- Еще убийство котенка, - адвокат подлил масла в огонь и виски в стакан.
- Вот про котенка не напоминайте! – загремел бородач, угрюмо глядя в свой сосуд, из которого несло алкоголем и валерьянкой. – Я только отошел!
- Ну, вы не сами отошли, - съязвил человечек. – Скорее, вас оттащили.
- Ну, как хотите. Это вопрос восприятия. Что там дальше?
- Атеист. Дик Белиф.
- Давайте.
- Да там все банально. К тому же мое красноречие уже сильно истощено…
- Я закажу вам еще.
- Я уже все заказал, - господин государственный адвокат отщипнул губами большой кусок диетического гамбургера и тщательно прожевал. – Вам осталось лишь расплатиться. Я постараюсь вообще обойтись без предисловия, а сразу перейти к сути.

- Ты раб и рабом умрешь, - с желчной ненавистью выплюнул незнакомец. – Ты не избрал себе суда, ты думал, что так легче. Ты не верил ни в Бога, ни в черта, лишь в лживую науку и свою совесть, которую даже не признавал гласом высшей силы. Да будет так, но и твоя совесть хранит много.
Дик Белиф затравленно оглянулся по сторонам и, как будто что-то сообразив и блеснув глазами, перекрестился.
Коса незнакомца слету впилась ему в руку, пройдя меж костей. Белиф вскрикнул и обмяк, потеряв сознание от болевого шока. От следующего – затрясся, как эпилептик, и очнулся.
- Неведение – не оправдание, - размеренно говорила тварь, выдергивая косу. – Ибо перед Страшным Судом по всей Земле пройдет проповедь Евангелия, и нет оправдания тому, кто имеет уши, но не слышит. Но пока суд грозит тебе только болью, а не вечной смертью. Претерпи до конца, и спасешься. Крестись кровью – и очистишься. Окроплю тебя иссопом – и очистишься. Омою тебя – и паче снега убелишься.
- Я не боюсь тебя, - вдруг прошептал Дик, левой рукой стирая холодный пот.
Незнакомее замер. Оглянулся. Отбросил в сторону орудие и достал алый чемоданчик.
- В общем, правильно, - почти дружески заметил он. – Не меня бойся, но Бога. Но если и в Бога не веришь, и меня не боишься, то велика воля твоя.
Белиф приободрился.
- Но ты боишься меня, - беспощадно прохрипело чудовище. - Христиане боятся огня вечного, в аду горящего и неугасающего. Рабы Иуды – вечной тьмы и холода Шеола. Вы же, безвольные выродки, боитесь только боли и забвения. Я милостив: я подарю тебе лишь боль.

- Короче говоря, - набив рот отложенной напоследок котлетой из гамбургера, закончил адвокат, - там нашли примерно то же, что и в случае с Серпентусом. Куски крови и мяса, например. Только вместо надписи нашли нормальный паспорт. Там было перечеркнуто слово «нет».
- Всемирная сеть? – забеспокоился прокурор.
- Нет. Просто «нет вероисповедания» в графе «вероисповедание».
- Ладно. Надеюсь, это все?
- Я уже сказал, что убийств было пять.
- Мне уже надоели эти ужастики. Я пресытился ими еще в детстве, когда закалял волю и тело. Стоял под ледяным душем и читал книжку.
- И эффективно?
Толстый багровеющий юрист отхлебнул валерьянки и досадливо покосился на коллегу.
- Ладно, ладно, - умилосердился тот, - вопрос закрыт.
- Давайте оставшееся дело просто как результат.
- Буддист. Имя сложное и непроизносимое, как Тетраграмматон. В общем – что-то на санскрите. Убийца обвинил его в дурной карме, в критическом несоответствии жестким правилам сансары, а также в невоздержании. Кроме того, заявил, что в следующей жизни, даром что сам в оную не верит, похлопочет о том, чтобы данный буддист превратился в баобаб. Но убил более-менее гуманно. По сравнению с предыдущими жертвами.
- Баобаб, говорите? – расстроился господин прокурор, тайно сочувствовавший идее перевоплощений и боявшийся после смерти стать кабаном или тем же баобабом.
- Ну да. Итак. Я рассказал вам все. Сейчас, - адвокат взглянул на плохонькие часы, - два часа. Суд начинается в четыре.
- Так скоро? А я не знал.
- Я тоже не знал, - на всякий случай поддакнул тот. – Меня уведомили. Высокие власти хотят решить это дело быстро из-за грозных просьб и униженных угроз, а посему суд сегодня. Через два часа. Так что мы еще успеем посетить цирк или зоопарк. Там бегемоты.
- За ваш счет, - сострил прокурор, - все, что угодно.
- Взаимно.
- Эй! – раздраженно окликнул их бармен, с озлоблением сердечным протирая стаканы. – А кто будет платить?
- Кто будет платить суть вопрос риторический, - чуть помолчав, доходчиво объяснил человечек. – А вот будет ли он платить…
- Что? – насторожился служитель прилавка.
- Тоже риторический! – с веселым смехом огорошил его тот. – Потому что господин государственный прокурор слишком хорошо знает УК и Административный Кодекс. Правда?

- Всем встать! – торжественно объявил судья, поднимаясь сам. – Суд идет.
Зал городского суда был переполнен: помимо плотных рядов на классических деревянных скамьях, люди толпились и позади их. Большинство пришло просто поглазеть, но в первых рядах сидели заплаканные родственники – все как один в черных траурных одеждах.
За толстыми прутьями клетки стояло судимое чудовище – все еще в белых ризах, с нечесаными длинными волосами, почти полностью закрывающими серое лицо. В железных браслетах с кусками цепей, с кислотным ожогом на шее. С разорванным животом, правда, теперь перетянутым пропитанными кровью бинтами. Он молчал.
- Давайте быстрее покончим с этим, - бесцеремонно заметил тучный судья, отговорив стандартную программу об участниках суда и слушаемом деле. – Слово предоставляется обвинению.
- Я требую для подсудимого смертной казни путем электрического стула, - сходу заявил тот, только объявив общеизвестные сведения об убийствах существа.
- Слово предоставляется защите, - быстро сказал судья, умоляюще почему-то поглядев на адвоката хитрыми маленькими глазами.
- Защита отказывается от комментариев и вынуждена согласиться с обвинением, - печально сморкнулся тот, склонив голову и очень сочувствуя родственникам убитых убийц.
Глаза судьи бегали. Глаза родственников – тоже. У присяжных заседателей – разноцветных и праздничных - было много глаз, но все они бегали.
- Присяжные удаляются на совещание, - судья навскидку, боясь промахнуться, стукнул молотком по плашке.
Совещались они недолго. Единогласно вынесли двенадцать лет в колонии срогого режима. Присутствующие обмякли и заскучали.
Судья, получивший от родственников немалые деньги за наиболее мягкий приговор, оставлявший просторы для мести, замечтался.
- Несправедлив ваш суд и лжив, - громогласно заявил подсудимый, обхватив изрезанными руками прутья решетки. – Нет правды в нем, кроме лжи.
Присутствующие оживились. Никто из них еще не слышал голоса обвиняемого, и был удивлен этой страшной хриплой смесью каркания, сипения и зловещего эха.
- Все вы, черви, избираете себе кресты не по силе, - продолжила тварь, без труда раздирая решетку на стальные лоскуты и спокойно выходя на судейское возвышение. – Все вы принимаете закон, которого не можете или не хотите исполнить. Я казнил многих за их злодеяния, и не было в этом несправедливости, ибо какой мерой они просили меня мерить, такой я им мерил, и каким судом судили, таким и я их судил. Я рассказал вам обо всем, чтобы вы обрели истину, а не затыкали дыры в никчемных бумагах.
В зале царила ничем не нарушаемая чуткая тишина.
- Теперь и вы судите. По вашим законам, по вашим кодексам вы должны убить меня, и я рад принять смерть за людей, которые осознали грехи свои и взялись судить справедливо. Но вы – из жажды мести, из глупости, из мелочности, из страха перед моей мощью – не приговорили меня к электрическому стулу, которого я заслуживаю по вашим законам. Вы не слуги книг или высших сил, а рабы порожденного вами беззакония.
- Подсудимый, соблюдайте порядок! – еле слышно прошептал судья, делая знак охране.
Чудовищный незнакомец все услышал, и гневное пламя его очей гвоздями впилось в присевшего от ужаса человека.
- А ты? – ядовито прошипел он. – Разве праведно ты решил? Разве не должен был ты умертвить меня?
- Я лишь проявил милосердие, - заикаясь, попытался оправдаться тот. Кажется, он не вполне осознавал причину ярости незнакомца. – Ты должен благодарить меня за то, что я сохранил тебе жизнь!
- Молчать! – рявкнул тот. – Ты вершил свой суд не так, как был должен, и породил беззаконие. Вы все – внезапно сорванным голосом заорал он залу, - все пришли сегодня поглазеть, но все вы получите свою долю возмездия за всю скверну, привнесенную вами в мир. Вы можете спросить меня: разве не пощажу я сотни ради десяти праведников в Содоме? Нет, ибо я – не Бог. Я книжник. И посему дела ваши осудят вас.
Незнакомец воздел вверх зазвеневшие руки, и между его пальцев вспыхнула и задымила яркая искра пурпурного пламени. Перекатываясь и хищно облизывая его изуродованные ладони, она скользнула к деревянному полу. Помост занялся как сухая солома, и судья, путаясь в полах черной мантии, в панике метнулся к выходу вместе с обезумевшими людьми. Их крики, возмущение и случайные шепотки скатывались в один горячечный ком, вместе с их телами хлещущий к дверям и сам собой склеивающийся с треском растущего пожара.
Тяжелые деревянные двери городского суда печально вздохнули, скрипнули, и, немного поразмыслив, с грохотом захлопнулись.
Толпа хлынула обратно. Пламя приветливо хлынуло ей навстречу.

Удивительная тварь вышла из догорающих руин через час. Шагала она свободно, несмотря на двух людей, которых несла на плечах – толстого и тонкого. Их одежда сочилась тонкими серыми струйками, а волосы были частично выжжены, но люди были живы и со свистом дышали.
Незнакомец скинул их со своих могучих плеч на траву.
- В чем дело? – пробормотал государственный адвокат, откашливаясь.
- Не судите, и не судимы будите. Прощайте, и прощены будете, - певуче произнес тот. – Я бы добавил к этому: не судите несправедливо. Для вас у меня нет осуждения, ибо вы исполняли свой долг, и не ваша вина, что неудачно.
- Мы требовали смертной казни, - растерянно подтвердил прокурор.
- Смерть за смерть. Возмездие убийце – смерть. Вы – судьи, как и я. Истина предложила вам себя, и вы бережно приняли ее. Вы ничтожны и смехотворны как люди, но могучи духом своим. Идите с миром, ибо писано: будьте, как дети, и наследуете Царствие Небесное. Как послал меня Господь, так и я посылаю вас.
С этими словами чудовище величественно удалилось, гремя цепями и обагряя землю кровью.
Два юриста еще долго смотрели ему вслед, как завороженные. Наконец обратили взгляды друг на друга и медленно поднялись.
- Коллега, что это было? – непонимающе улыбнувшись, поинтересовался прокурор.
- Он сжег здание суда, - сердито ответил адвокат. – Разве вы не видите?
- Вижу.
Помолчали. Первым не выдержал адвокат:
- Вы предлагали пойти в пиццерию, - провоцируя, заявил он. – есть гамбургеры.
Прокурор добродушно засмеялся.
- И пойдемте.