Уолтер Кларк. ХУК

Уолтер Ван Тилберг. Кларк

(Перевел с английского Александр Пахотин)

1.

Хук, птенец ястреба, родился жаркой весной в дубовой роще у реки и рано остался один. В засуху его родителям пришлось расширить зону охоты более, чем в два раза, поскольку мелкие грызуны, которыми они питались, гибли от жажды сотнями. Расстояние до гнезда стало настолько большим, что им не хотелось возвращаться и кормить Хука, а когда у них пропал интерес и друг к другу, они загнали Хука в кустарник и вернулись к одиночным полетам над горами.
Еще не умевший летать Хук пробирался по земле и с вызовом реагировал на всякое заметное движение, резко поворачивая голову, негромко пощелкивая клювом и растопыривая слабые крылья. Именно в это время полного незнания и постоянного страха в глазах его появились первые ястребиные черты - зоркость и решительность. Из-за своей беспомощности, он жил в кустарнике между дубовой рощей и рекой, но даже здесь белое солнце палило нещадно. Только на рассвете или поздно вечером, когда ветер с моря пробирался в глубь суши на полмили, жара спадала, в остальное время властвовало солнце, и все под ним было сухим и неподвижным. Деревья и кусты сохраняли немного влаги глубоко - в сердцевине, живые же существа ждали темноты, в это время с моря иногда наплывал легкий туман.
Хука окружали два постоянных звука: шуршание дикой ржи и дубовых листьев и далекий рокот вод Тихого океана. На эти звуки он уже не обращал внимания, так как голод и страх заставляли его вслушиваться в почти неуловимые шорохи живых существ. Измученный жарой, тощий и голодный он ловил в песке жуков. Иногда ему удавалось съесть мелкую рыбешку, оставшуюся на дне высыхающей реки, если ее не успевали схватить первыми более сильные животные или птицы.  Он лишь наблюдал за быстрыми ящерицами, но не мог поймать ни одной: чтобы быстро двигаться, ему необходимо было расправлять крылья, а это их пугало. Только полет и крики  прибрежных чаек, пролетавших иногда над горами и рекой, раздражали Хука. Он не боялся этих крупных птиц, но они злили его. Маленький, он глядел на них уже желтеющими глазами, стоя на открытом месте на песке, и щелкал клювом; быстрый и легкий полет чаек бесил его. Первая возможность хоть как-то изменить свое существование явилась случайно. Далеко за полдень он стоял в зарослях, оглушенный голодом, его глаза уже наполовину затянулись пеленой. Вдруг где-то рядом кто-то шевельнулся. Хук бросился и поймал полевую мышь, выгнанную жаждой из пшеничного поля. Мышь была тощая и вшивая, но убивая ее, Хук почувствовал вкус крови, который пробудил в нем инстинкты. Он рвал добычу и насыщался. Наступала пора взросления. Теперь он охотился сознательно и с большей готовностью покидал свое убежище. Вкус крови, такой приятный после долгого питания горькими насекомыми, заставлял его даже среди беда дня идти в пшеничное поле за дубовой рощей и отыскивать там норки. Хук быстро рос и креп, так как частенько теперь питался мясом. Глаза его окончательно изменились: желтизна в них стала глубокой и матовой. 
Однажды он даже напал на земляную белку, и хотя добычу он не смог удержать и к тому же был исцарапан и искусан, но в своих глазах он значительно вырос. И не успели еще отрасти перья на крыльях от неудачной схватки, а Хук уже гонялся за другими белками и бесился от того, что они с легкостью убегали от него.
В один и тот же день в жизни Хука произошло два больших события. На рассвете он попытался взлететь и ему это удалось. Перед закатом он уже совершил свой первый полет в двести ярдов, в конце которого поймал белку. Ее отчаянные попытки вырваться, писк и укусы доставили ему дикое удовольствие. Теперь, когда Хук перешел на мясо, тело его стало значительно сильнее, а взгляд - по-настоящему ястребиным: зорким и хищным.
Голод самца не просыпался в нем до следующей весны, когда ощущение пространства выросло и окрепло, и он свободно парил над прибрежными горами в виду моря и без труда поднимался ввысь в потоках теплого воздуха. Ему уже не хотелось кричать от необъятности пространства простиравшегося внизу. Той весной период дождей затянулся, и Хуку приходилось сидеть без полетов часами. Нахохлившийся и злой он высматривал мелких грызунов, которые выплывали из затопленных нор. Но когда дожди кончились, и снова засветило солнце, холмы покрылись густой зеленью и переполнились разной живностью, а Хука охватил другой голод. Забывая поесть, он улетал все дальше от своего места. Ярость нарастала в нем, по ночам он просыпался и с остервенением клевал высохшее дерево, на котором сидел.
Несколько дней спустя в потоке воздуха над прибрежным каньоном он почуял резкий возбуждающий запах, незнакомый, но долгожданный. Хук заскользил вниз и ощутил, как перья на шее затопорщились, и крылья задрожали так, что он потерял равновесие. Внизу на высоком сломленном дереве сидела самка без пары. Хук резко бросился к ней, как на добычу. Самка была старше и, устав от его домогательств, с криком отлетела, Хук тоже закричал от нестерпимого желания.
В начале каньона наперерез мчащемуся за самкой Хуку вынырнул большекрылый самец. Но неожиданность появления не уберегла его от жестокости раздираемого желанием Хука. Быстрый взлет соперников был прерван резкой атакой Хука. Противник от удара завалился набок. Хук спикировал и снова нанес удар клювом. Он хотел вцепиться в соперника когтями, но только царапнул его. Их груди Хука вырвался победный крик, когда он увидел, как враг резко пошел вниз, чуть не упав из-за поврежденного крыла, но удержался в воздухе и исчез в густом кустарнике. Покружив над кустами, Хук еще раз крикнул и поднялся вверх, стараясь уловить тончайший запах самки. На вершине каменного утеса в двух милях от моря он, наконец настиг ее, схватил трепещущее тело когтями, прижал ее своими крыльями и, не смотря на сопротивление, заставил сдаться и уступить. Ранней весной Хук выгнал ив гнезда трех птенцов и вернулся в свои владения.  Он стал взрослой птицей.

2.

Вce лето и холодную зиму, когда дули штормовые ветры, и океан набрасывался на сушу, Хук был хозяином земли и неба на своей территории. Его полет стал красивым и уверенным. Теперь он играл с коварными потоками воздуха и превосходил в этом мастерстве даже чаек. Он мог часами парить, зорко всматриваясь в траву, взмывать ввысь и медленно опускаться кругами, не сделав ни единого взмаха крыльями. Суслики, земляные белки, кролики, заметив быструю тень, замирали от страха или с писком прятались в свои норы. Теперь уже Хук легко убивал свою добычу одним ударом. Иногда, развлекаясь, он парил над рекой и прогонял чаек к океану, и те уже не рисковали залетать слишком далеко вглубь суши. Хук теперь ничего не боялся, он стал быстрой воинственной птицей.
Единственное, что его беспокоило – это странные запахи и непонятные действия
людей на ферме, принадлежащей японцу. Несмотря на глупое поведение – целыми днями они выбегали из своих домов и забегали обратно – люди выглядели сильными и смело смотрели на него, так что он инстинктивно старался держаться подальше от дома, хотя и кружил над двором, садом и бобовым полем.
Хук просто не обращал внимания на эту часть своих владений, хотя иногда с любопытством оглядывал клети с цыплятами, которыми был уставлен двор. В тот год на его территорию четырежды покушались другие ястребы. Двух, из них Хук убил прямо в воздухе, а третьего, которому он оторвал крыло, преследовал до самой земли и заклевал до смерти в траве. Четвертый отлично летал и был опытным бойцом, и их изнурительная схватка продолжалась долго, сопровождаясь воинственными криками и летящими во все стороны перьями. Тут Хук впервые засомневался в собственных силах, иногда ему даже хотелось улететь подальше от безжалостных когтей и изогнутого клюва сильного соперника и спрятаться где-нибудь в густом кустарнике.
В конце концов, Хук все же перехитрил своего врага: он поднялся над ним, став хозяином положения, и нанес страшный удар. Но тот в отчаянии повернулся спиной вниз и стал отбиваться; их когтистые лапы сплелись, острые клювы беспрестанно наносили удары, оба они стремительно падали к земле. Когда высота стала менее пятидесяти футов, Хук, чувствуя, что сам переворачивается, рванулся что было сил и поднялся на своих израненных крыльях. Противник кое-как сумел выйти из вертикального падения и, задевая крыльями кусты, неуверенно полетел прочь. Из груди Хука вырвался победный крик, он даже сделал вид, что гонится за соперником, хотя на самом деле был рад поскорее вернуться на свое обычное место - высохшее дерево.
Во всех этих схватках Хук получал болезненные раны, но испытывал гордость и радость от них, так как всегда выходил победителем. В столкновениях и схватках к нему приходил опыт. Раны быстро заживали, а Хук становился еще сильнее и опаснее.
Следующей весной, когда кончились дожди, к Хуку вернулся голод самца. В поисках подруги он натолкнулся на запах молодой самки. Другие ястребы тоже слетелись, привлеченные возбуждающим запахом, но только один из самцов был достойным соперником, тот, с которым он так отчаянно сражался в свою первую любовную весну.  Он уже отогнал двух, а два других молодых и неопытных самца сами обрадовались, что нетерпение Хука спасло их от преследования и возможной смерти.
Схватка двух самых сильных соперников была недолгой. Хук сразу же нанес удар, от которого у противника хлынула кровь, сам он при этом тоже получил рану, так что у него не хватило сил даже на крик победы. И все же жажда продолжения рода не остановила его до тех пор, пока он на следующий день не нашел самку и не прижал ее к земле в кустах незнакомого каньона. Когда два птенца второго выводка вылетели из гнезда, Хук вернулся на свою территорию уже не просто сильным, но самым сильным. Теперь он спал по ночам, не скрываясь, и даже не открывал глаз, когда в темноте под его деревом слышались голоса большеклювых журавлей.

3.

Поворотный пункт в жизни Хука наступил осенью, когда кусты в каньоне шелестели на ветру и вся трава на холмах была съедена скотом. Ближе к вечеру ветер разогнал черные тучи, и море кипело белой пеной прибоя. Хук пролетал над устьем реки, его зоркие глаза, замечавшие малейшее движение мышей и белок, не обратили внимания на плавное движение японца-фермера, который поднялся из-за куста и направил в его сторону два ружейных ствола.
Хук резко изменил направление полета, но слишком поздно. Прибой заглушил звуки выстрелов, а Хук почувствовал легкие царапающие прикосновения первого выстрела и ужасный оглушительный удар второго. Отчаянно взмахивая здоровым крылом и чувствуя, как в клюве быстро скапливалась кровь, Хук неуверенно полетел по ветру и врезался в чащу на дальнем берегу устья реки. Ветки цеплялись за тело, в приступе ярости Хук воинственно защелкал языком и попытался взлететь, но, перевернувшись, понял, что раненое крыло не работает. Тут он услышал шум шагов и заметил приближавшуюся фигуру фермера. Он забрался в самую глубь кустарника. Сапоги остановились прямо перед ним (Хук отпрянул, поднял здоровое крыло и приготовился к защите, бесшумно раскрыв клюв ) и прошли дальше.
Шум стих и сменился шорохом листьев и звуками прибоя. Только теперь Хук почувствовал нестерпимую боль. Тонкой пленкой затянулись глаза. Сердце так сильно билось, что подрагивало оперение на раненой груди. Собственная кровь мешала дышать. Но все это не шло ни в какое сравнение с пронзительной болью в левом плече. Туда залетела дробь и расщепила трубчатые кости, так что крыло волочилось по земле. Над головой на ветке уселся воробей. Хук открыл глаза и поднял здоровое крыло, испуганный воробей с громким чириканьем быстро слетел с куста и исчез из виду. Всю ночь, пока ветер раскачивал кусты и собирал на небе облака, и весь следующий день Хук не двигался, перенося боль. Вечером пошел дождь, в сумерки он усилился, а ночью хлынул настоящий ливень. Порыв за порывом он хлестал по морю и суше; пыль превратилась в грязь, всюду появились лужи.
Хук по-прежнему стоял под деревом, прячась от ветра, на него падали сверху редкие капли. Его глаза были закрыты, во рту ощущался вкус крови. Под утро шторм утих, а ливень перешел в постоянный несильный дождь. Хук с трудом перебирался под мокрыми кустами, волоча сломанное крыло - он искал более надежное убежище. Наконец к середине утра ему удалось найти небольшое углубление под выступом скалы у моря. Здесь он снова замер, ожидая, пока боль утихнет. К середине третьего дня, когда дождь полностью прекратился и сквозь тучи, разогнанные несильным ветром, уже поблескивало солнце, Хук ослабел настолько, что и здоровое крыло тоже начало волочиться, а глаза совсем потускнели. Но раны перестали кровоточить, и к нему вернулся голод. Он слышал крики многочисленных чаек, писк и чириканье мелких птиц и чувствовал, что в траве сейчас кипит своя жизнь: копошатся насекомые, ползают змеи, охотясь за мышами, снуют суслики и земляные белки.
Только голод заставил Хука выбраться из своего убежища на солнце; отсюда он видел берег. Перед ним кружили чайки. Вода отступала. Прямо в пену, уворачиваясь от волн, бросались длинноклювые кулики в поисках крабов. Вверху пролетал крупный журавль. У скал носились прибрежные ласточки, охотясь за своей воздушной добычей.
День для Хука начался удачно. Одна из чаек, пролетавших над ним уронила на песок пойманную рыбу. В мгновение ока Хук оказался у рыбы. Схватив ее, он поднял здоровое крыло и раскрыл клюв, отпугивая чаек ринувшихся за упавшей добычей.
С возмущенными криками они отлетели. Хук с жадностью проглотил рыбину и, постояв немного на солнце, снова ушел в свое укрытие.
 
4.

В последующие дни в перерыве между дождями он находил пищу на берегу, научился убивать и раскалывать маленьких зеленых крабов. В устье реки он находил утонувших мышей, белок и даже воробьев. Дважды он отнимал добычу у чаек. Очень медленно он набирался сил, но подбитое крыло по-прежнему волочилось. Часто при воспоминании о полете и настоящей добыче Хук пытался взлететь, но неизменно заваливался набок и падал в песок. После таких бесплодных попыток он приходил в ярость и возбужденно щелкал клювом. Но постепенно он понял, что никогда не сможет летать. Лишенный радости полета и ощущения пространства, Хук теперь думал о добыче, только жажда крови стала смыслом его существования. Нападая на кормящихся чаек, он надеялся на со противление, но напрасно. Кулики тоже при его приближении сразу же с писком уносились прочь. Однажды жажда крови стала такой невыносимой что он опозорил себя вызовом на бой пролетавшую мимо цаплю, которая даже не повернула головы в его сторону.
Стыд и гнев Хука были настолько сильными, что он не мог по ночам уснуть.
К этому добавился и голод, ведь того, что он отнимал у чаек, ему явно не хватало. Он узнал, что по ночам чайки спят на песке стаями. Его охватывало чувство злодейского удовольствия от мысли внезапного нападения на спящую стаю.
В ночь, когда Хуку удалось пробраться в стаю спящих чаек, в небе светило
пол-луны и мчались редкие облака. Света было достаточно.
Жажда крови настолько переполняла Хука, что при первом же ударе из его груди вырвался воинственный крик. Поскольку удар был нанесен не с лету, он оказался не смертельным, и от этого Хук пришел в еще большую ярость и стал с криком клевать и рвать упавшую чайку. Он добил ее, но при отчаянных попытках вырваться, она дважды перевернула Хука, вся остальная стая с громким криком поднялась. Этот крик вспугнул остальных птиц, так что в ночном небе долго слышался возмущенный птичий гвалт.
Когда наконец все успокоилось, Хук остался один около единственной убитой им чайки. От такой победы радости не было, и он недовольный молча поедал свою добычу.
С этих пор Хук уже прокрадывался в стаю бесшумно. На закате он замечал место, куда чайки садились на ночлег, и с наступлением темноты быстрой тенью проникал в самую гущу стаи и наносил удары клювом во все стороны, пока какая-нибудь из жертв при неудачном ударе своим криком не поднимала в воздух всю стаю. После этого Хук возвращался к своей добыче и добивал ее. В самые удачные ночи он убивал до пяти чаек из одной стаи. Но съедал только одну и то не полностью - сила, приходившая от насыщения, только усиливала злобу, и пища отвращала.  Это была уже не возбуждающая быстрая и расчетливая охота сильной и здоровой птицы, а нечто другое, что не давало удовлетворения.
Однажды он отгонял чайку от ее добычи, и та, взлетая, мощным толчком перевернула Хука, не сумевшего удержать равновесие из-за перебитого крыла. Он забарахтался в песке, пытаясь встать на ноги, но его власти на побережье пришел конец.  Отлично видя при дневном свете, как он оправляется после случайного толчка, чайки налетели на него всей стаей. Хук отступал, щелкая клювом и расправив здоровое крыло.
В глазах его сверкнуло прежнее предвкушение боя, но оно быстро исчезло, так как он не мог достать ни одной из них. Неуклюже танцуя и крутясь на песке, он пытался отбиться от нападавших чаек. А они кружили и кружили над ним. Его грозный клекот потонул в их сплошном гомоне. Хук снова упал на бок и прежде чем успел подняться, его перевернули во второй раз; теперь уже в слепой ярости он крутил головой во все стороны, но получил подряд три удара и услышал торжествующий крик всей стаи.
Наконец он сумел перевернуться на грудь и опереться на здоровое крыло, при, этом раненое крыло тоже расправилось, и Хук теперь напоминал гигантскую бабочку. На поднятой голове сверкал один глаз, а вместо второго зияла красно-коричневая пустая глазница, из которой сочилась густая кровь. Защищаясь, он кое-как сумел забраться под густой куст, где чайки наконец оставили его в покое. Но еще до, самого заката разбитый и потрепанный Хук слышал их радостные крики сквозь шум волн.
Когда Хук немного пришел в себя, а пустая глазница перестала кровоточить, он рискнул выйти из-под защиты густой листвы. Теперь он познал страх. Он не решался появляться на побережье и охотился неподалеку в дикой пшенице. В нем появилось ощущение приближающейся смерти. Часто над ним пролетали чайки, он не прятался от них, но и не вызывал на бой, а просто внимательно следил единственным глазом.
Сначала знакомые места в изгибе реки и высохшее дерево, на которое он теперь не мог взлететь, усугубляли его унизительное положение, но со временем, вынужденный жить впроголодь, он утратил свою былую дикую гордость. Когда он впервые увидел над своей территорией чужого ястреба, в нем закипела ярость от собственного бессилия. Постепенно злоба улеглась, а когда какой-то горячий годовалый ястреб, заметив его, налетел и не убил лишь потому, что Хук вовремя забрался в чащу, жажда крови и радости боя сменилась жалким желанием насытиться.
С тех пор Хук жил в дикой пшенице и кустарнике. Вечно голодный, покрытый паразитами, он часами просиживал в пыли и грязи у небольших нор, подстерегая мелкую добычу.
В период дождей он неплохо питался, поскольку мелкие животные в первые дни выскакивали из нор, спасаясь от воды, потом ему пришлось перейти на утонувших грызунов. Но когда дожди прекратились и в норах стояла вода, а в траве не было насекомых, он голодал.
Постепенно голод стал невыносимым. Намокшее грязное оперение Хука торчало во все стороны, так что он казался Толстым, но на самом деле, если не считать когтистых лап и крыльев, он почти ничего не весил. Он часто и подолгу простаивал под
каким-нибудь кустом, не обращая внимания на дождь, погруженный в какое-то полуобморочное состояние. За две ночи до окончания дождей Хук перебрался под мост прибрежного шоссе, где над ним постоянно слышался шум моторов. Тяжелые грузовики так сотрясали мост, что Хук, несмотря на свое состояние, испуганно открывал глаза.

5.

Дожди кончились, и снова в траве и кустарнике зашумела жизнь. Хуку еще раз пришлось испытать муки любви. Иногда он даже кричал от нестерпимого желания.
А когда он уловил в воздухе запах молодой самки и вскоре заметил сильного ястреба, мчащегося за подругой, в груди его сильно застучало сердце, и в отчаянии он начал рвать когтями и клевать кусок высохшего дерева.
Но пора любви прошла. Надвигалось жаркое лето. Хук терпеливо охотился вдоль бобового поля японца-фермера, но всегда вблизи густого кустарника. Он уже привык к виду людей, копавших землю какими-то палками, и смирился со своей ущербной жизнью.
В конце лета Хук во второй раз за свои четыре года столкнулся с засухой. С кустов и деревьев облетели листья, даже лягушки молчали по ночам. У дороги вспыхивали палы и съедали в мгновение ока жухлую траву, наполняя воздух горьким запахом дыма. Река обмелела, затянулась тиной. Люди на ферме кричали друг на друга и даже дрались. Птицы молчали, а в небе кружили одни ястребы.
Сначала Хук питался у края палов, ловя мелких грызунов, спасавшихся от огня. Летом он находил мертвых мышей, сусликов и даже кроликов, но они были такими бескровными и сухими, что ими нельзя было насытиться. К началу декабря Хук с трудом охотился у восточного подножья гор исключительно только по ночам, так как избегал встреч с беспощадными собратьями.  Он почти умирал от голода и уже не мог даже кричать.
И вот в одну из ночей сухой ветер с пылью донес до него далекий знакомый запах. В голове Хука всплыл его полет год назад: внизу мчалась его собственная тень по двору, установленному загонами с цыплятами, по серой амбарной крыше, по пашне и дальше по стерне. В нетерпении он помчался к ферме; никогда за последнее время он так быстро не бегал. В небе проплывали облака, луны не было. У загона он остановился. В воздухе стоял запах откормленных, полнокровных птиц, к тому же в загоне стояло корыто с водой. Но вокруг была проволока. Хук обошел весь загон, но не нашел ни единой лазейки. Он бил проволоку здоровым крылом, клевал ее и чувствовал, что она врезается в тело, но не рвется. В конце концов, взбешенный, он стал напрыгивать на проволоку, но отскакивал от нее и падал на землю. В последнем прыжке он так высоко поднялся, что клювом схватился за верхнюю проволоку. Теперь, лежа на земле, он вдруг понял важность этого прыжка.
Хук снова подпрыгнул изо всех сил, цепляясь за проволоку когтями и хлопая здоровым крылом, он все-таки добрался до верхней проволоки и перевалился внутрь загона. Здесь он затих, вглядываясь в темноту. Кругом не было ни звука, только слышались удары сердца в груди. Прежде всего он напился из металлического корыта. Холодная вода смочила спекшийся язык и пересохшее горло, но она опьянила его, и ему пришлось снова отдохнуть, прежде чем он направился в курятник.
Там стоял густой душноватый запах теплых тел, слышалось шуршание крыльев, к сквозь темноту проглядывали белые очертания кур. Хук нанес быстрый удар, и первая курица упала с перебитой шеей. Он начал рвать ее клювом. Горячая кровь очень сильно подействовала на его притупившиеся чувства. После нескольких жадных глотков кусок застрял в горле. Взбесившись, он одним ударом убил вторую птицу. Его охватил охотничий инстинкт, как в те ночи, когда он убивал чаек. Лишенный пищи и настоящей охоты, теперь он не мог не убивать. Щелкая клювом, он начал наносить удары направо и налево. Тотчас курятник наполнился кудахтаньем и беготней до смерти перепуганных кур и цыплят.
Хук упивался своим положением: здесь была настоящая добыча и к тому же ей некуда было деться от его страшных ударов. Врезаясь в самую гущу птиц, Хук, не переставая, наносил удар за ударом. Когда куры наконец нашли отверстие и выбежали во двор, Хук последовал за ними. Там Хука обнаружил петух, не уступающий ему по размерам, но гораздо тяжелее, и дал настоящий бой. Все еще кудахтавшие куры сгрудились в углу загона. Пока шел поединок, собака, привлеченная несмолкающим шумом, начала лаять и бегать из стороны в сторону вдоль ограждения загона. В незашторенном окне вспыхнул свет.

В пылу боя Хук видел только петуха. Японец-фермер с ружьем, и фонарем стоял уже у входа в загон, когда все кончилось. Здоровенный петух подпрыгнул, стараясь нанести удар шпорами, он вытянул шею, но в этот момент ему был нанесен последний смертельный удар. Хук издал крик победы. И хотя крик этот был усталым и негромким, для Хука он прозвучал так же мощно, как и в лучшие времена, когда он видел уходящего от него сильного врага.
Свет фонаря на мгновение ослепил его. Хук сначала повернулся, а потом побежал прямо в угол, где, сбившись в кучу, стояли куры. Они бросились врассыпную, Хук прыгнул на забор и со второй попытки перескочил его. Но там, на открытом пространстве, на него набросилась собака. Фермер сначала не стрелял, боясь попасть в кур, теперь не стрелял из-за собаки. Увидев, что ястреб не может летать, он решил, что собака сама с ним справится, он только поднял повыше фонарь, чтобы лучше видеть происходящее. Свет падал на его плоское лицо с выступающими скулами, освещал рваную рубашку и штаны. К нему подошла жена, босая, в грязной шали, с безразличным выражением лица, но вдруг в глазах ее загорелись страх и любопытство. Пришел и сын, подбадривая собаку, но тут же замолчал. От сцены смелой и страшной смерти, как бы она не отвращала, все же невозможно было отвести взгляд.
В освещенном круге Хук все время поворачивался к собаке передом, глаз его яростно горел. Собака была довольно крупной. Каждый раз, когда она приближалась, Хук поднимал здоровое крыло, открывал бесшумно клюв, и как только собака пыталась схватить его, яростно шипел и наносил молниеносный удар клювом. Получив несколько ран, собака начала чаще отпрыгивать назад и, взбешенная собственной трусостью, залилась диким лаем.
Хук постоянно менял положение, не выпуская собаку из поля зрения. Собака заскулила, отбежала в сторону. Хозяин сказал что-то успокаивающее. Звук человеческого голоса заставил Хука на мгновение повернуть голову в сторону людей. В это время собака снова бросилась на него и схватила за крыло, но Хук извернулся и нанес удар прямо в нос. Собака взвизгнула и отпустила крыло, а Хук снова встал на ноги. Силы покидали его, но сердце жаждало боя. Собака, не зная с какой стороны подступиться, остановилась в нерешительности.
"Убей его, ради бога!" - взмолилась женщина. Но муж снова стал науськивать собаку, крича ей:  "Возьми его! Возьми!"
Собака ринулась вперед. Хук, не успев увернуться, упал и начал клевать и царапать собаку когтями, оставляя на ее теле огромные кровавые следы. Но собака все же схватила его за здоровое крыло и поволокла.
Японец вместе с сыном последовали за ними, а женщина осталась на месте, хотя и продолжала смотреть. Трижды собака повторила свой маневр, и теперь у Хука волочились оба крыла, кровь струилась по груди. Глаз пылал еще большей яростью, но Хук поворачивался к собаке неуверенно, так как крылья теперь только мешали.
Фермер устал держать фонарь в поднятой руке и поставил его на землю.
Собака вновь кинулась на Хука, стараясь передними лапами встать на крылья. Хук перевернулся на спину и стал рвать когтями брюхо собаки, но та еще сильнее вгрызалась в его тело. Голова Хука обвисла, а из груди выскочил слабый писк, подобный писку мелкой добычи, на которую он сам когда-то охотился в траве. Между распластанных крыльев лежало его легкое неподвижное тело.
Собака, скуля от ран, подбежала к хозяину. Женщина медленно подошла
к ним.
"Смелая птица", - только и сказала она.

Перевёл с английского
Александр Пахотин