53. Загадка Франциска Ассизского

Отношения между кентаврами и христианскими праведниками, не страдавшими нетерпимостью к иносущностным, могли складываться вполне уважительно. Однако  из-за табу, наложенного духовным властями, на подобные контакты, и из-за нашей скрытности, отчасти врождённой, а отчасти внушённой горьким опытом, об этом очень мало известно.  Но всё-таки кое о чём можно догадаться, если уметь внимательно смотреть на произведения искусства и въедливо читать между строк документов.
Особенно интригующим в этой связи выглядит фигура святого Франциска Ассизского (1182—1226)  – едва ли не самого привлекательного персонажа христианского Средневековья.

Хотя ни в житии Франциска, ни в его собственных текстах, ни в «Цветочках» (раннем сборнике францисканских легенд) о кентаврах не упоминается, есть косвенные свидетельства того, что этот достойнейший человек с ними (или с кем-то одним из них) встречался и разговаривал.
И тут опять на помощь приходит искусство, умеющее доносить истину без слов, пусть даже весьма загадочно и неприметно для непосвящённых.

В Ассизи, в базилике, где похоронен святой Франциск, имеется множество замечательных фресок, созданных Джотто, Чимабуэ, Симоне Мартини и прочим великим мастерами Треченто. В парусах свода над алтарём помещены три фрески аллегорического характера, изображающие добродетели Франциска: Послушание, Бедность и Целомудрие. Эти фрески появились около 1315--1330 годов, когда о великом святом ещё достаточно хорошо помнили, и художники могли побеседовать с людьми, родители или деды которых лично видели Франциска. До совсем недавних пор фрески приписывались Джотто, но теперь искусствоведы считают, что их создал один из учеников мастера; для нас сейчас это не так важно, поскольку в любом случае художник, скорее всего, не был двусущностным – и значит, запечатлел человеческое, а не кентаврическое предание.
Обратим внимание на аллегорию Послушания и фигуру в правом нижнем углу. Композиция изображает проповедующего Франциска Ассизского, а в кругу внемлющих его словам святых и ангелов изображён… кентавр.

     http://kentauris.livejournal.com/175211.html

В таком сюжете и в таком священном месте не могло быть ничего случайного, помещённого просто так, для пущей забавы!
Кто этот кентавр? Судя по красному, богато отороченному, плащу -- некий царь, однако у кентавров, как мы знаем, никогда не было и не могло быть царей, и даже Хирон таковым не назывался и не являлся. Правда, на голове у кентавра нет короны. Это может значить, что имелся в виду не Хирон, которому люди иногда приписывали царский сан, а какой-то местный вождь.
А это значило, что Франциск в своём уединённом жилище принимал и подобных гостей, и некоторые жители Ассизи прекрасно об этом знали.

 Почему кентавр присутствует именно в этой аллегории, а не в какой-то другой? Я-то понимаю, почему, но ведь моя точка зрения -- кентаврическая, а не человеческая. Люди просто фиксировали живое предание (быть может, особенно пленившее воображение данного художника).
Скорее всего, кентавр слушал именно эту проповедь или участвовал в дискуссии с Франциском о Послушании. Дело в том, что доктрина Послушания была принята святым после его встречи с Папой римским Иннокентием III, когда Франциск согласился беспрекословно подчиняться курии и поставить свой орден на службу Церкви.
Жест кентавра -- протестующий или изумлённый, то есть он очевидно не согласен с позицией проповедника. Это естественно; безоговорочное послушание старшим или вышестоящим никогда не считалось у кентавров добродетелью и предписывалось только совсем маленьким детишкам ради их безопасности. Кентаврической этике понятие покорности или послушания было совершенно чуждо; оно воспринималось в контексте понятия несвободы и принуждения, если только речь не шла о добровольно принятом на себя долге перед близкими – но и в этом случае ограничение собственной свободы было делом личного выбора и не связывалось с полным отказом от своих желаний и интересов. Тема эта была для нас довольно болезненной ещё со времён разлада с Зевсом, и в дальнейшем её острота только усугублялась. Бывают кентавры благодушные и дружелюбные, но послушных не бывает никогда.   

Тем не менее кентавр на фреске из Ассизи присутствует рядом с ангелами и святыми, хотя, в отличие от них, стоит на земле (и это естественно). Если подразумевался всё-таки Хирон, то понятно, по какому праву он помещён в столь почётное окружение. Конечно, Франциск никоим образом не мог встречаться с живым Хироном. Но, если он разговаривал с кем-то из кентавров, он должен был многое про Хирона знать и, рассуждая справедливо, признать его божественность или святость. Почему он не включал упоминаний о Хироне в свои притчи и проповеди, мне понятно: для христианина, даже сколь угодно благожелательно настроенного к иносущностным, это было смертельно опасно. Франциск вообще мыслил неортодоксально, и, не будь он столь кроток, смирен и детски прост, запросто мог схлопотать от курии обвинение в ереси. Страха за себя в его душе не водилось, однако такое обвинение могло бы поставить под удар его миссию – внутренне преобразить христианство, сделать его более мягким, светлым, всеприемлющим и открытым. Ведь само по себе это учение весьма ригористично, и власти предержащие предпочитают акцентировать устрашающие стороны насаждаемой сверху доктрины. Франциску же ближе была проповедь братской любви ко всему сущему. Пока он ставил эксперименты, разговаривая о Христе с птичками и зверушками, его считали безобидным «деревенским дурачком». Но, если бы он начал приводить в пример христианам кентавров, боюсь, его бы не поняли.

Заметим, что художник-христианин не преминул изобразить кентавра хлипким и тщедушным на фоне весьма могучих и мужественных ангелов. Конечно, автор фрески, исходя из своей веры, не мог придать образу кентавра надлежащую внушительность, сделав его равновеликим людям и ангелам, однако не подлежит сомнению ни правдивость сюжета, ни присутствие кентавров вблизи Ассизи в начале 13-го столетия, когда там жил Франциск.

Я не знаю, кем был тот самый кентавр и как его звали. Но могу предположить, что он не просто являлся вождём, а хранил древние знания, которыми, вероятно, делился со святым. Ибо уж слишком сильно основы учения Франциска созвучны кентаврическому миросозерцанию, и слишком явны даже внешние совпадения с тем, что кентавры рассказывали о Хироне: тут и отказ от владения землями, собственным домом и вообще каким-либо имуществом, кроме нательной одежды; и обитание в шалаше или в пещере; и занятия целительством (вплоть до посещения лепрозориев); и дружеское отношение к «меньшим братьям», от беззащитных земляных червей до гонимых людьми хищников; и дар слова и гимнотворчества; и отвращение к власти, чинам и почестям; и даже ироническое отношение к письменному слову…
Человеческие историки до сих пор недоумевают, по какой причине юный Франциск, выросший в богатой семье и изначально совсем не склонный к мистике или аскезе, вдруг столь резко переменился душой и выработал весьма стройное, но мало похожее на господствующую доктрину мировоззрение. Я, конечно, далека от того, чтобы утверждать, будто францисканство возникло под влиянием кентаврической философии, восходящей к Хирону.
Но ведь почему-то кентавр на той фреске присутствует, правда?..

Кстати, так называемый «Гимн брату Солнцу» святого Франциска – текст, за вычетом славословий Богу, вполне кентаврический, ибо проникнут ощущением братства всего сущего, и не разделяет мироздание на одушевлённую и неодушевлённую плоть. Особенно примечательно, на мой взгляд, определение Земли как «сестры и матери»:

«Восхваляем Ты, мой Господи, за сестру нашу мать землю, которая нас поддерживает и направляет, и производит различные плоды с яркими цветами и травой»…

Ведь «сестрой» и «матерью» Гея была именно для кентавров, ибо они помнили, что Хирон произошёл от Кроноса – младшего сына великой богини, которая, к тому же, родила и некоторых древних двусущностных, пусть и не состоявших с нам в прямом кровном родстве, но всё-таки принадлежавших к одному бытийному корню: это, к примеру, Нерей, Тифон, Эрихтоний и морская владычица Кето (от последней же произошли горгоны, сирены и грайи). Между прочим, греки иногда «проговаривались» о своей осведомлённости насчёт связи кентавров с детьми и потомками Геи, поскольку уцелел ряд изображений Тифона и Медузы в виде кентавров. В Средние века об этом уже практически никто не помнил, а вот святой Франциск, вероятно, знал. Во всяком случае, выражение «сестра наша мать земля» совершенно нетривиально. Можно, конечно, возразить, что этот добрый подвижник всех именовал «сёстрами» и «братьями» – но ведь таков и кентаврический обычай, восходящий к общей памяти о праматери Гее.

Я бы обратила внимание и на легенду об укрощении святым Франциском страшного волка-людоеда, который после братского увещевания перестал  нападать на прохожих и скот, а горожане взамен кормили его до конца его дней  («Цветочки», глава 21). В описании средневекового автора весь этот эпизод выглядит очередным чудом, совершённым Христовым именем, но вообще-то ничего сверхъестественного тут не было.
В шкуре волка оказался либо неудачливый оборотень, либо жертва мести какой-нибудь нимфы, а то и самой Артемиды, – и потому он был способен и понимать человеческую речь, и адекватно на неё реагировать. Видимо, мнимый волк был воспитан в христианской традиции и разделял те же ценности, которые исповедовал Франциск. Я-то склонна думать, что он даже не был оборотнем, а, скорее всего, попал в историю, сходную с историей Актеона. То ли увидел нечто запретное, то ли дерзко повёл себя по отношению к древним богам, то ли нарушил лесной закон (например, убил беременную волчицу или умертвил её детёнышей, пока мать добывала пищу). Если предположить, что Франциск уже знал об этом печальном происшествии от какого-нибудь дружественного сатира или кентавра, то всё объясняется очень просто. Уж если святой называл «братцем» волка, то по отношению к действительно разумным существам, пусть и копытным, он не должен был питать никаких предрассудков. Так и хочется представить его себе на лесной тропинке, мирно беседующим с кем-то из наших собратьев…
Но таких изображений, увы, нет.