Счастливое детство. Полный текст

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО
(Повесть)

(Действие повести происходит в 1970 году. Детям до 14 лет читать не рекомендуется.)


I. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Вовке Гусеву, самому старшему из нас, исполнилось пятнадцать лет. Мать Гуся наготовила нам еды – и ушла к подруге.

– Принес? – спросил Гусь Серегу Зеленова.
– А то… – Серега достал из сумки две бутылки – водку и портвейн.
– Порядок.

Портвейн мы выпили, а водку осилить не смогли.

– Пошли, – сказал Гусь, посмотрев на часы, – мать скоро вернется.

Он припрятал оставшиеся полбутылки в сарае. Нас здорово развезло. Дружно поблевали в кустах за сараем. Стало, вроде, полегче.

– Ну что? Может, пойдем по окнам позырим? – предложил Серега.

Раньше мы этим здорово интересовались, но в последнее время почти оставили это занятие.

– Пойдем, все равно нечего делать, – ответил я слабым голосом.

Сначала заглянули в освещенное окно Валентины Кучеровой, одинокой сорокалетней тетки, еще довольно симпатичной. Ничего интересного – она уже лежала под одеялом, читала маленькую книжку в красном переплете.

– Книжица какая-то маленькая, – сделал вывод Серега… – наверное, нахальная. Так, поползли к Смирновым.

…. тетя Нюра храпела на диване, а ее муж, дядя Ваня, развалившись в кресле, смотрел телевизор. Мы уже собрались переходить к другому дому, как вдруг дядя Ваня показал нам номер. Засунул руку в штаны и вытащил презерватив. Что он с ним, так и ходит? Сосед несколько раз проделал один и тот же фокус: наденет резинку и снимает ее. Развлекается мужик. Или тренируется. Ну, в общем, тоже ничего интересного.

Огородами пробрались к двухэтажному дому. Там жили четыре семьи. На первом этаже свет горел в двух окнах. В угловом окне мы понаблюдали красивую Ирину, студентку второго курса. Ирина лежала на кровати и дрыгала голыми ногами.

– Игривая… смотри, как ногами сучит, – сказал Серега, – учится раздвигать пошире… так, посмотрим, что во втором окне.

Сцена, которую мы увидели в квартире Варфоломеевых, нам понравилась.

– Во дают, – шепнул возбужденный Серега и освободил мне место.

Борис, парень двадцати двух лет, лежал на своей семнадцатилетней сестре Людке.

– Да, – сказал я, – ну и дела …
– Как я эту Людку хочу, – громко сказал Гусь, приклеившись к стеклу после меня.

Он засунул руку в штаны. «Ух ты, у меня сразу вскочил… как стеклянный…»

Наверное, он слишком громко рассуждал… Брат и сестра спрыгнули с кровати и накинули одежду. Борис подошел к окну – мы дали деру.

– Это из-за тебя, – упрекнул Серега Гуся. – Вопишь, как дурак!

Вернулись к сараю Гуся, допили водку и пошли в «город». Так мы называем центр города. На обратном пути Гусь где-то потерялся, а мы благополучно добрались домой. Наши семьи жили в одном доме. Серега крепко пожал мне на прощанье руку.

– Жека, ты у меня самый лучший друг, – сказал он.
– А ты у меня, – ответил я.

Тут я заметил, что у Сереги нет левого ботинка. Правый на месте, а вместо левого – только носок. Не пришел же он на день рожденья в одном ботинке… Пошли искать, но разве в темноте найдешь? Делать нечего – погрустневший Серега вернулся домой в одном ботинке.

* * *
– Что тебе было? – спросил на другой день Серега.
– Как всегда, – сказал я, – мать поорала немного, потом разревелась… она всегда ревет. Я ей говорю: не реви – давление поднимется…
– У меня тоже все обошлось, – сказал Гусь, – мать только заставила писать в тетради «Я – свинья». Сто раз пришлось написать.
– Везет вам, – покачал головой Серега, – а мне мамаша сказала: тебе не вино пить, а жижицу из туалета… ага, тут батька прочухался, говорит, я ему щас покажу жижицу. Схватил меня, гад – и в туалет, в самое очко голову засунул. Нюхай, говорит, а сам пьяный вдребадан. Ему можно, а мне нельзя… Сильный, как кабан… я сегодня гантели купил, по два кг. Буду каждый день заниматься, и на турнике подтягиваться. Через год набью ему морду.
– По два кг мало, – сказал Гусь, – надо по три, а лучше по пять.
– В магазине были только двухкилограммовые и блины для штанги. Но куда мне эти блины, да и дорого стоят.

II. ПОСЛЕ ШКОЛЫ
Мы возвращались из школы.

– Ну и дура эта математичка! – сказал Серега, – как даст мне по башке своей линейкой… до сих пор голова гудит. Дождется она у меня… скажу отцу – он ее по стене размажет, одни челюсти останутся.
– Эта сука всегда дерется… – подтвердил Гусь, – в нашем классе у нее только один любимчик – Дима Рейнгольд. Всем за контрольную двойки наставила, а ему – шесть.
– Чего? – спросил я.
– Шесть… он, видите ли, написал лучше, чем на пятерку.

Проходя мимо кожно-венерического диспансера, который стоял по соседству со школой, Гусь сказал:

– Эти опять сегодня перелезали через забор, – он показал на больных, гуляющих во дворике венерички, – отобрали у нас мяч, и давай гонять.
– А физрук? – спросил я.
– Обоссался со страху…

Когда Гусь завернул в свой двор, Серега спросил меня:

– Жек, у тебя такое бывает, что ночью снится какая-нибудь тетка голая, а проснешься – все трусы обтруханные.
– Бывает, – ответил я, – замываю потом в коридоре, чтобы мать не заметила. А то засохнет, будет как корка.
– У меня каждый день теперь такое. Что делать?
– Не знаю, – сказал я.

* * *
Разогрел на плитке обед, сделал уроки, какие смог, принес воды с колонки, наколол дров – это мои повседневные обязанности. «Сделал дело – гуляй смело», – говорил мне отец, когда еще жил с нами… Потом пошел к ребятам. Никого не оказалось дома. Куда они подевались? Пошатался по пустырю… я люблю там гулять. Представляю себя индейцем или разведчиком. Ты – один, а кругом враги…

Когда возвращался домой, услышал тихий писклявый голос: «Помогите»! Долго не мог понять, откуда это кричат. Потом догадался – из канализационного люка. Смотрю – мальчишка лет пяти вцепился в лестницу колодца. Я помог ему вылезти. Мальчишка вылез и понесся к своему дому.

* * *
Вечером сосед дядя Валя попросил меня позлить его собаку. Овчарка была еще молодая и глупая.

– Надо в ней злость вырабатывать, – сказал дядя Валя.

Дал мне телогрейку и крикнул своей собаке: Эльза! Фас!

Собака подбежала ко мне, понюхала и для вида полаяла. Не понимала, что ей надо делать.

– Ты ей наподдай, пусть она разозлится, – сказал сосед.

Я пнул собаку ногой. Эльза заскулила и убежала.

– Давай телогрейку, – нахмурился сосед, – не надо было так сильно…

Странный тип этот дядя Валя. То едва замечает, а как помощь нужна – «Женя, помоги по-соседски…» Как-то он попросил меня помочь забить кролика. Я, как дурак, согласился. Держал кролика, а сосед дважды вдарил ему поленом по голове. Кролик подергался и затих. Потом я смотрел, как сосед сдирает с него шкуру. Мерзкое зрелище… От вида внутренностей меня замутило и вырвало прямо на кишки. Дядя Валя прогнал меня со двора. Даже спасибо не сказал…

Больше никогда не буду ему помогать. Пусть сам решает свои проблемы.

* * *
Часам к одиннадцати, когда уже заканчивался по телеку фильм, в окно громко постучали. Мать вышла на крыльцо.

– Женя! Тут тебя спрашивают, – крикнула она.

На дороге стоял здоровенный дядька…

– Это ты помог моему пацану?
– А что? – на всякий случай спросил я.
– Спасибо, – поблагодарил дядька и пожал мне руку.

Когда мы разбирали свои диваны, мать мне сказала:

– А ты у меня герой! Молодец, сынок.

«Хоть бы кулек конфет подарил», – подумал я об этом дядьке.

III. ТЕТЯ РАЯ
Сашка Широков живет на другом конце нашей улицы. Поэтому ходит то к нам, то к ребятам в переулок. Мы с ними не очень ладим, а Сашка дружит и с нами, и с ними.

– Я вчера нашел на дороге дневник Генки соплястого, – сказал Широков, закуривая «Приму», – обхохотался. Одни двойки.

Генка младше нас на два года. Учеба дается ему с трудом, и его обещают перевести в школу для умственно отсталых.

– У него мать алкоголичка, – сказал Серега.
– Урод; – сплюнул Широков, – видеть его не могу.

Сашка не дает Генке проходу. Гоняет его, как только видит. Кидается в него камнями. Генка убегает, беззлобно огрызаясь. Мне почему-то жалко этого пацана с вечно заискивающей улыбкой…

– Ты чего сегодня задержался? – спросил я Серегу, когда Широков попрощался с нами и пошел на свой конец улицы.
– Физичка после уроков оставила. Говорит, побеседовать надо. Она ко мне подсаживается за парту, а я руку на сиденье положил. Села на мою руку и делает вид, что не заметила… урок объясняет. Потом спрашивает: «Отца в школу вызвать?» – Я говорю: «Не надо». Она смеется… Может, я ей нравлюсь, как ты думаешь?
– Кто ее знает… – ответил я.

* * *
К нам пришла тетя Рая. Тетка моей матери. Я всегда напрягаюсь, когда она приходит. Придет и ахает… «Как вы живете в такой халупе? какая нищета!» А то учить начнет, будто мы с матерью без ее советов не обойдемся… дураков нашла.

Мать перед ней суетится. Как же, единственная родственница в городе. Мать все надеется, что тетка поможет деньгами… Да уж, поможет… принесет конфет, и то дешевеньких.

– Жень, как учишься? – спрашивает тетка.
– Он хорошо учится, – отвечает за меня мать.
– А чего ж переглядываетесь? – смеется старуха.
– Ничего мы не переглядываемся, – отвечаю я, – слушай, тетя Рая, ты чего к нам ходишь? Раз мы такие нищие, такие дураки… чего к нам ходить? Иди к своим умным.

Умным она считает своего двоюродного племянника – Ваську гаишника. Тот живет в двухкомнатной квартире – гарнитур, ковры, хрусталь… Копит деньги на машину.

Тетка встает и, ни слова не говоря, уходит.

– Зря ты так, – упрекает меня мать.
– Да ну ее, – отвечаю я, – надоела. Все время поучает.

Мать вздыхает, но не спорит. А что тут скажешь?

IV. СВИДАНИЕ
Я ходил вдоль стеллажей школьной библиотеки, высматривая, чего бы еще почитать. Все давно известно, остался только шкаф с классической литературой. Может, взять что-нибудь отсюда? Выбрал «Подросток» Достоевского. Подумал и взял еще «Записки из подполья».

– По-моему, ты дурак, – сказал Витька Баранов из параллельного класса.

Я пожал плечами. Баранов был сильнее меня, и мог позволить себе такие замечания. Он не объяснил, почему так считает. Просто сказал – и ушел. Наверное, имел в виду, что скоро экзамены, а я читать собрался. А что экзамены? Все равно свою четверку получу. А может, и пятерку. Я же сочинение за последнюю четверть написал «на отлично». Безухий (так мы зовем нашего учителя по литературе за его изуродованное на войне ухо), хвалил меня перед всем классом. Говорит, первое на его памяти путное сочинение. Меня эта похвала вдохновила. Я теперь годовое постараюсь написать. Тоже чем-нибудь удивлю…

* * *
Нинка Голубева снова подставила мне подножку. Я уже жду этого момента. Как только она дежурит на своем посту, я нарочно прохожу мимо, и она всегда выставляет свой ботинок. Знак подает. Вообще-то обычно она меня не замечает. Даже не смотрит. А когда на посту – почему-то заигрывает. Она мне не очень нравится, но глаза у нее красивые. Я ее сравниваю со Светкой Кобриной, которая через брата Валерку передала мне записку. Дружить хочет, и все такое…

– Чего тут выбирать? – удивляется Серега, когда я с ним на перемене обсуждаю эту тему, – Нинка тощая, как спичка… А Светка толстая. Я бы ее выбрал. С толстой быстрее договоришься.
– Да я и сам так думаю, – отвечаю я.

Передаю свой ответ через Валерку. Тот на следующей перемене приносит новую записку: «Приходи к семи вечера на стройку».

Вообще-то никто из нашей компании с девчонками еще не встречался. Ни у кого нет опыта. Разве что Гусь зажал как-то в подворотне пьяную старуху. Целый час ее тискал. Говорит, знакомился со строением женского организма.

К семи часам я десять раз пожалел, что согласился. Сидел бы себе дома… Может, все-таки не ходить? Нет, перед Валеркой неудобно. Обидится за сестру. Ладно, схожу. Оделся попроще, то есть как обычно… и пошел.

Светка стояла возле строительного крана… Увидев меня, кивнула головой:

– Привет, Жека, молодец, что пришел.
– Ну, что будем делать? – спросил я.
– А чего бы ты хотел? – засмеялась она.
– Да не… я просто так спросил.

Мы немного пообсуждали учителей. Светка сказала, что Жаба и Торпеда – такие гадины, каких больше нигде нет, только в нашей школе. Я с этим был согласен. Жаба (директриса) выпучит глаза и орет, а Торпеда (завуч) влетает в класс и тоже орет.

После восьмого класса Светка пойдет в ПТУ, говорит, на повара будет учиться. Я сказал, что читаю Достоевского. Светка слышала фамилию этого писателя, но не помнила, что он написал.

– У меня уже все в голове перепуталось, – сказала она, – то ли он «Войну и мир» написал, то ли «Разгром».
 
Я объяснил, что Достоевский написал два романа – «Подросток» и «Записки из подполья».

– Откуда ты все знаешь? – восхитилась Светка.

Я осмелел и дотронулся до ее полной руки. Она не возражала. Через десять минут я уже держал Светку обеими руками, и мы тянули друг к другу наши губы. Тут что-то ударило меня по затылку. Похоже, кто-то бросился комом сухой земли… С хохотом выскочили мои друзья и побежали со стройки. Подглядывали, значит, придурки...

– Иди-ка ты домой, Жека, – сказала Светка, – рано тебе еще ходить на свидания.

Я пошел домой. С ребятами я не разговаривал два дня, но потом простил их. А куда деваться? Друзей детства не выбирают.

V. СОЧИНЕНИЕ ЗА СЕДЬМОЙ КЛАСС
Как обычно, дали три темы. Я выбрал свободную: «Вот и стали мы на год взрослей». Минут пять думал, что бы такое написать. Ничего особенного за этот год не произошло. Если не считать, что от нас ушел отец. Но об этом я писать не буду. Да и что напишешь? Как я ревел в сарае? Вот что… надо про вступление в комсомол. Им понравится…

На мою парту поставили ведро с сиренью. Через час у меня от этой сирени заболела голова. Я морщился, но терпел. Потом все-таки не выдержал и говорю Безухому: «уберите, пожалуйста, вашу сирень, у меня из-за нее голова кружится». Все засмеялись. Безухий кашлянул и сказал: «ой, какие мы нежные», но ведро все же переставил на подоконник.

Издевается, сволочь, подумал я. Заставить бы его два часа эту сирень нюхать… И еще неизвестно, где это ему ухо изуродовали. Может, и не на войне… может, это крыса ему отгрызла. Бывают такие случаи.

Несмотря на головную боль, я все же писал и писал, и мне было легко и приятно строчить предложение за предложением. Писанина мне хорошо дается, не то что математика… Про комсомол я написал честно: вступил, как и все в нашем классе, но пока ничего такого не почувствовал… Моя искренность им точно понравится. Сказал же Безухий: «пишите искренно».

Уложившись раньше срока на полчаса, сдал сочинение и вышел в коридор.

* * *
День пролетел быстро и весело. Вечером ко мне зашли Серега и Гусь.

– Пойдем, поможешь батьку дотащить, – сказал Серега.
– А где он? В теплоцентрали?
– Не… в мусорном ящике.

Дядя Коля, напившись, имел привычку отсыпаться в колодце теплоцентрали, но иногда, если не мог дойти до колодца, забирался в большой деревянный ящик, куда осенью дворники ссыпали опавшие листья.

Тащить дядю Колю было тяжело, да и не очень приятно… от него за километр воняло мочой.

– Бросить его, гада, посреди улицы, – злился Серега.

Все-таки мы доволокли дядю Колю до дома и положили на пол в прихожей. Дядя Коля что-то прорычал и снова отключился. Тетя Клава, ругаясь матом, стала стаскивать с него одежду. Тут из куртки ее мужа выпала фотокарточка…

– А это что еще? – удивилась тетя Клава, рассматривая фото.

Мы тоже посмотрели. На снимке был изображен голый дядя Коля. Сидит в какой-то комнате за столом, заставленном бутылками, рядом с ним – две голые тетки. Все радостно улыбаются в объектив.

– И где же это он развлекается? – снова спросила тетя Клава и обратилась ко мне, – Жень, вот ты умный парень, скажи, что это такое? А то я ничего тут не понимаю. Разве я стала бы так фотографироваться? Да никогда! С какими-то бабами бесстыжими…
– Это, наверное, с его работы, – догадался Серега.

Поскольку дядя Коля был в невменяемом состоянии, тетя Клава оставила разборку до утра. Мы с Серегой вышли на улицу.

– Пойду на турнике подтягиваться, – сказал Серега.

Мне это было ни к чему, и я пошел домой.

* * *
Когда я появился на следующий день в школе, классный руководитель сказал, что меня вызывает директриса. По поводу сочинения.

К моему удивлению, у дверей кабинета директрисы уже стояла моя мать. Говорит, срочно вызвали с работы. Зашли в кабинет. Там были Жаба, Торпеда и Безухий.

– Значит, так, Юрьев, – сказала Жаба, – прочитали мы твое сочинение. Удивил ты нас, очень удивил.

Я посмотрел на мать – видишь, какие я сочинения пишу? Всех удивил.

– Как ты мог такое написать про комсомол! – вдруг завопила Торпеда, – да тебе надо двойку ставить во весь дневник и гнать отсюда с волчьим билетом. Всю школу опозорил!

Безухий кашлянул и посмотрел на директрису.

– Говорите, – разрешила Жаба.
– Вот что, Женя… тебе, конечно, надо ставить двойку. Но мы тебя пожалели. Ставим тебе по литературе за год тройку. С минусом до Москвы.
– Иди, и в следующий раз думай, что пишешь, – сказала Жаба и посмотрела на мою мать, – а вы, мамочка, следите за его воспитанием.

... Думал, мать на улице разорется, но она не произнесла ни слова. Просто шла и молчала. Я проводил ее до трамвайной остановки. Она все также молча дала мне двадцать копеек и поехала на работу. Честное слово, все-таки хорошая у меня мамка!

VI. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ СВОБОДЫ
На торжественной линейке, после раздачи дневников, награждений похвальными грамотами и пожеланий на лето, Жаба объявила, что наша школа закрывается на капитальный ремонт. «Не радуйтесь, – сказала она, – без знаний не останетесь, всех вас куда-нибудь распределят. Это временно, пока не закончат строительство новой школы, там осталось совсем немного… А в нашем здании с нового года будет специализированное учебное заведение для умственно отсталых детей».

Все заржали. Мы с Серегой переглянулись. Стройка находится рядом с нашим домом. За пять минут можно дойти.

– Женя, – окликнул меня Безухий, когда я с ребятами вышел на улицу, – задержись на минутку.

Я распрощался с друзьями и недовольно поплелся к литератору, стоявшему в школьном саду.

– На следующий год я буду работать в другом месте, – сказал Безухий, закуривая папиросу, – нашел работу ближе к дому, да и по другим обстоятельствам… так что вряд ли когда увидимся. Хочу дать тебе совет. Развивай, друг мой, способности к литературе… читай классику, пиши что-нибудь. У тебя это хорошо получается... Заведи тетрадочку и записывай свои впечатления… Кто знает, может, пригодится в будущем. Так что желаю тебе успеха. И не теряй зря время своей жизни.

Он пожал мне руку.

«Хороший дядька, – думал я о нем, нагоняя ребят, – похоже, он и в самом деле воевал…»

* * *
Придя домой, я по совету Безухого завел дневник. Взял общую тетрадку и написал на обложке «Дневник моей жизни». Потом зачеркнул слово «Общая». Сверху пояснил: «Не общая, а моя». Это чтобы никто не читал. А тетрадь я спрятал в сарае. Есть там у меня одно местечко…

После обеда в наш двор пришли Гусь и Широков.

– Что будешь летом делать? – спросил меня Гусь.
– Пока не знаю… дома буду.
– Везет тебе, а мне опять все лето в пионерском лагере торчать. У меня от одного его вида матка опускается.

«Откуда только Гусь берет такие выражения? – подумал я с восхищением, – надо будет записать в дневнике… Пригодится».

– А меня отец к себе на работу устраивает, – сказал Широков, – гайки в гараже заворачивать. Так что первого августа приеду на мопеде. Покажу класс езды.

Когда они ушли, мы с Серегой принялись обсуждать возможности заработать. Нам тоже нужны были деньги.

– Может, бутылки сдавать? – размышлял Серега, – на пустыре их много валяется. Можно каждый день по мешку собирать.
– Классный вариант, – сказал я, – а что если еще на халтуру подрядиться? Дрова пилить старухам каким-нибудь…
– Это ты здорово придумал, – одобрительно хмыкнул Серега, – у нас как раз пила немецкая есть…
– Ну вот, а у меня топор хороший.

Мы бы еще долго рассуждали о том, какие заработаем деньжищи, но нас позвали родители.

VII. КРОХОБОРЫ
Утром, когда родители ушли на работу, мы приступили к выполнению нашего плана. В слободке живет немало одиноких старух. По крайней мере, мы знали таких целых пять штук. К нашему удивлению никто не захотел дать нам работу. Связываться побоялись или деньги берегут. Непонятно…

Серега вспомнил, что на самом краю слободы живут еще две пенсионерки, сестры – Кадя и Зика. Вообще-то их звали Катерина и Зинаида. Бабки совсем старые, лет семьдесят, а может и больше.

… Старушки посмотрели друг на друга и сказали, что у них есть для нас работенка. Подвели к куче коряг, сложенных в саду. Откуда они их притащили? Наверное, на берегу Волги насобирали… Зика пообещала отвалить нам за работу пять рублей.

Через несколько минут нам стало все ясно. Это не работа, а каторга. Хваленой немецкой пиле коряги оказались не по зубам. Не хотела она с ними связываться. И мой топор тоже ничего не мог поделать. Намертво увязал в этих корягах. Так что за час нашего пыхтения куча почти не уменьшилась.

Из флигеля вышел Базан, сосед Кади и Зики. Опухший после вчерашнего перепоя, глаза красные. Отлил прямо под яблоню старух. Задымил сигареткой и завел с нами разговоры:

– Вы что, тимуровцы или вам делать нечего?
– Ага, тимуровцы, – ответил Серега.
– Нашли, кому помогать. Своим родителям помогайте, а не этим вертихвосткам.

Серега не выдержал и пояснил, что мы здесь работаем не за просто так.

– И за сколько же подрядились?
– За пять рублей.
– Ну и дураки! За такие коряги надо смело брать десять рублей. А эти, иудушки головлевы, тоже мне хороши! провели пацанов и довольны. А еще партейные… Рабсилу нашли дармовую. Барыни троекуровские, сучки преподобные… Вы их еще не знаете, они такие жмоты, каждое полено в поленнице пересчитывают. Думают, я у них ворую. Нужны мне их дрова.

Я посмотрел на поленницу Базана. Поленница была маленькая и кривая. А у Кади и Зики – две большие, накрытые рубероидом. Все как положено.

Базан, выкрикивая ругательства в адрес старух, вышел на улицу.

– Ну, что будем делать? – спросил я Серегу, – у меня уже сил нет возиться с этими корягами.
– Да и я измудохался. Во, смотри, как руки трясутся. Жек, давай деру отсюда, уйдем потихоньку, и денег этих не надо.

Мы уже собрались уходить, но тут Кадя вышла на двор. Она все поняла.

– Я так и думала, что у вас ничего не получится. Ладно, ребятки, вот вам по рублю, идите… Спасибо и на этом.

Вышла Зика и говорит:

– Что ты их выпроваживаешь? пусть чаю попьют.

Мы отнекивались, но старухи упросили нас выпить их чаю.

… В таком доме я еще не был. Я рассматривал диковинки, которых ни у кого из моих друзей не водилось: пианино, древний барометр, огромный глобус… а еще много книг в красивых переплетах. На комоде – старые фотографии в рамках. Зика и Кадя в молодости. Красивые были, ничего не скажешь.

Попили чаю с гренками и пошли домой. На углу улицы нам снова повстречался Базан. Сидя на корточках, пересчитывает свои копейки. Угрюмо посмотрел в нашу сторону:

– Ну что, работнички? – за бесплатно корячились?
– А вот и нет, – похвастал Серега, – по рваному получили.
– Да ты что! – удивился Базан, – слушай, пацаны, выручайте. Умираю – трубы горят. Дайте рубль до получки. Отдам, не сомневайтесь.

Мы, конечно, отказали. Как же, отдаст он.

– Ах так, да! – вопил нам в спину Базан, – я вашим родителям расскажу, как вы тут калымите. Крохоборы!

… Ну вот, по рублю заработали. Ерунда, конечно, но кое что купить и на него можно. Поначалу я хотел прошвырнуться до магазина «Сто мелочей». Я давно зарился на фонарик и складной нож, которые там продавались. Но в магазин я не пошел. Дома еще помучился немного и положил рубль в ящик, куда мать прятала получку. Будет моим взносом в общий котел.

Я не сказал матери об этом рубле. Чего тут хвастать? А она его даже не заметила...

* * *
Заниматься бутылками оказалось прибыльнее. За какой-то час мы насобирали сорок штук. Бомбы, поллитровки, чекушки… Оттащили мешок на берег Волги, в укромное место, чтобы не нарваться на знакомых, и старательно отмыли бутылки.

В приемном пункте была небольшая очередь – человек тридцать. Приемщица не хотела принимать у нас бутылки, но мы упросили ее. Она придирчиво проверяла нашу добычу, и почти каждую третью отбраковывала. Не кондиция, говорит. Битые горлышки или еще что-то. Серега мне шепнул, что она себе их заберет, подлюка. Но спорить с приемщицей мы не стали. Приняла тридцать штук, и за это спасибо.

Разделили три шестьдесят пополам. Итого каждому по рубль восемьдесят. Эти деньги я, между прочим, зажилил от матери. Спрятал в сарае, где у меня хранится дневник.

* * *
Какой-то гад все-таки засек, как мы сдавали бутылки. Когда мать узнала, так разоралась, что я уж не знал, как ее успокоить. Такой злой я ее еще не видел. Даже врезала мне по лицу мокрой тряпкой. Говорит, что опозорил ее. Будто мы какие нищие, и я хожу голодный и рваный. Я оправдывался, но она еще больше орала.

Два дня со мной не разговаривала. Записки писала. «Купи хлеба» или «не забудь полить огород». Но потом, конечно, простила. Вот такие дела…

VIII. КОТЕНОК
«Все, кончилось мое терпение, – сказала мать, – бери тряпку и сам вытирай за своим котенком. Где, где? И под диваном, и под шкафом. И чтобы духу его здесь не было. Не знаю, куда... откуда принес, туда и отнеси».

Я вытащил котенка из-под дивана и понес его на пустырь.

– Ну и куда это мы с котенком? – спросил меня попавшийся по дороге Широков, – на Волгу топить?
– Да нет… просто отнесу подальше, чтоб не вернулся. Гадит везде, а мать орет из-за этого.
– Какой симпатичный котенок, – улыбнулся Широков.
– Он мне тоже нравится.
– Пойдем, я покажу хорошее местечко, он оттуда точно не вернется.

Широков привел меня на берег Волги. Я отпустил котенка, но он увязался за нами. Широков набрал камней и стал кидаться в него. Котенок визжал, прыгал в разные стороны, но Сашка все же попал в него пару раз. После третьего попадания котенок упал и не двигался.

– Вот и все, теперь гадить не будет, это уж точно, – сказал довольный Широков и закурил сигарету.
– Ну, ты даешь… – сказал я, – обязательно надо было забивать его?
– Подумаешь, котенок… Я их штук пятьдесят утопил в помойном ведре. Как кошка принесет, так и топлю…

Мы пошли обратно. Не могу понять я этого Сашку. Все время он злой какой-то… Вроде отец у него нормальный, особо не лупит его. Хотя мой отец вообще меня не бил. Эх, да что теперь вспоминать…

* * *
Наутро котенок вновь мяукал под нашей дверью. Жив! Волочит заднюю лапу, а так – все в порядке.

Мать чуть не заплакала. «Кто же это так его? – причитала она, – вот скоты!»

Я соврал, что ничего не знаю… оставил котенка на пустыре и ушел. Мать дала ему молока.

– Отнесу кошечку в ветлечебницу. Может, подлечат…

В ветлечебнице матери сказали, что у котенка лапа такой останется навсегда – раздроблен сустав. Его уже не поправить. О том, чтобы котенка куда-нибудь отнести, мать уже не настаивала.

* * *
Весь день читал «Подросток» Достоевского. Понравилось, хотя и не все понятно. По крайней мере, есть над чем подумать. Похоже, я правильно сделал, что начал читать классическую литературу. Надо будет записаться в районную библиотеку. Там книг побольше, чем в школьной.

Между прочим, сегодня мне пришла в голову одна мысль… А что, если самому стать писателем? Хотя бы таким, к примеру, как Достоевский. Я записал эту мысль в свою тетрадку.

* * *
За ужином мать сообщила, что ходила к тете Рае.

– Ну и как она там? – спросил я, не отрываясь от книги.
– Я к ней больше не пойду…
– Что случилось? Опять, небось, поучает…
– Хуже. Говорит, что когда я приходила в прошлый раз, у нее, видите ли, пропали кастрюля и отрез на платье. Больно нужна мне ее кастрюля! Надо так обидеть.

IX. ФОТОГРАФИИ
В июне Гусь все-таки остался дома. Не поехал в свой пионерский лагерь. Дело в том, что вернулся из армии его брат Борька. Точнее, вернулся с флота, потому что Борька служил на корабле. Он должен был приехать раньше, но добровольно задержался. Говорит, была возможность хорошо заработать. Чистил какую-то баржу. Гусь сообщил нам, что на заработанные деньги брат приобрел целый чемодан фотокарточек.

Первую неделю Борька ходил по улицам слободки в офигительных клешах, бушлате и бескозырке. И всю эту неделю, как положено, поддавал с друзьями. Но потом Борька устроился на работу – на химзавод, в кислотный цех. Нас водили на это предприятие на экскурсию. Тощая тетка в очках говорила нам, какое это важное для страны предприятие, и что они будут рады принять нас сюда после окончания школы. Я тогда подумал, что лучше застрелиться, чем работать в такой вонючке.

В первый же день, когда брат ушел на работу, Гусь позвал меня и Серегу к себе показать эти фотокарточки. Мы их часа два смотрели, если не больше. Голые девки, сцены с неграми и белыми женщинами… В общем, мы все здорово возбудились, но делали вид, что нам все это давно известно.

…Мы не заметили, как вошла мать Гуся, Нина Александровна. Гусь сам виноват – забыл запереть дверь на засов. Тогда бы она не смогла нас застукать. Нина Александровна посмотрела на наше занятие и велела мне с Серегой убираться вон. Мы попрощались с Гусем и вышли на улицу.

– Давай послушаем, как Гуся отчитывают, – сказал Серега.

Из окна доносились крики Нины Александровны: «Вот какие у меня дети растут! Борис, вместо того чтобы матери помочь, порнографии накупил. Я каждую копейку считаю, а он вот на что свои деньги потратил. Ужас! И ты тоже хорош. Навел дружков полный дом, и любуетесь этой дрянью. Что вы тут делали? признавайся! онанизмом занимались? Я думала, ты у меня порядочный мальчик, а ты такой же, как Юрьев и Зеленов. Что ты с ними общаешься? Дружил бы с Димой Рейнгольдом – нет, тебе эта шпана милее».

Дальше мы слушать не стали. И так все ясно. Вот что о нас думает Вовкина мамочка…

– Интеллигентка сраная! – сказал Серега, – как же, высшее образование у нее, работает зубной врачихой… а зуб мой не смогла нормально вылечить. На другой день пломба вылетела. Так и хожу с дыркой.

* * *
В нашей слободке поселилась новая семья. Мать и дочь. Они купили часть дома с отдельным входом. Говорят, приехали из Белоруссии. Наверное, это так и есть, потому что некоторые слова они произносят как-то непривычно… Дочь зовут Лидия. Она старше меня на два года, и немного выше ростом.

Серега говорит, что в ней ничего особенного… А я, как только вижу эту Лидию – почему-то краснею и волнуюсь. В общем, веду себя, как дурак. Она такая приветливая, всегда скажет что-нибудь приятное…. «Здравствуй, Женя, как твои дела?» А ведь я для нее – пацан, можно было бы не обращать внимания.

Все время о ней думаю… Что со мной происходит?

X. ГЕНКА СОПЛЯСТЫЙ
Первого августа Сашка Широков, как и обещал, приехал к нам на мопеде.

– Обмыть надо, – сказал Серега, – а то ездить не будет.
– Ладно, пару бутылок гнилухи поставлю. У меня еще пять рублей осталось. Вечером соберемся на нашем месте, там и обмоем.

Вечером мы собрались на берегу Волги, разожгли костер, жарили хлеб и пили портвейн. К нам прибрел Генка.

– Иди, иди отсюда, – закричал ему Широков.
– Дай посмотреть мопед, – заныл Генка.
– Да пусть смотрит, – попросил я, – что тебе, жалко?
– Ладно, смотри, только не вздумай трогать своими руками, – предупредил его Широков.

Сашка сел на мопед и стал гонять вокруг нас кругами. Показывал класс езды. Управлять мопедом он еще толком не умел, и потому пару раз навернулся. Мы от души посмеялись. Через полчаса мопед у Сашки кашлянул и заглох.

– Вот гадство, бензин кончился, – сказал он, – ребята, покараульте, пока я домой бегаю.

И он помчался домой. Проблем с горючим у Сашки не было. У них в доме всегда стоит полная канистра, потому что его отец работает в гараже.

Когда Широков вернулся, он увидел, что Генка сидит на его мопеде…

– А ну-ка слезай, урод соплястый, с моего мопеда, – закричал Сашка, – сейчас ты у меня получишь, придурок!

Он залил из банки бензин, а остатки со злости плеснул на Генку.

– Я тебе говорил, чтобы ты не подходил к моему мопеду? – сказал он, – сейчас я тебе такое устрою.

Генка попятился, споткнулся и упал рядом с костром. Бензин, попавший на его брюки, тут же вспыхнул. Мы повалили Генку на песок и затушили пламя. Генка плакал от боли.

– Надо «Скорую» вызывать, – сказал Гусь. – У него, похоже, ожог третьей степени.

* * *
Все время, пока Генка был в больнице, Сашка трясся от страха.

– Блин, еще придется отвечать из-за этого урода, – повторял он.

Через две недели Генку выписали, и он снова пришел к нам. Показал нам красные, обожженные по щиколотку ноги.

– А я никому не сказал, – напевал Генка, – меня спрашивали, кто это сделал, а я сказал, что сам упал в костер…
– Молодец, – хмыкнул Широков, – на, держи сигаретку.

С этого дня Широков больше его не гонял, и счастливый Генка гулял теперь вместе с нами.

XI. СОВЕТ ОТЦА
Последнее время Широков почти перестал с нами общаться. Наверное, стесняется из-за Генки. Старается поменьше показываться ему на глаза.

Но сегодня ребята из переулка – Славка, Валерка и Широков – сами пришли к нам и предложили сыграть в футбол. Трое на трое, до пяти голов. У Славки появился настоящий футбольный мяч, вот они и придумали затеять соревнование.

Решили играть на пустыре. Можно было бы погонять мяч на улице, но он часто перелетает через заборы. Потом не допросишься.

… И вот мы играем команда на команду, и счет быстро становится четыре-четыре. А потом долго никто не мог забить гол. Ни мы, ни они. Они все же забили нам гол, но это было с нарушением правил, потому что толстый Валерка толкнул Гуся, и тот полетел на землю, и сильно ушиб колено. Мы кричали: «одиннадцатиметровый», а те слушать нас не хотели и жилили, как могли. «Проиграли так проиграли», –  кричали они.

В общем, мы здорово переругались. И Валерка сказал, что нам вообще надо по морде надавать. Тут Гусь и отвечает ему: «Ладно, по морде так по морде. Приходите на берег Волги, там и разберемся».

Договорились сойтись к девяти часам вечера.

– Что будем делать? – нерешительно спросил я.

Я хотя тоже кричал, но не люблю доводить дело до драки.

– Не ссы, – сказал мне Гусь, – возьмешь на себя Широкова, я займусь Валеркой, а ты, Серега, отделаешь Славку. Кто первый управится – поможет другим.

Честно сказать, я никогда не дрался, да и не умею. Но я вспомнил слова отца, который как-то мне посоветовал: «бей противника в ухо, мало не покажется». Вот такой был его совет. Я решил так и сделать. Врежу в ухо, а там будь что будет.

К девяти часам мы пришли на берег Волги. Никого не видно.

– Может, еще не придут, – сказал я.
– Придут, не сомневайся, – ответил Гусь и добавил, – на всякий случай я кое-что прихватил.

Он показал нам маленький ножик.

– Если не справлюсь с Валеркой, воткну ему ножик в задницу. Лезвие маленькое, он от него не умрет, а драться не сможет.

Наконец, появились противники.

– Ну что, начнем? – сказал Валерка, снисходительно посматривая на нас, – сейчас мы вас, козлов, вырубим, делать нечего.

Как мы условились, я налетел на Широкова. Он не успел ничего предпринять, как получил удар в ухо. Надо сказать, я от души постарался, всю свою силенку вложил в удар. Сашка взвыл от боли и побежал. Трус он, оказывается… Серега повалил Славку на землю и начал его дубасить. Занятия гантелями и подтягивание на турнике пошли ему на пользу. Труднее всех пришлось Гусю. Валерка был явно сильнее. Но я подскочил другу на помощь и тоже вдарил в ухо. Валерка только прохрипел: «ах ты, гад», но мы с Гусем его повалили и хорошенько отметелили.

В общем, полная победа. Будут знать, как жилить. А еще мне было приятно думать, что я воспользовался советом отца. Рассказать бы ему об этом, да он теперь живет в другом городе…

XII. ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
– Ты что, влюбился в нее? – спросил Серега.
– Да нет, с чего ты взял?
– А чего ж тогда покраснел, когда она прошла? Влюбился…

Наверное, это так и есть. Всякий раз, как вижу ее, что-то со мной происходит…

– Нужен ты этой Лидке, – сказал Серега, – знаешь, сколько к ней парней ходит?

Сочиняет, подумал я.

… уже несколько дней у меня сильное желание сказать этой девушке, что она мне нравится. Нет, не просто нравится… Это слабое слово. Мне кажется, я ее люблю… Да, точно люблю. Хотя во всем этом мне трудно разобраться. Со мной же такого никогда не было. В общем, я совсем запутался…

И вот за два дня до школы я, Серега и Гусь сидим в моем сарае и отмечаем окончание лета и начало учебного года. Денег хватило только на две бутылки портвейна по рубль семь. Вспоминаем, как прошло лето. Гусь был доволен, что в этот раз он все-таки отбился от пионерского лагеря. В июне брат приехал, в июле он симулировал простуду и дизентерию, а в августе прямо сказал матери, что не поедет. Говорит, мать целую неделю его долбила, но потом отстала.

Когда друзья ушли, я еще немного посидел в сарае… Да, пойду. Сейчас или никогда!

… Она вышла на крыльцо:
– Привет, Женя… что случилось?
– Лида, – сказал я и посмотрел ей в глаза, – я пришел просто потому, что хочу сказать…
– Ну, говори, – улыбнулась Лида.
– Знаешь…
– Ненавижу, когда начинают с этого слова.
– Извини… просто ты мне сильно нравишься. Я давно хотел тебе об этом сказать. И вообще, я тебя очень люблю.
– Я это заметила, – ответила Лида, – ты хороший парень, и с тобой интересно общаться…

Она шагнула ко мне и поцеловала в щеку. «А теперь иди домой, у меня сегодня гости. Хорошо? А выпивать было совсем необязательно...» Лида опять улыбнулась и скрылась за дверью.

И я пошел домой. И в правду, стало легче…. Сказал – и все. Я шел по улице и даже напевал «хмуриться не надо, Лада»... И ни о чем таком больше не думал.

* * *
На другой день, встретив меня во дворе, Серега спросил:
– Значит, в любви вчера признавался?
– Откуда знаешь?
– Сашка Широков сказал. Ты в любви Лидке признаешься, а он с Валеркой у нее дома сидели. Она все им рассказала. Вот так вот. Потом они тебя обсуждали… И охота тебе была к ней переться?

* * *
Вот оно что! Она, значит, обсуждала мое признание с этими придурками. Послушала, поблагодарила за чувства и тут же рассказала…Наверное, еще и смеялась. Почему же она так поступила?

Весь день просидел дома… Расстроился я от этого известия… даже какие-то стихи от переживаний в голове складывались: «Душа моя страдает, плачет разбитое сердце…» Ладно, будем считать, что Лидка рассказала не от большого ума. Возьму себя в руки. Вот, буду книги читать. Как раз взял пару штук из районной библиотеки. Стихи Пушкина и Лермонтова. Посмотрим, кто из них лучше пишет…

Вообще, в этот день во мне что-то изменилось. Будто в голове щелкнул какой-то переключатель, и я стал другим человеком. Вру, конечно, другим я не стал. Но что-то изменилось, это точно.

А потом началась учеба, и об этих переживаниях я больше не вспоминал. Я ходил в школу на проспекте, у меня появились новые друзья и новые интересы, но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.