Богиня

Опять она чем-то недовольна с самого утра. Сидит на стуле, поджав под себя ноги, смотрит застеклёнными глазами на замороженное окно и пьёт кофе с корицей. А лучше бы тарелку мою помыла. Хорошо ещё, что не курит. Не люблю я табачный дым, у меня от него гастрит обостряется. 

Я и кофе-то не жалую, он запах мышиный перебивает. А сидит, между прочим, на моём стуле! На мягкой подушке, покрытой куском ворсистой ткани, от которой пахнет мясом. А я вынуждена ютиться на голой табуретке, под самым верхом стола.

Ладно, что я вдруг жалуюсь? Сижу себе в тепле, наевшись скверного сухого корма, а могла бы по прихоти богини студить на морозе лапы. Шерсть у меня редкая, жира нет. Мёрзну я.

Не нравится мне её заторможенность. Лучше бы уж рыдала. Я бы стерпела её слёзы на моей шкуре, всё – таки хозяйка. Я вылижу, хотя соль не люблю. И почему у слёз не вкус рыбы? Я бы сама приходила к ней в те периоды, когда она, слушая какую-то уж очень непонятную мне музыку, сидит и плачет. Не понимаю я никак, что это такое. Я по-всякому пробовала, не получается.

Даже когда она котят моих в ведре с водой топила, я и то не плакала. Грустно, конечно, было: всё-таки дети, и не чужие, свои. И хоть бы поддержала меня как-то. Всё-таки богиня. А она:

- Зачем тебе дети? От них одни проблемы!

Правда, потом утешила:

- Ты, говорит, ещё лучше, красивее родишь.

Намекает, что шляюсь с кем попало, и дети у меня от этого некрасивые рождаются. А сама будто с кем надо гуляет.

Ну, это я так говорю, не подумав. Потому что люблю её. А как она меня любит! Жду её с работы, жду. Если задерживается, волнуюсь, вдруг не придёт, а я холодильником пользоваться не умею!

А другие меня лишний раз не покормят. Говорят, что – дармоедка. Кончиком хвоста подёргиваю, дорогу ей, наметаю: чтоб шла до дома без отклонений. Боги, они тоже бывает, плутают, пока их дождёшься!

Приходит она по-особенному. Скрип – скрип по снегу, ключ повернёт, свет включит, и сразу же меня схватит, к груди прижмёт, носом в шерсть зароется и ласково так причитает:

- Ты мой зайчик… Ты мой мышонок… Мурзик мой сладкий...

Жмёт меня, но я терплю. Ведь потом она обязательно рыбки даст, или кусочек колбаски кинет, или сметанки в миску нальёт.

А потом ляжем с ней в постель, она меня к себе притянет, руку под живот положит, я даже урчу от счастья! Что, казалось бы в этом необычного? А то, что окружение Богини брать меня на руки брезгует. Болею я. Лишай у меня. Неизлечимый. Ничего я не придумываю. Богиня меня к ветеринару возила, где лекарствами пахло и собаками.

Удовольствие я, конечно, получила большое. Псов разных насмотрелась: у кого лапа распухла, у кого брюхо по линолеуму от ожирения волочилось, у кого гной из глаз лился. Мне и по жизни на них противно смотреть, а у врача и подавно. Вели себя хуже людей: завывали, как Богинин телефон, а один скулил, и хозяйке в колени прятался. А хозяйка с ним сюсюкала, как с неполноценным.

Только моя богиня в зеркале отражалась, как картина: строгая, поджарая, глаза большие, многоводные. Капало из глаз мне прямо на больное место: плешь на голове. Голова больше всего облезла, и бок правый. Подошла наша очередь, и одна разъевшаяся, как теперешний Богинин человек, врачиха сразу ей сказала:

- Надо усыплять.

И хвать меня поперёк тела, руки у неё скользкие, резиновые, без когтей. А лицом на меня посмотрела, будто я не кошка сибирская, а крыса с помойки. Горько мне стало, горько…

«Усыпляйте», - думаю. «Дайте только с Богиней попрощаться».

А Богиня меня из нечеловеческих врачихиных рук вырвала, к себе прижала, говорит:

- Может, вы ещё какую-нибудь мазь пропишите? Может, всё-таки есть надежда?

- Да что вы мне голову морочите! – Вопит эта жирная тётя, лапы свои в окорока резиновые уперев. – Без волос остаться хотите? Лысой? А детей вам своих не жалко?

Молчит Богиня, только слёзы из глаз. Она культурная, никому противостоять не умеет, а, может, по божественной своей природе говорить ей с мелкой человеческой душонкой не положено. Пришлось мне зашипеть и лапой растопыренной на это белое существо с облезлыми руками, лапой! Ну и выгнали нас…

Третий день она каждое утро садится возле заснеженного окна и пьёт гадость, которую зовёт кофе. Пьёт до тех пор, пока сердце у неё звенеть не начинает. Третий день в доме борьба за мою жизнь. Человек богини орёт на неё, пугает: 

- Уйду к другой человечине!

- Всё понимаю, - отвечает Богиня, - А усыпить не могу. Не дам. – И на руках меня носит.

- Ну и останусь безволосой, парик куплю!

Не знаю, что такое парик. Интересно, а, может, купили бы и мне парик, а? Опять мазью мажет, надеется. Такие они боги: себя не пожалеют, чтобы за животину вступиться. Не думала я, что она мне три лишних дня любви подарит, а она подарила. Потому что Богиня…

Уйду я. Выжду, как она заснёт и убегу. Знаю я одну дальнюю мусорную свалку. Там как раз такие как я проживают: больные, смердящие, облезлые, никому не нужные. И человеки туда не суются – заразы какой-то боятся. Посмотреть бы, что это за зараза такая, да человекам её под двери намести, чтоб вымерли. Тогда одни Боги останутся.

Конечно, Богиня страдать будет. Искать меня будет, звать. А я, может, когда-нибудь в темноте к дому подползу, голос её послушаю. Может, она даже плакать будет…

Но я знаю, что так ей легче будет с моей потерей смириться. Зима ведь, морозы.

Сколько я протяну? Шерсть у меня вылезла, жир неважный.

А, может, доживу до весны … Детей рожу: пушистеньких. И всем помоечным расскажу, какие они: БОГИ. Глядишь, сердчишко чьё-то и оттает.

Фото автора