57. Кентавры и Пифагор

Очень таинственно обстояло дело с Пифагором и его последователями, которые обосновались в Италии намного позже кентавров, в последней трети 6 века до христианской эры.
У меня есть основания думать (хотя доказать я это ничем не могу), что сам Пифагор имел какое-то тайное отношение с кентаврам, и к Хирону в особенности. При том, что нет прижизненных портретных изображений ни того, ни другого, в римской традиции они иногда предстают похожими если не как родные братья, то как близкие родственники.

http://kentauris.livejournal.com/366603.html   
(Пифагор. Бюст из Капитолийского музея; голова Хирона - фрагмент фрески из Помпей)

Оба великих мудреца всю жизнь оставались верны нескольким основополагающим принципам, среди которых: неприятие письменного слова, пристрастие к растительной пище (за исключением бобов, напоминавших человечий зародыш), глубочайшее проникновение в родственную суть музыки, астрономии и математики. И хотя оба проповедовали праведный и умеренный образ жизни, аскетами они не были – и Хирон, и Пифагор имели семьи, причём отнюдь не относились к своим жёнам свысока, ибо те обладали выдающимися способностями (Харикло, напомню, являлась полубогиней, а Феано, супруга Пифагора, занималась философией и имела учеников). Склонность того и другого к учительству также наводит на мысли о том, что Пифагор по крайней мере следовал образцу Хирона, поскольку кротонская школа существенно отличалась своим устройством и от афинской Академии (основанной, впрочем, гораздо позднее), и от риторических школ, где любого желающего за относительно небольшую плату учили красиво доказывать, что чёрное – это белое, а Ахилл, сколь бы быстро не бегал, никогда не догонит пущенную впереди него черепаху.

Да, о настоящих родителях Пифагора кое-что известно, и они заведомо не являлись кентаврами – но потомками кентавров вполне могли быть, особенно по отцовской линии, происходившей из Флиунта на Пелопоннесе (Флиунт граничил с Аркадией, где наш народ обитал с глубочайшей древности). Дельфийская Пифия, предсказавшая рождения необычного младенца, также знала, о чём говорила; да и последующие связи Пифагора с Дельфами наводят на мысль о том, что его там выделяли среди всех прочих людей  (может быть, потому, что он был не вполне человеком).
Не берусь предположить, являлся ли он земной реинкарнацией Хирона или отдалённым потомком одной из его дочерей.
А ведь тут очень много неясного. Мифы умалчивают о весьма важных вещах или противоречат друг другу. Все знают, что сыном Эндеиды был Пелей, а сыном Пелея от Фетиды – Ахилл, и что у Ахилла потомков не было, ибо он погиб совсем молодым. Но были ли у Эндеиды дочери, и не рождала ли она случайно каких-то внебрачных детей, неизвестно. Источники могли ничего о них не упоминать, ибо эти предполагаемые дети ничем не прославились, но как раз они-то были способны положить начало какому-то роду, который выглядел и вёл себя, как принято у людей, хотя кентаврическая кровь никуда не может исчезнуть и непременно заговорит, даже через несколько поколений.

С другими дочерьми Хирона возникла ещё большая путаница. Эллинские и римские писатели так настойчиво путали и перемешивали их судьбы и имена, что я склонна видеть в этом определённый заговор, внушённый самими богами. В разных источниках фигурируют то Окироя и Гиппа (но с какой стати Хирон назвал бы собственное дитя просто «Лошадью»?), то Фетиду и Окирою, то Тею и Меланиппу… Иногда утверждается, будто в лошадь была превращена Окироя, а иногда – что Фетида, она же Тея, -- или обе, по разным причинам.
Создаётся ощущением, будто олимпийцам было так стыдно открыто признать всю неправедность своей расправы с семьёй Хирона, что они, как в случае с Иксионом, запустили гулять по свету сразу несколько сходных историй с разными именами, дабы люди, запутавшись, отказались от поползновений кода-нибудь выяснить правду.
Боюсь, что правда так и останется сокрытой.

Вспомним вариант одного из мифов, касающийся судьбы внучки Хирона по имени Меланиппа (имя тоже говорящее, и означает оно «Чёрная лошадь»). Чаще всего её считают дочерью Окирои, жившей и умершей среди людей и оставившей о себе удивительную память.
О судьбе этой антропоморфной кентавриды существовала трагедия Еврипида под названим «Меланиппа-философ» – к несчастью, утраченная. Из всего, что известно о Меланиппе, можно понять, что она родила двух мальчиков от неизвестного возлюбленного (которым позднее стал считаться сам бог Посейдон), и с таким изощрённым ораторским мастерством и неженскою силой духа защищала перед взбешённым Эолом своё беззаконное, в глазах людей, материнство, что прославилась наравне с великими мужами, хотя мудрствования и занятия красноречием считались у греков неподобающими для благонравной женщины. Тем не менее умная и умелая речь спасли жизни и матери, и детей. Сыновья Меланиппы, как гласило предание, получили имена Эол и Беот, и были воспитаны Посейдоном как правители и покровители соответствующих земель, Беотии и Эолиды.
Миф, опять же, умалчивает о дальнейшей судьбе этой линии потомков Хирона. А ведь кто-то из них (вероятно, и оба) могли стать отцами семейств и продолжить род, передав по наследству и неистребимое кентаврическое естество, которое было способно проявиться не сразу.
Словом, пока нет точно выверенных генеалогических сведений (а такие вряд ли появятся), у нас нет и достаточных оснований решительно утверждать, будто Пифагор не имел к кентаврам никакого родственного отношения.

Отсутствие достоверных изображений Пифагора, странные пробелы в его жизнеописании, а также таинственность, которой была окружена его школа, подсказывает мне смутную догадку о том, что, похоже, египетские жрецы и персидские маги, с которыми он, как считают, общался, открыли его сознанию далёкое прошлое и научили преображаться в кентавра. Его ученики знали правду и ревностно оберегали её от непосвящённых. А посвящённые, давшие обет молчания, ничего разгласить не могли: ведь слово, данное Учителю – священно.
Даже то, что Пифагор именовал себя не «мудрецом» (sophos), а всего лишь «любителем мудрости» (philosophos), знающему говорит о многом. Хирон тоже знал, что истинная мудрость не может быть достоянием и тем более порождением одиночного разума, и всякий, всерьёз говорящий о себе – «я мудр!» – на самом деле разоблачает своё очевидное невежество.

Несомненная близость учений Хирона и Пифагора говорит о том, что последний должен был встречаться с кентаврами, хранившими эту традицию внутри своего племени и не открывавшими её посторонним. Хотя столетия преследований, изгнания и рассеяния сделали своё дело, и народ кентавров действительно несколько одичал, частично утратив вкус к накоплению знаний и к умственным упражнениям, не всё ещё было утрачено, и двусущностные могли даже довериться человеку, если видели в нём собрата.
Но это, повторяю, лишь мои собственные смутные предположения.
Конечно, сами кентавры никоим образом не могли посещать Кротонскую школу – они, повторю, избегали людских поселений, в том числе и тех, где их принимали приветливо. Только само ощущение пребывания внутри городских стен или в замкнутом пространстве тесного человеческого жилья внушало кентаврам тревогу и беспокойство. Однако никто не мешал Пифагору общаться с кентаврами, когда он бродил по лесистым окрестностям. 

Скорее всего, полагаю я, в первый раз он мог натолкнуться на кентавра случайно. И тот не сразу заметил приближение человека, поскольку был занят, скажем, игрой на лире – услаждая нимф или сам по себе…
Между кентавром и нечаянным слушателем могла завязаться беседа о музыке – о ладах, о строях, о напевах, о соответствии здешних звучаний небесной гармонии…
Несомненно, они должны были говорить и об Орфее, которого равно чтили как кентавры, так и пифагорейцы, – это, кстати, ещё одна связующая нить, протянутая между двумя столь, казалось бы, разными явлениями, как не дошедшее до нас в целостном изложении учение Хирона и дошедшее лишь в пересказах и трудах последователей учение Пифагора.

Дело в том, что для практикующего музыканта той эпохи (да и любой другой тоже) совершенно не обязательно было вникать в столь абстрактные и непонятные смертным материи, как гармония сфер, соответствие ритмов макрокосма и микрокосма или математическая теория акустики. Это было нужно лишь тем, для кого музыка воплощала самый смысл бытия в его сакральном значении. Ведь первое объясняло музыку как всеобъемлющую духовную структуру мироздания, второе помогало понять взаимосвязь органической природы с неорганической и нематериальной (а стало быть, позволяло использовать музыку для исправления нравов и исцеления хворей); третье же давало в руки истинному музыканту власть над мёртвой материей, будь то струна, дерево, камень, металл или бестелесный столб колеблющегося воздуха в полом теле духового инструмента.
Обычные музыканты не ставили перед собой иных целей, кроме как угодить своим слушателям и покровителям. Да и в наше время многие исполнители самонадеянно полагают, что знание философии и теории искусства ничего не прибавит к их таланту и мастерству.
Пифагор, разумеется, так не думал, однако он и не был практикующим музыкантом. Его занимала прежде всего мистическая суть музыки. А кроме Хирона и Орфея в ней никто из древних эллинов не разбирался.

Потом, вероятно, были другие встречи.
Но, как всегда, всё это довольно печально закончилось.
Однажды, когда Пифагор был в отъезде, кротонцы, заподозрив его последователей в посягательствах на демократию, разгромили школу, убили многих сопротивлявшихся, а остальных изгнали из города. Те, поскитавшись и посовещавшись, переселились на другой берег Тарентского залива, в Метапонт, где воссоздали школу со всеми её обычаями. Но и там они навлекли на себя озлобление граждан. Уже после смерти учителя против пифагорейцев восстал Тарент, и они ещё раз были изгнаны и рассеяны, а пытавшие сопротивляться убиты.

И всё же традиция не прервалась. Как учение Пифагора, так и память о Хироне продолжали передаваться из уст к уста, и одно порой соприкасалось с другим, хотя каким именно образом, я, конечно, не знаю – пифагорейский союз был тайным, а мудрость Хирона, присвоенная и пересказанная людьми на свой лад, осталась не закреплённой в определённых источниках, и мы теперь можем лишь предполагать, что какие-то её части остались жить в человеческой философии.