Фуга 14 - У Солнца тоже изумрудные глаза

- Не нравится мне, как она на меня смотрит! – заявил новый директор Мигунов после планёрки, на которой он грозно подвёл черту под жизнью всего предприятия.

- Палыч, кто плохо смотрит, бухгалтерша? - спросил подручный, Андрей Яцко, по виду огромный лесоруб, плечистый, с мощной борцовской шеей и каменным подбородком. Раньше в девяностые он выполнял самые грязные поручения, а теперь вырос до зама, следуя везде за шефом, его глаза, уши и силовое прикрытие.

- Да причём тут бухгалтерша, - с пренебрежением сказал хозяин, встал из кресла, наблюдая в окно, как угрюмые работники бредут к воротам. Эти как овцы – сменился директор, будут служить. - Кошка мне не нравится, что у входа с котятами возится.



Кто бы мог подумать, что кошка по имени Мурка, серая, пушистая, с огромными изумрудами глаз, явится единственным живым существом, которое воспротивится рейдерскому захвату предприятия. И ведь никакого толка от неё нет, старая, мышей почти не ловит, просто бродит тут, как хозяйка…

Мурка осталась на своей подстилке в коридоре после правления прежнего директора Рыжова, выброшенного из кресла путём несложных махинаций с долгами и серии чиновничьих акций сверху. Реестр захватили, акционеров прижали, никто не пикнул, поскольку в стране давно уже нет закона, и в сортирах мочат несогласных.

А вот кошка, как только встречалась на его пути, шипела, топорщила шерсть, не подпускала, будто понимала, что он – бандит, а значит - её личный враг… Раньше её привечали, один погладит, другой слово доброе скажет, а много ли живому существу надо? А теперь люди потупили очи долу, ходят, как полумёртвые, ведь на лице у каждого рабский страх – кого из них уволят, лишат возможности работать и кормить свою семью, таких же малых котят, что ждут дома. И Мурка чувствовала, что источник этой всеобщей беды восседает в директорском кабинете. И она не упускала случая прошипеть на врага.

Вопрос об увольнении работников уже практически решён. Не нужны в России люди, умеющие честно работать, ведь ныне власть бандитов и время тьмы в лицах и сердцах. Главное в этом предприятии, раскинувшемся на десяти гектарах, не цеха, не станки, а только московская земля, стоящая теперь миллионы, нарисованные на бумажках, ради которых могут положить рядком хоть всех, кто тут работал ради куска хлеба.

Мигунов действовал по накатанной, отлаженной схеме. Вся страна давно уже поделена между кланами и крышами. Вот и тут... не ахти какая нефть, а тоже лакомая крошка. После рейдерского захвата осталось быстренько распродать станки, скинуть всё это предприятие за нал и двигать дальше, разорять следующее гнездо. В этом своя суровая логика – "Боливар не может вынести двоих", и слабые люди на этой земле лишние… так же как лишняя эта серая кошка с огромными светящимися глазами, пронзительно смотрящими из полумрака и как будто обвиняющими в чём-то.

Эх, Мурка! Знала бы ты, сколько таких мурок и людей уже давно не шипят, лежат на кладбищах и в подмосковных лесочках в безымянных могилках, сколько нормально работающих предприятий пало от рейдерских атак… он, Мигунов Николай Павлович, ещё чисто работал, по серым схемам, без трупов и посадок неугодных, только путём давления и махинаций с реестрами, поэтому считался в своей среде почти интеллигентом. Но и терпеть шипение в углу коридора не собирался - не по статусу!

- Избавься от неё! – велел директор помощнику. – Хоть она и не чёрная, но просто не нравится мне.

- Как избавиться? – не понял Яцко.

- У тебя пушка зачем? В обществе охотников состоишь? Увези куда-нибудь, а то эта тварь может как-нибудь на меня наброситься, уж больно злая недотрога! – сказал Николай Палыч. – Да вот сегодня дочь собираюсь из музыкалки взять пораньше, поедем в дельфинарий, я обещал, сюда привезут, а тут кошка дикая, ещё оцарапает…

- Палыч, да что тебе эта кошка? Ты такие дела тут провернул! – с восхищением протянул помощник, взял графин и налил себе воды. – Скоро тут ни человечка, ни кошки не останется, последние дни Помпейши.

- Помпеи, грамотей! - ворчливо поправил шеф. - Отвези куда-нибудь её, или в мешок и с моста. Не нравится она мне, напоминает о Рыжове.

- Да что о нём напоминать, он же теперь на улице, был директор и сплыл. Пусть радуется, что живым ушёл, и не на нарах, - ответил Яцко.

- Не хочу воспоминаний о прежнем руководстве. И потом, что это за ерунда – в коридоре в углу кошка… котята… только грязь разводит.

- Ладно, что-нибудь придумаю, шеф! – ответил помощник. Придумывать он был мастер – в девяностых он, бывший спортсмен, борец, начинал с того, что вытряхивал одиноких пенсионеров из квартир, и вот дослужился до карьеры помощника опытного рейдера, вся работа которого сводится в разорении человеческих гнёзд и кошачьих семей. – Раз тебе она помешала – устраним.

С Муркой он расправился быстро. Кошка царапалась и упиралась, но бросить котят не могла, и поэтому не сбежала, отбиваясь до последнего. Забрал в мешок и увёз в страну вечных снов.

- Ну что, разобрался? – спросил Николай Павлович, проходя по коридору административного корпуса. Все, кто встречался на пути, сторонились, отводили глаза, никто не произнёс ни одного слова. «Боятся и ненавидят» – заключил он, и хотя он привык наблюдать таких рабов, но в душе всё равно неприятный осадок.

- Ну да… упорная оказалась, - ответил Яцко, пристроившись на полшага сзади. – Чуть меня не загрызла!

- А что ж ты котят оставил? – поинтересовался дотошный рейдер.

- Так что, и котят? - почесался подручный. - Палыч, ты же только кошку велел порешить.

- Порешай и с котятами, будь добр. Чтобы тут было чисто и стерильно, - жёстко приказал Мигунов, и пошёл дальше проверять, что тут ещё деется на оккупированной территории.

Яцко брезгливо взял троих котят в руки – уже подросли, пушистые, один чёрный с белой грудкой, два других серые, точная копия Мурки. Тратить мешки или патроны лень – и он вышел на территорию предприятия, грузно дотопал к железным ящикам около будки охранника и, сплюнув себе под ноги, с усилием швырнул котят на дно бака. Послышался шлепок о железное дно, и один котёнок навсегда затих. Но двое упали на ветошь и жалобно звали маму, они не знали, что мамы у них уже не было, и некому защитить малышей. «Сами подохнете», - подумал Яцко, вытирая руки, и пошёл искать директора, мало ли, ещё какое поручение.

Мигунов в это время отвёл душу, поорав на бухгалтеров, которые развели у себя на работе оранжерею, кругом пальмы и цветы, сплошная зелень, настоящие джунгли, осталось этим старым курицам в роли попугаев на ветках прыгать.

Женщины молча выслушали, уткнувшись в свои отчёты. Их дело телячье - на тебя орут, а ты помалкивай! Из бухгалтерии снова на территорию, поискать новую жертву для слива негативных эмоций. И как назло, вдруг из железного бака раздалось мяуканье недобитых котят.

- Ты что, в мусор их выбросил? – спросил он у Яцко, хрустящего фисташками в пакете.

- Да шлёпнул, а вот живучие, трепыхаются ещё, - ответил невозмутимый помощник. – Да сами утихнут!

- Я же тебе говорю, после обеда дочь из музыкалки возьму, сюда заедем, а они тут мяукать будут, прибей их! – скомандовал Мигунов.

- Понял, шеф, ща сделаю, - пообещал Яцко. Он зашёл в цех, поймал двух молчаливых рабочих и сказал, чтобы они мусор – стружку, железки, ветошь и всякую дрянь – свалили в бак около ворот. Рабочие послушно подошли к мусорному баку – из него доносились мяуканья. На секунду они замерли. Эти новые хозяева требуют, чтобы они муркиных детишек забивали мусором. Звери!

- Ну что встали? Валите всё, а то тут грязь всякая мяукает! – прикрикнул Яцко. Рабочие стали двигаться, с неохотой бросая мусор в бак. Возможно, в другой день кто-нибудь из них ощутил в себе нечто человеческое и возмутился бы. Но сейчас рабочим уже ни до чего, их самих, как котят, скоро выбросят из жизни, что им переживать за этих обречённых детёнышей… вон Мурку увезли и всё… а тут бандиты хозяйничают, как бы сдуру также не пристукнули. Им что, этим оккупантам, вякнешь - батарею на шею и в Москва-реку. Одно слово, рейдеры.

И рабочие... эти бессловесные рабы... свалили железки, деревяшки, и другой производственный мусор в бак… Мяуканье стихло… но спустя час из железного бака опять раздались два тонких писка… один более жалобный, а другой требовательный… «Мама! Мама!» - кричали погибающие малыши, но мамы нигде не было – сгинула Мурка… за то, что раньше сохраняла в людях тепло, а теперь оно никому не нужно – ни ласка, ни ободрение, ни участие. Вот и умирают почём зря маленькие комочки мягкой шерсти с бусинками глаз, таких же чудесных изумрудиков, как у мамы.

Мяуканье стало совсем громким, невыносимо жалобным, так что Мигунов, открыв окно своего кабинета, с раздражением подумал: «Твою мать! Ничего нельзя поручить – ему бы только купоны стричь, а вшивых котят прибить уже не в состоянии». Впрочем, Яцко, как коршун, пролетая по территории, выискивая любые очаги сопротивления воле нового руководства и не найдя их, сам услышал эти тонкие кошачьи крики.

- Да что ж это такое? – сказал он сам себе… Видать, котята выжили под грудой производственного мусора, и теперь они будут мяукать, привлекая ненужный интерес и без того подавленных людей. Восстать не смогут, время революций давно в прошлом… но к чему лишний раз нагнетать?

Он поймал всё тех же бедолаг-рабочих, и велел им в мусор вылить серную кислоту. Поскольку работать предприятие всё равно скоро закончит, кислоты не жалели – и щедро пролили на мусор… муркины дети вскрикнули и смолкли. Так-то лучше, а то кричат, что толку в этой стране кричать, если сказано – вас тут не надо больше… котята!

Двенадцатилетняя Леночка, привезённая личным шофёром к папе на новое место работы прямо из музыкальной школы, где она училась играть на скрипке, в машине ждать не захотела, а прошла через ворота на территорию предприятия, которым теперь заведовал её отец.

- Алёнка! Зачем ты сюда пришла! Я сейчас закончу, и поедем в дельфинарий, как ты хотела, - при виде дочери взгляд Мигунова потеплел – дочка пошла в него характером, а красотой в мать, и он её обожал и баловал, как мог.

- Пап! Ну что я буду в машине! Я же хочу посмотреть, где ты работаешь! – ответила Леночка, свежая, радостная, пропитанная мелодиями и весенним настроением. Папина работа всегда представлялась ей очень важным и полезным делом, потому что папа вечно занят.

- Погуляй пока, воздухом подыши. Я полчасика документы последние подпишу, и буду, - ответил её папа, очень деловой и занятый по горло последними штрихами рейда.

Она попрыгала на асфальте, как в классики, потом посмотрела на цеха, груды мусора, на мрачную суету рабочих, не поднимающих головы… И вдруг… она услышала тихий писк… это котята, не добитые людьми, подавали признаки жизни… из мусорного бака. Леночка Мигунова подскочила к баку и заглянула внутрь - там гора отходов - деревяшки, железки, политые какой-то жидкостью. И под всем этим хламом кто-то пищал… тоненько-тоненько… Её сердце учащённо забилось... там кто-то живой плачет! Девочка протянула руку к деревяшке, чем-то обрызганной.

- Лена, нет! – успел перехватить Яцко, заметив, как ребёнок тянется в место, где только что они заливали серной кислотой. – Не трогай, обожжёшься!

Девочка в испуге отдёрнула руку. Но котята звали и звали свою маму… что они понимали в этом жестоком мире, глупые и беззащитные!

- Вы что же их… залили чем… что вы сделали? – растерянно спросила Лена. – Что это за дрянь такая?

- Кислота, сливали остатки, - соврал Яцко, отводя взгляд. - Что папка твой велел, то и сделали! - добавил он, скривившись. Он знал, что виноват – не довёл дело до конца, и сейчас он получит от шефа, поэтому с досады всё и выложил.

- Пап! Пап! – Леночка Мигунова прибежала в кабинет отца. – Пап, там котята! Они пищат! Их нужно спасти! Скорее! Их залили кислотой!

- Дочка, ну были тут бродячие котята, вот их выкинули, не обращай внимания, - оправдываясь, отвечал отец.

- Они ведь живые! А где их мама? Папа, достань их оттуда! – закричала Лена на отца.

- Да зачем тебе эти котята, Алёнка? – Мигунов явно сконфузился, сверкнув глазами на Яцко, виновато выглядывавшего из коридора. – Я тебе таких замечательных котят куплю, если хочешь.

- Пап, но они ведь задыхаются… их завалили и облили кислотой… ну пап! - Леночка заплакала. – Вы убили их! Вы убили их маму! Убийцы! – у неё началась истерика, её плечи содрогались, и выдержать такой напор Мигунов не смог. - Вы все убийцы!!!

- Как можно допускать на нашу работу детей, - сдерживая мат, рвущийся из горла, директор прижал к себе дочь. – Успокойся! Ну всё, всё! Сейчас мы все идём их спасать! Слышишь? – грозно рявкнул он оплошавшему Яцко, который сумел до этого справиться с Муркой, а вот на котят его душегубства не хватило.

Несколько рабочих аккуратно разбирали содержимое мусорного бака, в перчатках защищаясь от кислоты… из завалов достали три тельца… один серый погиб ещё при первом броске… у второго кислотой повреждена спинка и образовалась язвочка, а у чёрненького с белой грудью кровоточила ножка, пробитая электродом от сварки… Леночка, заливаясь горючими слезами, осторожно взяла в нежные ладошки двух живых котят, прижала к сердцу, и сквозь слёзы посмотрела на людей, молча наблюдавших за нею. Какие же они изверги!

- Как… как вы могли? Вы что, звери??? Папа! Что же ты наделал? – Леночка посмотрела на папу так, что даже у него, давно уже забывшего и собственное детство, и чувство жалости к разоряемым им людям, по спине прошёл холодок… ну вот, теперь ему ещё конфликта с дочерью не хватало для полного счастья.

C женой давно никак, а тут начинается настоящая война с единственной любимой душой – его солнечной дочуркой с зелёными глазами, такими знакомыми, как... у кошки, которую убили по его приказу.

- Дочка, извини, так вышло. Мы сейчас всё поправим… - лепетал он. Яцко шикнул на рабочих, и они разошлись. Лена, не выпуская из рук котят, не глядя ни на кого, с каменным лицом устремилась к машине и молчала всю дорогу, нежно держа в руках спасённых малышей.

Когда приехали домой, Лена не отходила от котят. Ранки помазала, перевязала спинку и ножки, и кормила молочком из бутылки с сосочкой, которую сам Николай Палыч вынужден был галопом бежать и покупать. С отцом нормально она уже не говорила, только тоном приказа, таким разъярённым рыком, который он и не подозревал в дочери. Как будто это Мурка воскресла, и вселилась в Алёнку – настолько сверкали зеленью её глаза.

Да, совсем не в мать. Это Света, супруга Мигунова, никогда бы не опечалилась котятами и их судьбой. Она привыкла жить за его спиной – чем он занимается, не интересовалась. Мода, шмотки, украшения, сплетни - вот и все её интересы. Может он каждый день кого-то топит, что людей, что кошек – ей всё равно, лишь бы деньги домой носил, да побольше… А вот дочь совсем другая… и с раннего детства могла душу вынуть, если ей чего-то надо.

Может быть, поэтому с женой у Николая Павловича давно отношения скорее партнёрские, без теплоты, больше по привычке, и не разводился он с нею только потому, что не хотел травмировать дочь, которую искренне любил. Да и как не любить это рыжее чудо с огромными зелёными глазищами? Положа руку на сердце, ведь он трезво осознавал, сколько зла он причиняет окружающим… но ведь это всё ради неё, чтобы она жила, ни в чём себе не отказывала. Такова жизнь – хочешь своего ребёнка поставить на ноги, дави и топи чужих детей. Как котят. Беспощадно.

Тем больнее Мигунову, что дочь устроила ему настоящий террор за то зло, что он причинил кошкам и людям. Она заставила его рассказать во всех подробностях, как он докатился до такой жизни. Попутно она выяснила, чем он занимается, как её папочка у людей отбирает их бизнес, обрекая на нищету... боль... и крушение. Никогда ему ещё не было так стыдно. Света в этих разговорах не участвовала, удалилась к телевизору, не слушая, как ругаются дочь и отец.

- Посмотри! Какие они хорошие! Посмотри, какие они милые! Добрые! Это же маленькое чудо – каждый котёночек, папка! Ты мой родненький, - она обнимала котика. - И ты… убил их маму! Никогда тебе не прощу! – кричала Алёнка, и ему порой нечего было ответить. Ведь она права. Только наши дети имеют право судить, и этот суд самый страшный, от него никуда не скроешься.



Котята, на которых обрушилась вся её нежность, вся её детская любовь, быстро поправились… одного, серого, с обожжённой кислотой спинкой, у Лены выпросила лучшая подруга, Катя, чтобы тоже ухаживать за больным… А у Мигуновых остался жить чёрный с белой грудью и белыми гольфиками, красавец, Леночка назвала своего любимца - Кискин.

- Алёна, ну почему Кискин? Почему не Барсик, не Васька? – как-то вечером допытывался отец, пытаясь хоть как-то возобновить диалог с насмерть обиженной на него дочерью.

- Потому что у него была мама Киска, и он Кискин, а его маму убил ты! – она так гневно на него стрельнула глазами, что даже контрольного выстрела не требовалось…

- Лена, отстань от отца, он работает, тебя кормит! Иди учи уроки, - наконец отреагировала Светлана, не отвлекаясь от женского журнала.

«Эх… ради чего живём... растим-растим детей… а они потом вот так!» - подавленно думал Николай Павлович, уединившись на кухне и налив себе сто грамм. И тут, как будто желая лишний раз надорвать его уставшее от злобы сердце, на кухню притащился Кискин, волоча заднюю лапку.

- Ну что, ты пришёл меня добить? - сказал он котёнку, севшему напротив. Малыш наклонил голову и освещал его удивительными красивыми глазками.

Николай Павлович даже хотел отвезти кота к ветеринару, сделать операцию, чтобы подлечить ножку, но Леночка почему-то всегда отказывала, надувалась – она никак не могла простить отцу того, что он устроил.

- Ты всю жизнь будешь смотреть и помнить, что ты натворил! – беспощадно отвечала дочь, обнимая Кискина, и котёнок явно принимал её за свою настоящую маму.

«Как всё-таки жестоки дети!» - подумал Николай Павлович. «А ты?» - отвечала ему Мурка… откуда-то сверху... лучом солнца, пронзившим весеннее облачко.

С Кискиным у него отношения также не сложились – что-то отталкивало его. Стоило ему поглядеть в лучистые зелёные глаза, как вспоминалась убитая по его приказу мать этого кота… и он никогда не гладил Кискина, а если кормил, просто бросал кусок рыбы или мяса в блюдечко.

А тут как назло Николай Павлович неудачно споткнулся прямо на пороге собственного дома и серьёзно повредил себе колено. Нога распухла, страшно болела, а по врачам ходить некогда – надо добивать предприятие, выгонять рабочих, да и продавать к чертям, чтобы потом скупить акции следующего предприятия и выдавить собственников оттуда. Таков бизнес, он ничем не хуже других - делает как все - все новые хозяева России.

Жена относилась к его болячке так же, как он относился к Кискину – никак. «Вот помру я, она лишь поинтересуется, сколько ей денег достанется», - подумал он с досадой, устраиваясь в зале на дорогом кожаном диване, стараясь не двигать распухшей ногой… От большой дозы выпитого болеутоляющего он не заметил, как уснул при включённом плазменном телевизоре.

Ему снилась кошка, серая, с умными зелёными глазами. В этом сне он почему-то видел себя маленьким пушистым котёнком, с добрым сердцем, живо бегающим за бабочками. А его мама – Мурка, солнечная и ласковая, она вылизывала его своим тёплым язычком и наставляла:

- Малыш! Люди не могут всегда оставаться злыми. В каждом из них есть что-то хорошее, ведь в сердце у каждого живого существа - частичка солнышка. Помни об этом и научись им прощать, даже если они сделали тебе очень больно.

А утром он проснулся и почувствовал, как рядом с ногой лежит что-то тёплое – это маленький Кискин, несмотря на ранение, сумел как-то забраться на диван, лёг рядом с больным коленом и … снял всю боль. Мигунов неверяще потрогал ногу – даже опухоль спала!

- Да ты оказывается доктор у нас? – расцвёл Николай Павлович, впервые со дня вселения в их дом погладив маленького лекаря. Нога совершенно не болела, как будто и не было этого проклятого ушиба. Кискин отвечал на ласку, водил головой за рукой, выгибал спинку и урчал. А на Мигунова смотрели глаза… мудрые очи Мурки… такие же зелёные… и проницательные... как будто она и есть его мама. И тут что-то в нём застонало, давно загоняемое в самую глубь… как будто хрустнула перегородка из фольги… он явственно слышал этот щелчок - хлоп!

Перед глазами пронеслась его жизнь… он вдруг посмотрел на себя глазами кошки… какой он пришёл злой… как расшвыривал людей… как на них орал… как унижал всех, с кем ему предстояло общаться, если имелась возможность. Котёнок жался к руке, и Николай Павлович впервые за долгие годы улыбался не по принуждению, не для того, чтобы кого-то обмануть или протолкнуть очередное дельце – а просто так… для себя.

- О, а вы, оказывается, подружились? – воскликнула Леночка, застав отца, ласкающего Кискина. И в её голосе тоже появилось тепло…

Ну вот, и дочка к нему уже по-другому относится. А может ну его, это дерьмо? Ведь можно жить иначе, так ведь, Кискин? И Кискин отвечал своим громким урчанием, будто волшебный пушистый холодильник приполз к нему.

- Всё-таки ножку я ему вылечу! И не возражай! Я всё уже понял и осознал! – сказал Николай Палыч своей умнице, и с каким-то новым чувством стал собираться на работу. И она на этот раз не возражала, как будто чувствовала, что в нём что-то изменилось, как будто он ожил.

На предприятии, как только он вошёл в кабинет, заряженный, упругий, первым делом вызвал Андрея Яцко:

- Найди мне Рыжова, пусть подъедет, - приказал директор.

- Да где я найду, Палыч? Он теперь на дне лежит, не трепыхается, - отвечал Яцко.

- А я говорю, найди. Есть разговор. Срочно!
Яцко пожал плечами и в недоумении он уехал искать бывшего директора. Зачем тот понадобился шефу? Может, придётся вышибать что-то ещё? А что, если уже тут всем каюк настал?

Мигунов начал вспоминать… всех тех, кому он в последнее время испортил настроение… причинил боль... лишил всего. Ведь что-то он ещё может поправить? Он вышел в коридор, проследовал в бухгалтерию, заглянул и собрался с духом. Цветы ещё не убраны, и пальмы тут, и женщины, когда он вошёл в кабинет, с рабским испугом посмотрели на него, ожидая нагоняя от этой акулы.

- Дорогие женщины! Извините меня за то, что я накричал на вас из-за этих цветов. Я очень виноват. Пусть они растут, это же воздух чище и атмосфера более удобная для работы. Простите меня, я был не прав! – сказал Мигунов и вышел, провожаемый растерянными взглядами. Рабы не скоро станут нормальными людьми, но он больше не нуждается в рабстве окружающих его людей. Ведь сам он живой... и свободный. Так, что ещё… Аха!

Он вернулся в кабинет и достал из папки приказ об увольнении… полторы сотни рабочих… столько же семей… Перед его мысленным взором пронеслись дети, чьи родители останутся безработными… и всё потому, что вот есть на свете такие, как он и его помощник… разыгрывающие… резкие… быстрые… и беспощадные. Он разорвал приготовленный приказ, кинул обрывки бумаги в корзину и почувствовал, как на сердце стало легче. Жить! Ведь ещё можно взять и начать жить! Никого не добивая… не тратя свои силы на это гнусное дело… Просто жить!

Рыжов приехал на предприятие, которому он отдал всю свою жизнь, где теперь он только бывший… проходя в коридоре, увидел пустой угол, где раньше жила Мурка… и поморщился… ещё больше вжался, неся на плечах невидимый груз общей беды ... а что он мог поделать – это настоящие бандиты… во всей стране правят рейдеры… зачем они его зовут? Что им ещё понадобилось? Жизнь? Свобода? Деньги?

Жизнь его сосредоточилась на работе, и теперь жизни не стало. Свобода его уже не радовала – что ему делать, такому свободному от своей работы, задумок, решения многих больших и малых проблем родного коллектива? Да и денег он не скопил – не крал и другим не давал, никому не должен, ни с кем не повязан. Вот и натравили на него Мигунова, чтобы убрать несговорчивого директора старой закваски. Москва не любит слабых и не прощает честных. Здесь за это убивают.

Рыжов сел на стул за стол, где раньше он сидел на планёрках во главе и уставился на этого нового хозяина. Тот моложе, энергичнее, акула... такие малые предприятия он лопает на завтрак... и не подавится, гад! Ну что он теперь, пугать будет?

- Мы немного погорячились, Владимир Витальевич, - начал Мигунов, отметив презрительный взгляд этого бывшего уничтоженного им директора. – Долги у предприятия не такие уж большие, да и нужное оно… продукция пользуется спросом… коллектив сработанный… поэтому я подумал о том, что не стоит разрушать налаженное производство. Я предлагаю вам остаться на посту генерального… собрание проведём, и сохраним и предприятие, и людей.

- А я думал, меня, как Мурку, тоже спишете, - ответил Рыжов, вглядываясь в лицо Мигунова, пытаясь определить, что этот бандит вдруг изменил свою позицию.

- С Муркой… мы поступили плохо… отвратительно… к сожалению, вернуть её не можем… это моя вина, простите меня! - неожиданно признался Николай Павлович. - У меня дома теперь живёт один из её котят, дочь в нём души не чает. Представляете, вылечил мне больную ногу… а я вот так поступил… мне очень стыдно!

- Да, - согласился Рыжов, всё ещё не веря в перемену настроения этого рейдера, на котором уже клейма ставить негде, столько за ним числится. – Кошки-то они не только мышей ловят, они и целители настоящие… Вот поселится одна такая Мурка… и люди добрее, кто погладит, кто покормит… и это всем на пользу.

- Мы совершили много ошибок... но мы постараемся хоть что-то поправить, что успеем. И вы очень нужны этому предприятию. Многие люди рассчитывают на вас, на ваш опыт. Признаюсь, раньше я поступал иначе... жестоко... но у нас у всех есть дети. И я не хочу больше разрушать жизни... хватит! Поэтому прошу вас остаться и работать! - сказал Мигунов, и сказано это было искренне, как будто внутри него зажглость маленькое солнце... и согревает изнутри лучиками.

- Спасибо вам! Не ожидал, правда, не ожидал, - ответил Рыжов, выпрямился... крепко пожал руку Николаю Павловичу. – Всего ожидал, но только не такой перемены.

- Я и сам в себе этого не ожидал, - ответил Мигунов, тепло прощаясь с Рыжовым. – Вы, Владимир Витальевич, с завтрашнего дня приступайте… всё восстанавливайте… работайте. И ничего не бойтесь! Я всё улажу.

Рыжов, расправив плечи, с каким-то озарённым лицом вышел из кабинета, а вместо него занырнул Яцко.

- Что, Палыч, гасить его будем? – кивнул он в спину уходящего. – Чего, борзеет?

- Ну-ка сядь, - повелительно сказал Мигунов. – У тебя дети есть?

- Есть… сын… восемь лет, - ответил помощник, неловко опускаясь на стул. – А что?

- Андрей! – начал разговор Мигунов, наблюдая смену настроения помощника. - А что будет, если однажды твоего сына кто-то гасить будет?

- Да я на части порву, - вскипел Яцко. – Любого! – с угрозой в голосе он начал подниматься.

- Да ты не кипятись! – перехватил его движение шеф, мягко положил руку на плечо, и Андрей снова сел. - А вот если не получится порвать… что тогда?

- Шеф, я что, опять в чём-то виноват? К чему такие разборы? – совсем по понятиям завопил помощник. – Что за гнилой базар пошёл?

- Я тут подумал, Андрюша… не будем мы это гнездо разорять… люди работали… предприятие нужное… и долги накрутили мы, - ответил шеф твёрдым голосом, как о решённом деле.

- Ну ты завернул, Палыч! - протянул ошарашенный помощник. - А как ты с префектурой потом будешь разруливать?

- А что разруливать – они свой откат уже получили, мы им не должны, - рассуждал Николай Павлович, усевшись напротив, вглядываясь прямо в глаза помощнику… Интересно, есть ли в нём хоть что-то человеческое… и в этот момент из Мигунова на Яцко светил взгляд Мурки… даже зелёный луч пошёл прямо в зрачок, и... внутри Андрея зазвенела какая-то струнка... или это мяукнул котёнок, тот самый, ещё в раннем детстве... которого он очень любил, но котёнка задавил бешеный мотоциклист. - В мэрии тоже есть свои люди. Разберёмся. Пусть Рыжов руководит, мужик он толковый, без дерьма, люди его любят. А мы будем помогать. Спокойненько… долги реструктурируем… ничего, они тут ещё долго смогут работать.

- Я что-то не врубаюсь, Палыч. Ну, хорошо, ты не хочешь продавать, а будешь крышевать, расклад обычный. Только мне твой добрый настрой не нравится… Что это ты вдруг? Ты же сам учил меня – всегда добивать упавшего… а теперь? Или я чего-то не знаю? – cпросил в лоб Андрей Яцко, удивляясь перемене в своём шефе. Хотя перемена началась и в нём... он просто ещё не осознавал, что солнышко вдруг согрело его сердце.

- Дети у нас с тобой, Андрюша… не прощают нам наших дел. Вон я у котёнка твоими руками мать убил, а он меня сегодня ночью вылечил, от такой лютой боли спас… вот и подумай! - вздохнул шеф. - Что же я такая тварь неблагодарная, что буду мстить ему и этим несчастным людям?

- Ну ты даёшь! – присвистнул Андрей. - Вот уж чего не ожидал от железного Палыча. А может и верно, - сказал задумчиво, обхватив свою голову руками, прислушиваясь к себе. - Мы уже с тобой столько дров наломали… что по Москве… что по Руси… Кошка тебя, значит, вылечила… а знаешь, у меня тоже что-то в последнее время душа болит. Но я как выпью, ничего, отвлекаюсь… а ты значит, кошку нашёл себе. Силён!

- Аха… вот такого котищу, героического… который с раненой ногой забрался на диван… и вылечил меня, - улыбнулся Николай Павлович, вспоминая, какие глаза у Кискина - зелёные… мудрые… как у Мурки, его матери.

- Ладно, Палыч, я с тобой. Я верю, что ты знаешь, что делаешь, - встал Андрей и пожал ему руку. – Может и я пить по ночам брошу, глядя на твоё преображение.

Они подошли к раскрытому окну и неожиданно для себя впитывали мир своими уставшими от мрака душами. На землю надвигалась весна. Листья ещё не распустились, но в воздухе чувствовалось обновление.

Они смотрели на кусочек московской земли, которую они не будут разорять и распродавать… и чувствовали, что с этого дня что-то изменилось вокруг или в них самих. Ведь у них есть дети… и если они пощадят чужих малышей, может быть, кто-то однажды пощадит и их собственных котят.

На территории предприятия в цех шагали улыбающиеся люди, здоровались друг с другом – все уже в курсе, что Рыжов снова будет управлять предприятием, и людей не уволят. И никто из этих приободрённых рабочих, мастеров, сотрудников бухгалтерии и не подозревал, что их место работы, родное предприятие, их домашний уют и покой неожиданно спасён той серой пушистой кошкой с огромными лучистыми глазами-изумрудами, которая единственная выступила против рейдерского захвата… и даже ценой своей гибели… победила.

------------------------------------------
Иллюстрация - http://www.perfectfit.ru/_files/photo/0/13210.jpg