Юкка. Гл. 5. Юкка. 5

Начало см.http://www.proza.ru/2010/01/12/788
          http://www.proza.ru/2010/01/12/1661
          http://www.proza.ru/2010/01/15/114
          http://www.proza.ru/2010/01/16/328
          http://proza.ru/2010/01/17/130
          http://proza.ru/2010/01/17/1543
          http://proza.ru/2010/01/19/104
          http://www.proza.ru/2010/01/20/116
          http://www.proza.ru/2010/01/22/64
          http://www.proza.ru/2010/01/22/1542
          http://www.proza.ru/2010/01/24/89
          http://www.proza.ru/2010/01/25/69
          http://www.proza.ru/2010/01/27/232
          http://www.proza.ru/2010/01/28/174
          http://www.proza.ru/2010/01/28/1193
          http://www.proza.ru/2010/01/29/1212
          http://www.proza.ru/2010/01/30/1370
          http://www.proza.ru/2010/01/31/1461
          http://www.proza.ru/2010/02/01/1182
          http://www.proza.ru/2010/02/03/492
          http://www.proza.ru/2010/02/04/124
          http://www.proza.ru/2010/02/05/171
         


5
Нет, так дальше невозможно. Его терпение кончается. Он старается изо всех сил забыть эту глупую историю с Аллой, а она желает помнить, что ли? Зачем? Хочет сделать его навек перед ней виноватым? Чтоб так и жил с ощущением неисправимой вины? Обнимешь, хочешь поцеловать, называешь любимой – уклоняется, смотрит испуганно. Всё не верит, глупая, всё боится, что вот сейчас опять… Так не понимать, не чувствовать его! Нет, не может быть, чтобы она нарочно его изводила, отталкивая и не откликаясь на ласки. Это на неё не похоже, у неё никогда не задерживались ни гнев, ни восторги. Тогда что? Он стал ей безразличен, и остаётся только расстаться? Быть одному… Его словно накрыл ледяной сетью страх, опутал, облепил, как паутина, и вытолкнул крошечной беспомощной песчинкой в огромное, бесконечное, равнодушное пустое пространство. Не слишком ли жестокая казнь за одну-единственную ошибку? Ошибку, к совершению которой она и сама, между прочим, приложила руку. Не бывает, ну никогда не бывает виноват только один!
Где-то в середине нутра защемило, сжало немилосердно и не отпускает. Володя сморщился и прижал ладонью боль. Что это? Раньше никогда здесь не болело. Так можно и завершить своё земное существование. Он подошёл к зеркалу и внимательно вгляделся в собственное лицо.
- Ларусик, а что такое рак крови?
- Рак крови? – Лариса оторвалась от книжки, которую читала на ночь. – Какой рак крови? Почему ты спрашиваешь?
- У нас в прошлом году Борис Ильич, завсектором, от рака крови умер… Может, у меня тоже? Я не умру? – он озабоченно разглядывал себя в зеркале.
- Что «тоже»? Типун тебе на язык. С чего ты взял?
- Что-то я плохо выгляжу. Круги вон под глазами. В середине что-то сжимает.
- О господи… Устал просто. – Лариса раздражённо пожала плечами. Вот выдумает ещё. «Умру!» Все умрём когда-нибудь. – Круги под глазами – это сосуды проступают. А сжимает… Где у тебя сжимает? Как болит-то?
Он стал описывать, крутя руками, Лариса внимательно слушала, но его объяснения только ещё больше запутывали картину.
- Нет, я не понимаю. Как-то ты слишком общо описываешь… Не саму боль, а твои впечатления от неё. Уж больно литературно. Медицине это не надо. Конкретно: характер боли – печёт, режет, колет, ноет, крутит, пронзает? Локализация: где? Куда отдаёт? Как долго, как часто?
- Я говорю, как могу, – с досадой отвечал он, – что ещё тебе сказать? Вот сейчас схватило, вот здесь… Раньше не было.
- Володя, я же не врач. Откуда мне знать, что это. Может, остеохондроз, может, сердечный спазм, может, невралгия. Иди к лекарям, обследуйся, если беспокоит.
- Невралгия… – он сдвинул брови. – Вот-вот! Я весь на нервах, ты меня не бережёшь!
Лариса молча усмехнулась. «Не бережёшь»! Ты меня очень берёг, когда заявил, что встречаешься с другой женщиной, и намерен так поступать и впредь… Наломал дров, а теперь ещё и «беречь» его изволь! Ловко! Для себя самого всегда найдётся жалость и оправдание.
Он улёгся с краю, не глядя на неё, и накрылся одеялом до самого подбородка.
- Не знаю, Лариса, как нам быть. Ничего не получается. Наверное, нам надо расстаться.
Она отложила книжку и села прямее. Ну вот оно. «Расстаться». Так она и знала. Ну ничего, теперь-то она закалённая, теперь она готова. Не станет по улице ночь напролёт бегать.
- Что-нибудь случилось? – спросила с нарочитым спокойствием. Неужели снова Комаровская?
- Ничего не случилось. Всё то же. Я вижу, что ты мне не рада. Я тебе не нужен.
Она помолчала.
- Это не так, Володя, – сказала она наконец тускло. – Ты мне нужен. Только какой радости ты от меня ждёшь? Ты меня разрезал на кусочки, я убита, меня прежней нет, ничего не срослось. Просто мне плохо, понимаешь? МНЕ тоже плохо, а не только тебе. Веры ни во что нету. Вот тебе и вся правда. Боюсь, что мне нечего тебе дать. Если не можешь быть со мной, вот такой, убитой – что ж, давай расстанемся. Решай сам.
Он резко сел и потянулся к ней, заглядывая в глаза:
- Котёнушка, не оставляй меня. Я не хочу быть один. Я так одинок… Одиночество – это клетка, и в ней страшно…
- Все мы одиноки, Володя. Каждый из нас одинок, потому что единственен. Уникален. Сделан в единственном экземпляре. От одиночества только одно средство есть – не брать, а давать. Не ждать, что кто-то придёт и скажет – на, возьми, и ты возьмёшь и спасёшься от одиночества. Отдавай близким – вот и не будешь одинок, вот и будешь нужен.
- Так давай будем отдавать друг другу… – Он смотрел ей в глаза, не отрываясь.
- «Давай»… Всё-то у тебя судорога. Ты вот созрел, а я нет. Всё должно созреть. Или увянуть. Умереть. Будем ждать?
- Будем ждать, – согласился он с готовностью.
Она обняла его голову и со вздохом поцеловала в редеющую макушку. Слова, слова, подумала она про себя, одни пустые слова. Разве я ему нужна? Ему нужен только он сам. Расскажи я ему ВСЁ про себя – и всё пойдёт прахом. ЭТО ему не нужно. Я ему нужна только как подпорка для себя самого…

Подходя к дому, он вытащил мобильник посмотреть время. Один непринятый звонок. Открыл информацию – какой-то номер. Кто бы это мог быть? Неужели Алла? Открыл телефонную книжку на дисплее: Алла шла первой. Нет, не она. Если, конечно, она не сменила симку. Помедлив, он нажал кнопку «удалить запись». Аппаратик засомневался: «Удалить запись Алла? Да? Нет?» Да – с силой надавил он на кнопку. И неизвестный звонок – удалить. Надо – перезвонят. Не дойдя до своего парадного, он свернул в сторону.

- Ой, тётя Алла, какая у вас коровка! Я её раньше не видела.
- Она у меня новенькая, Оленька.
- Можно её посмотреть?
- Н-ну… посмотри, только осторожно. Она совсем свежая.
- Только родилась?
- Только родилась.
Оля скинула тапки, залезла на диван и, отодвинув стекло, вытащила с полки жёлтую толстогубую корову, сидевшую на своём хвосте, с протянутыми вперёд копытцами и круглым розовым тугим выменем, растопырившим во все стороны колбаски сосков. Голубые глаза коровы съехались к переносице, словно она только что получила дубинкой между рогов.
- Какая смешная! – восхитилась Оля. – И мордочка глупая-преглупая!
- Автошарж, – вполголоса пробормотала Алла, отворачиваясь.
- Ой, а пятна на ней, – продолжала осмотр Оля, – прямо как на пакетах с молоком в нашем магазине…
- Молодец, Олечка, ты у нас внимательная, – похвалила Алла. – Это и есть пакет из-под молока. Из него туловище сделано.
- Ух ты, здорово… А что это у неё внутри такое, перекатывается?
- Это гречневая каша, – не сразу ответила Алла, натирая яблоки для оладьев.
- Каша? – удивилась Оля. – Её есть надо?
- Нет, не каша, конечно… Это гречневая крупа. Её больше нельзя есть, она обработана – чтобы не портилась.
- А можно, я с этой коровкой поиграю?
- Нет, детка, нельзя, – Алла вытерла руки и, взяв у Оли корову, поспешила вернуть её на полку. – Это коровка не для игры. Это сувенир. Английское слово – souvenir – помнишь, что это значит? Память.
- Сувенир на память?
- Так неправильно говорить. Получается «масло масляное». В науке это называется тав-то-ло-ги-я. Выходит «памятка на память». Что-то вроде этого.

Лариса водрузила пакеты с продуктами на кухонный стол и заглянула в комнату:
- Володя, ты здесь? Ждёшь обеда? А Даня где?
- Он поздно будет, звонил. – Володя сидел у телевизора.
- О-о, а это что?
На столе над хрустальной вазой густо пламенели округлыми бокалами головок три розы на длинных стеблях. Жирные красные капли, треугольником разбежавшиеся в разные стороны. Володя молчал – сама, дескать, видишь.
- Кому это? – настороженно спросила Лариса.
- Тебе. – Володя довольно улыбнулся.
- Мне? В честь чего?
Многозначительное молчание и довольные улыбки продолжались.
- Я упустила какую-то дату?
Ответа не было. Лариса почувствовала себя глупо и начинала сердиться. Хочешь подарить мне цветы – так дари; что из тебя вытягивать объяснения приходится?
- Что, праздник какой-нибудь?
- Может быть. Тебе видней.
Ясно: более внятных речей от него не добьёшься. Придётся самой формулировать.
- Значит, ты мне даришь цветы? Просто так? В знак чего… любви? Красные розы символизируют любовь – тебе это известно?
Володя кивнул.
- Ну, слава Богу, разобрались. Ты даришь мне красные розы в знак любви. Хм-хм. Спасибо, конечно. Это очень трогательно. Розы хороши. На первое щи – греть? На второе котлеты с картошкой. Будем на кухне или сюда подавать?
- Как скажешь.
- Хорошо. Я принесу сюда.
Возясь на кухне, Лариса чувствовала какое-то недовольство: что-то не так. Что? По нему видно, что он ждал бурных восторгов: ах, розы! Какие красивые! Неужели это мне? Благодарю, дорогой! Я счастлива! Дивные, роскошные розы! Тьфу. Что я ему, любовница, что ли, чтобы являться ко мне с подобными изъявлениями любви? Он всегда дарил цветы только на праздники – день рождения и Восьмое марта. На третий день знакомства, восемнадцать лет назад, принёс три сиротливые гвоздички, и это всё. Все годы брака она сама просила – с цветами не усердствуй, побереги семейный бюджет. Что это его вдруг прорвало? Можно подумать, сейчас – сейчас! после всего! – его любовь к ней больше, чем во времена «трёх гвоздик»… Экий ты несуразный, Володечка!
Будничный обед поедали в компании вызывающе роскошных цветов, почти молча.
- Между прочим, картошка последняя, кончилась, – заметила Лариса. И не удержалась: – Знаешь, ты прости, конечно, розы красивые, но лучше б ты купил картошки и молока – оно тоже кончилось.
- Купим и картошки, – миролюбиво пообещал Володя.
И опять она не удержалась – внутри клокотала досада:
- Хочу тебя спросить… Мы договаривались не упоминать… но всё-таки: Комаровской ты тоже дарил цветы?
- Нет, – помрачнел Володя, – не дарил.
- Ни разу?
- Нет.
- Ни цветочка ей не принёс?
- Нет.
- Что, даже в голову не пришло?
- Я… я принёс ей молоко и гречу.
- Что-о?! Молоко и гречу? Она тебе поручила, что ли?
- Нет, просто я ел у неё гречу с молоком… и в следующий раз… принёс…
- И что она тебе сказала?
- Сказала – «лучше б цветы».
- Но ты не понёс?
- Нет.
- Понятно.
Они молча закончили трапезу, Лариса собрала тарелки унести их на кухню, но вдруг прыснула и почти уронила всю стопку обратно на стол.
- Ты что? – изумился Володя.
- Анекдот… – хохотала Лариса, – ну просто анекдот! Ну ты и особь!.. К любовнице… к гречей пожаловал… Она недовольна: цветы неси… Жене цветы принёс – и эта недовольна: лучше картошки… – Володя тоже начал смеяться. – Всё не в струю!.. Вот и пойми их… этих баб… бедный… запутали совсем!..
Они дружно хохотали и всё не могли остановиться.
- Это у нас с тобой нервное, – наконец, смогла сказать Лариса, вытирая слёзы. – Пойду посуду отнесу от греха подальше… пока не побила…

Следующий день был выходным – суббота.
- Котёнка, – с энтузиазмом предложил Володя, – а не сходить ли нам куда-нибудь?
- Куда-а? – недовольно отозвалась Лариса. – У тебя всегда одни прогулки на уме. Мне стирать надо – вон сколько накопилось. И обувь летнюю надо, в конце концов, из прихожей эвакуировать… Вымыть и на антресоль забросить.
- А мы сходим, вернёмся, и я тебе помогу.
- «Помогу»… Вернёмся – надо будет обед делать. А дальше уже только отдыхать. Какие прогулки? Куда? Зачем? А впрочем… – она пристально посмотрела на вчерашние розы, – пожалуй, и пойдём… На прогулку. Может, и Даню получится извлечь на свет божий? У него сегодня нет занятий, если не врёт.
Даня сладко спал у себя и, разбуженный, пробурчал сердито:
- Ещё чего… я намерен выспаться. Ещё часика три… четыре… сами гуляйте где хотите…
Уже одетая, Лариса вернулась в комнату, недолго посмотрела на розы и решительно вытащила их из вазы. Заглянула к Дане:
- Сонькин, закрой за нами и можешь дальше почивать.
- А куда это вы, с цветами? В гости, что ли?
- Да нет, так, на прогулку.
- А цветы зачем?
- Возлагать! Могу я их куда-нибудь возложить?
- Да возлагайте себе… Темните, предки, – без особого интереса проворчал всклокоченный отпрыск и захлопнул дверь, торопясь снова нырнуть под одеяло.
- А действительно, зачем ты с цветами пошла? – поинтересовался и Володя.
- Хочу! Вот будем с тобой фланировать туда-сюда, как влюблённая пара… разве мы не влюблённая пара, а? Могу я покрасоваться перед публикой, с шикарными розами в руках? Что им стоять без толку дома?
Володя нерешительно пожал плечами – чудит… Уж не задумала ли она что-нибудь?
- Куда идём?
- Увидишь, – таинственно отвечала Лариса. – Не бойся, тебе понравится.
Они прошли сквер, пересекли проспект, вышли неторопливо на набережную и двинулись вдоль неё. Тут к Володе в душу закрались нехорошие подозрения: они шли прямым ходом к дому Комаровской… Что она задумала? Субботнее утро, Алла наверняка дома… Уж не хочет ли она отдать ей эти розы? Вместо той гречи… Устроить скандал и разборки? Этого ещё недоставало. С неё станется. Он резко остановился.
- Куда это мы идём?
- А что, до боли знакомый маршрут?
- Что ты собираешься делать?
- Спокойно, Володя. Не волнуйся ты так: мы идём не ТУДА. Говоришь, что любишь, а сам так плохо обо мне думаешь. Я же сказала: ты будешь доволен. Мы едем в парк! На залив! Ты ведь уже который год меня туда тащил… Вон трамвай идёт, побежали!
Парк был великолепен яркими красками осенней листвы, тишиной и безграничным покоем.
- Ну, не прав ли был я, когда звал тебя сюда? Сколько мы не были здесь?
- Лет пять. Или семь.
- Семь лет! Так и проходит жизнь… разве можно менять это всё – этот воздух, эти запахи, это шуршание листьев под ногами – на стирки и уборки?
Лариса молча улыбалась, грустно кивая головой.
- Котёнка, смотри – полянка. Ты узнаёшь?
- СЕНО?
- Ну да, это было здесь!
Да, это была памятная полянка. Они были тогда ещё с полгода вместе, молоды, упоены друг другом и чуть не каждую неделю часами гуляли в этом парке, забывая есть, пить и отдыхать. Скамейки сбивались в стаи вокруг пляжа, теннисного корта и лодочной станции – там, где люди, а здесь не было ни одной, и присесть было негде… И вдруг, как нечаянная радость, им царским подарком открылась тогда эта полянка, заполненная огромным стогом душистого сена. И ни души вокруг. «Это всё наше!» – радостно вопили они, с разбегу ныряя в это сено, и лежали на нём, глядя в нестерпимо яркое синее небо, раскинув привольно руки, и зарывались в него, и провели в нём несколько часов, и сливались в нём, и сладко засыпали… Словно и не в городе были, а одни на всём белом свете. Царский, царский подарок, маленькое, но бездонное, навеки, чудо. Больше оно не повторилось: потом они никогда не могли почему-то отыскать это место. Но чудо на то и чудо… Неповторимое и нежданное.
- А сена тут больше нет, – печально заметила Лариса. – Жаль. Пойдём.
Она всё шла и шла куда-то, словно имея какую-то цель, и он не мог понять – куда. Они вышли на дощатый настил моста.
- Володя, куда течёт вода? Туда? А там? Залив? А дальше? Море? А дальше?
- Дальше? Дальше океан.
- Океан? Ну, значит, пришли. Сфотографируй меня, пожалуйста, вот так – с розами, на фоне парка и океана… Дай посмотреть. Отличный кадр, правда?
- Правда. Задумано великолепно. Ты просто красавица.
- Может быть, может быть… Знаешь, зачем мы сюда пришли?
- Зачем?
- Мы. Принесли сюда. Эти розы.
- Не понимаю. Зачем… мы их принесли?
- Я хочу отпустить их на волю.
- Как «на волю»? Это же не птицы.
- Эх, Володя! А ещё поэт! Я выпущу их здесь, с моста, они упадут в воду и поплывут – в залив, потом в море, потом в океан.
- Ты хочешь их выбросить в воду? – Володя нахмурился.
- А ты уж не хочешь ли сказать, что они слишком дорого для этого стоят? Я не «выброшу» их. Если бы я хотела их выбросить, я бы отнесла их в наш двор на помойку. Я их ВЫПУЩУ.
- Но зачем?!
- А как ты хотел бы, чтобы я с ними поступила? Знаешь, я вообще не люблю срезанные цветы. Не сами цветы, а то, что их срезают. Их участь – увядание и тлен. А эти розы, как я понимаю, и не просто цветы, а твоя ко мне любовь. И ты хотел бы, чтобы я смотрела, как они будут жухнуть в вазе, опадать, засыхать и превращаться в мумии цветов? Я – не хочу. У меня останется на память фотография, а сами цветы уплывут – в океан. И я буду думать, что они будут вечно там плыть. Я ведь не увижу их гибели, а значит, для меня они будут вечными. Навсегда. Ну что, согласен?
Володя развёл руками:
- Ну ты и выдумщица… Вот наворотила… Ладно, я согласен.
Они связали ленточкой все три стебля, Лариса торжественно вытянула руки как можно дальше за перила и развела в стороны. С тихим плеском розы опустились на воду.
- Хорошо упали, – заметил Володя, – прямо в середину струи… Вон, видишь, как быстро поплыли… и к берегу не сбиваются.
Три ярко-красные точки на тёмной волне стремительно уменьшались, увлекаемые по Ларисиному замыслу «в океан».
- Всё, я их уже не вижу.
- А я ещё вижу… вон, вон… чуть-чуть ещё видно…
- Эге, а не пора ли тебе, Володя, к окулисту наведаться? Это, знаешь ли, возрастная дальнозоркость у тебя… Всё! – Лариса решительно отвернулась от воды. – Я довольна! Хватит сладостных воспоминаний, многозначительных красивостей и декадентского символизма. Поехали домой поскорее. Щи у нас ещё остались, а на второе я Дане плов клятвенно обещала. Возни будет! Ты идёшь за рисом – круглый возьми, краснодарский, за репчатым луком и морковкой, по килограмму. Я – за мясом, это я тебе не поручу…

Лариса вошла в мясную лавочку и оторопела. На полупустой витрине кучками ютилась «некондиция» – бараньи косточки, засохшая грудинка и серые с прозеленью куски свиной поджарки.
- Что это у вас с мясом? – спросила она продавщицу из бакалейного отдельчика.
- Мясник наш уволился.
- Сергей Палыч?
- Сергей Палыч… вот другого мясника ищем. Распродаём, что осталось… Что-нибудь хотите?
- Нет, спасибо… Мне хорошее мясо нужно.
Она медленно вышла из лавочки. И он – уволился. Значит, так тому и быть. Конец! Она решительно свернула к другому магазину и купила большой кусок сочной говядины. Плов удался на славу.

- Спать, спать… падаю, – Лариса забралась под одеяло и легла на бочок, свернувшись в клубочек.
- Устала, котёнушка? Отдыхай, – Володя погладил её по затылку и прижался к спине, обняв за плечи. Лариса прерывисто вздохнула. Ну что, так и держать оборону неверия? Как жить, чем жить эту жизнь, если она всё длится, а любовь и нежность не исчерпаны?
- Погладь ещё по затылочку, пожалуйста, – пробормотала тоненько.
- Каждому затылочку нужна своя ладошка, – приговаривал Володя, поглаживая её каштановый затылок.
- Угу, – согласилась Лариса, засыпая.

В понедельник, придя с работы, она обнаружила на кухне цветочный горшок. Из него торчала толстая серая палка, с задорной кисточкой листьев на верхушке.
- Володя, – позвала она, – а это что такое там в кухне?
Он вышел из комнаты с некоторой торжественностью:
- Это называется – юкка! Это мой тебе подарок.
- Зачем? С чего это?
- Ну, это вместо роз… Раз ты не признаёшь срезанных цветов. Мне эта юкка понравилась – этакое деревце в миниатюре. Будет вот расти… не засохнет, не повянет. Как наша любовь.
- Воло-о-дя… Вот смешной. Я же пошутила. Зачем же так всерьёз… Можно было бы тогда бонсаи… или мирт… или хвойник – кипарис, тую… Они растут медленно. А это я не знаю, что такое. Вдруг он у нас загнётся?
- Ну, значит, и любви нашей придёт капут.
- Ах вот как… Ну мы с тобой просто парочка идиотов. Два сапога пара. Теперь над этой юккой дрожать надо?
- Дрожи. Дорожи. Что, она тебе не нравится?
- Да нет, почему же… привыкнуть надо. Раз купил… Разузнать, как с ней обращаться-то…
- Разузнавай. Пойду «Евроньюс» досмотрю.
Лариса взяла в стеллаже справочник по цветоводству, нашла эту юкку в конце оглавления – ага, страница девяносто седьмая… Открыла: есть и описание, и рекомендации по уходу, и даже фотография. Она. «…Одревесневший ствол разрезают на кусочки длиной 20 – 30 сантиметров… высаживают в горшки… образуются побеги…» Батюшки! Да это крупномер: «вырастают до трёх метров высотой». На фотографии красовался толстый ровный столб, увенчанный султанчиками листьев. У меня потолки три пятнадцать, растерянно подумала Лариса. Вымахает эта скучная шершавая слоновья нога и станет подпирать потолок…

 
КОНЕЦ