Хлебушко

Я, Соса и Мотях, прошмыгнув без билета в клуб, уселись, как обычно, на сцене за экраном. Шёл какой-то затертый фильм, к тому же смотрели мы все наоборот, и звук стоящих рядом репродукторов разрывал черепную коробку. А для того, чтобы хоть что-нибудь понять, мы становились на четвереньки задом к экрану и, свесив голову между ног, смотрели на белое пятно. В такой позе нас и застала завклубом Засядкина Нюрка.
Фильм остановили, включили свет, и под общее оживление и хохот в зале, нас, смотрящих на зрителей из-под ног, выгнали, пообещав принять какие-то меры общественного воздействия. По непросохшей земле мы пошлепали домой. Говорить особо было не о чем, так как мы не поняли, о чем был фильм. А что делать завтра, тоже не придумали: знали только, что в поля не ехать, из-за зачастившихся дождей.
Мне стало грустно и захотелось чего-то совершить. Грусть мою разделил и Соса, сказавший задумчиво:
- Надо чего-нибудь пожевать.
Мотях предложил: - Айда-те до Кузиных, яблок нарвем у них. Кажись, они уже созрели, стали покрупнее сорочьих яиц, и надо бы вперед хозяев успеть их снять.
Я спросил, о каких яблоках идет речь.
- Да у Ивана Даниловича, шоферюги, - уточнил Мотях.
Покружив у двора с желанными яблоками, мы полезли через плетень Совковых. Но плетень завалился в густую крапиву. На шум упавшего забора забрехали не знавшие нас собаки, а на пороге своей избы появился Иван Кузин. Он грозно и смачно заругался в темноту:
- Какой там змей рогатый шлындаить?! Щас пальну жупанчиком-башка то и отвалится.
Кузин - мужик горячий, этот и пальнет.
Втроем, не сговариваясь, мы рванули с плетня в сторону школьного сада, где стали недосягаемы для ружья несознательного владельца яблони. В школьном саду уже давно всё ободрали, а последние яблоки съели еще на Троицу. Здесь, запыхавшиеся, мы решили передохнуть и обсудить дальнейшие наши действия.
Слегка отряхнувшись от грязи, Соса предложил:
- Давай, Женька, сходим завтра за Тополиную балку, а то как бы Мирон со своей шантрапой яблоки не обнесли, после саранчи на полях больше остается, чем после мироновцев.
Решили, что сегодня идем по домам спать, а утречком пораньше – в путь по яблочки.
Тут я изложил давно созревшую идею:
- Пацаны, а как мы будем яблоки тащить? Что, если надеть пальто да карманы попрорвать? В такое пальто между подкладкой и сукном чуть ли не по ведру влезет.
Соса поддержал мою мысль, тем более что ему, как и мне, карманы рвать не надо, они и так давно порвались. С мечтою о яблоках мы разошлись по домам спать.
Утром встретились возле древних тракторов «хэтэзэшек», одетые не по сезону: в замызганных пальто на голое тело. Мотях в трусах и майке, но за спиной висел самодельный вещмешок! Удобно! Соса, как бы извиняясь, сказал о том, что они с Толиком забыли взять хлеб. Оказалось, и я не взял ни куска. У них дома его просто не было, как и у меня. Поэтому надумали идти через карьер и там набрать для сосания илу, и далее по балке, чтобы надрать корней солодика, стеблей одуванчика и яблок. В общем, с голоду не умрем.
Июль начался с дождей и прохлады, испортив подоспевшую уборку, которая приостановилась. На полях, впервые скошенные, валки ячменя прорастали повителью, да так что эти валки и вилами не отодрать от земли. Лужи не успевали просыхать.
Босиком шагалось легко, размякшие колючки были не страшны нашим загрубевшим подошвам, и если бы мы закрыли глаза, то ноги сами привели нас в карьер. Нам это место было известно и интересно не только наличием скрюченного ила, заменявшего нам шоколад, но и как место, где можно было раздобыть медные трубки для изготовления поджигательных пистолетов. Трубки мы откручивали или выламывали у часто стоявшего здесь экскаватора добывавшего песок каким-то стройкам.
Однако, подойдя к песчаному карьеру, мы поняли, что грязь, окружающая экскаватор, не позволит к нему приблизиться, а главное - ил был раскисшим и больше походил на грязь, которую не пососешь. Сплюнув куски размякшего ила, мы решили идти дальше без сосучек, а жаль: считай, остались без провианта.
Продвигаясь по балкам в направлении полигона, мы не могли пройти мимо любимого нами «джипа», брошенного когда-то немцами. С мая, когда в последний раз ходили этой дорогой за ландышами, «джип» ухе многое потерял, и, как многие говоривали, железки и детали Глиштя перетаскал к себе во двор, где пытался сделать какой-то самодвижущийся аппарат.
Насобирав несколько кусочков плекса для разжигания костра, мы снова двинулись в путь. Дорога была неблизкой. До тополиной рощи километров шесть-семь, а там еще чапать и чапать. Одно успокаивало и манило: как дойдем, яблок уж объедимся.
Вот и знакомая тополиная балка. Толик заныл свое:
-Ой, устал... Куштавати хочу-у!..
Пальто давило на плечи, прижимало к земле, ноги выворачивались, как бы заставляя нас повернуть домой.
Солнце было в зените и изматывало наши тела, укутанные в поношенные пальто. Мы с Сосой очень завидовали Мотяху, вернее, его легкой одежде. На наше счастье попались два муравейника с красными и черными муравьями. Красных трогать не стали - это «наши», а черные - это, по нашему разумению, немецкие, им стали с жадностью откусывать жопки, высасывая сладко-кислую жидкость.
Проковырявшись с муравьями полчаса, пошли дальше.
И вот заветное место. Спустились...
Сколько мы не искали деревьев с яблоками, их не было нигде. Кто-то зимой вырубил все на дрова. Торчали пеньки да валялись обрубленные ветки, и только на одном искалеченном деревце, случайно брошенном порубщиками, тряслись с десяток начинающих хиреть яблочек. Мы осторожно оборвали и тут же их съели, разделив поровну заветные плоды. Ох, до чего же были вкусные горьковатые дички! Мы даже в благодарность это дерево на изломе хорошенько грязью обмазали: может, оживет, может, даст еще людям вкусных плодов.
С пустым вещмешком и незатаренными пальто мы вылезли из яблоневой балки. Мариновки не видать, где-то прижалась она к прохладной Карповке. Ох, зачем мы заговорили о реке: пить, так хотелось пить, даже больше, чем есть.
Стали на распутье, но ведь не идти же пустыми домой, и, будто сговорившись, поплелись к окопам и блиндажам. Собирали сверху или в земле оставленные со времен войны патроны. Они были разными. Кое-где ряды пустых советских сменялись на ряды пустых немецких гильз. Мы понимали и легко представляли, сколько раз занимали одни и те же позиции воюющие стороны: то русские, то немцы, то...
Среди пустых гильз нередко попадались и нормальные патроны, и даже были будто только что выпущенные с завода. Они поблескивали обмеднёнными пулями.
Продвигаться от окопа к окопу становилось всё трудней. Бока у пальто в самом низу раздувались от собранных патронов. Попадались и «чертовы пальцы». Это такие пули, у которых сзади находился фосфор, мы их очень любили. Даже, скорее, не пули, а маленькие снарядики.
Бывало, намажешь жидким фосфором лицо и руки... Эх, даже самому страшно становится: ночью весь светишься, особенно под одеялом. Оно и понятно, что бабка Мавреша впотьмах перепугалась, когда мы в окно к ней заглянули. Вот страху старуха натерпелась! Ну, тут любой бы струхнул.
Правда, на другой день наша классная, Раиса Яковлевна, отчитывала - будь здоров,
Патроны патронами, а целый день без еды, притом нагруженные, как говорил мой дядя Проня, подобно «рашен кэмел», двигаться дальше сил уже не имели. Вспоминали про абожаники, черепеники, блины и оладушки, но жрать хотелось еще больше.
Дотянули до следующего более-менее сохранившегося блиндажа, стали через амбразуру всматриваться в темноту.
Вроде стол, и на столе две кружки, котелок с крышкой да свистюган из отстрелянной гильзы. Стали канаться, кто полезет. Выпало мне, но как я ни пытался, в узкую щель пролезть не мог, а вход был завален. Пришлось в блиндаж Мотяха засовывать. Дали ему спички и открыли три патрона: при вспышке пороха можно хорошо внутри все осмотреть.
Мотях, перед тем как лезть, орал:
- Ой, мамка Мотя, помоги, я же не вылезу, пощадите!
Но мы поняли, что он от страха упирался коленями и локтями.
Когда его наконец-то засунули, зажег Мотях порох из патронов, протянув пороховую дорожку. Озарился блиндаж ярким светом, даже нам страшно стало.
И тут Мотях из блиндажа не выскочил, а ужом шмыганул. Мы его еле догнали. С перепугу он еще долго говорить не мог. Ишь, каким прытким оказался, а то «устал, ноги отваливаются».
Все же допытались мы его. Оказалось, там скособочившиеся скелеты в едва сохранившихся немецких мундирах, штук семь сидело. Он их и испугался. Нашел кого пугаться… Мы с Сосой по блиндажам, не такое видели, однако Мотяха затолкать в этот бункер второй раз не получилось.
Стали мы осколками снарядов амбразуру пошире разбивать. А Мотях кричит:
- Ребя, нате лимонку, она рванет, вдвоем свободно пролезете!
И все норовил гранату в нашу сторону метнуть.
Я пригрозил:
- Смотри, Толик, рванет, придется тебе одному домой идти (а уже сумерки надвигались). Так что подумай, прежде чем кидать.
Подействовало!
По жребию выпало лезть Сосе. Он быстро залез, не то что Мотях, и – сразу к котелку, стоявшему на столе. Открыл крышку, достал что-то вроде четвертинки кирпича, попробовал на зуб и радостно заорал:
- Хле-е-бушко!
Мотях, стоявший в отдалении, прибежал к нам быстрее, чем Соса вылез из блиндажа, затараторил:
- Хлопцы я же первый лазил, мне, чур, первому хлебца. Я же первый, мне поболе кусочек!
Стемнело, и пошел привычный в этом году дождь. Хлеб, чудом сохранившийся со времен войны, внешне походил на ноздреватую пемзу. Делили поровну. Дождь пытался размягчить наши кусочки, но мы с наслаждением сгрызли военный трофей, запивая корки водой из образовавшихся луж.
Слегка заморив червячка, вспомнил я, что не поблагодарили тех, кто погиб в этом оборонительном сооружении.
Соса спросил:
- А как мы их благодарить будем?
- Да вот, перекрестимся и «царствие небесное» убиенным скажем.
- А может, это фашисты, а ты им царствия небесного желаешь? – сказал Мотях.
- Ну и что. Раз люди погибли, не они виноваты, а Гитлер с Геббельсом, так что…
Мы все набожно перекрестились и каждый пробурчал что-то свое.
Возвращались.
Наши пальто от дождя отяжелели, и мы стали выбрасывать патроны, оставив килограммов по пять, чего хватило бы на все лето, а то когда еще выберемся за патронами?
Усталость вдавливала нас в чавкающую глину, хотелось лечь, укрыться чем-нибудь и поскорее уснуть…
- А что, Женька, давай пальто расстелем и поспим, - сказал Соса, будто подслушал мои мысли.
- Не-е-ет, ребя! Вам хорошо в пальто. Вы хитрые, а мне что – на рюкзаке с острыми патронами сидеть? Лимонка грудь не греет! – заныл Мотях.
Мне стало страшновато: что мама подумает? Где пропал? Степь, она вон какая… Бескрайняя… Обкричишься в поисках.
Но тут на нашу радость из-за косогора показались огни родной Мариновки. Оставалось прошлепать с километр, ну полтора. Даже настроение поднялось, несмотря на темень вокруг. Хотя, в разрывах облаков за нашими спинами стала изредка появляться пугающая луна.
И тут впереди блеснули чьи-то глаза. Прямо на нас двигалось какое-то существо.
Мотях, шедший впереди нас, закричал истошным голосом:
- Волки!
Я их никогда не видел, но от страшного крика словно остолбенел.
Существо, шлепая по грязи, приближалось…
Толик быстрым движением достал лимонку, выдернул чеку и метнул в темноту…
- Ложись!
Мы упали лицом в грязь, закрыв уши руками.
Громыхнуло, засвистели осколки, и сразу же волк завизжал, заскулил.
Закричал и Мотях:
- Ой, убило меня, ой, убило, мамка Мотя…
Мы подползли к Мотяху, все еще опасаясь скулящего зверя. «Убитый» держался за правое бедро и орал, обращаясь к мамке Моте. В его ноге торчал маленький осколок, величиной с ученическое перо. Я выдернул осколок, а Сергей стал высасывать у брательника кровь из ранки.
Мотях вскочил, сбросил рюкзак с патронами и, прикрыв рукой ранку, понесся домой с криком:
- Убили! Убили, мамка Мотя-а-а...
Волкообразное существо скулило и стонало, призывая на помощь. Уж что-то близкое и знакомое доносилось из темноты.
Я двинулся на зов. Серега попытался меня удержать:
- Не ходи... Пусть сдохнет. А то сожрет волчара...
Но это уже не могло меня удержать.
Жалобное скуление затихло и... о Господи, что за глаза!? Глаза моего пса! Нет, это не волк! Это шел встречать меня Пиратушка...
- Пират, Пиратик, барбосик мой...
Я склонился над израненным другом. Растерянный, не зная, что делать, достал оставленный для Пирата кусочек найденного хлебушка.
- На, ешь. На, ешь! - плакал я. Пират открыл глаза, лизнул меня в губы и...
Подошедший Соса произнес:
- Сдох!
- Нет, нет, он умер, умер, - разрыдался я от потери верного друга. -А я ему гостинец нес... Хлебушко-о-о...
Слезы текли, не унимаясь...
Я снял пальто, вытряхнул на дорогу все патроны, переложил на расстеленную одежду бездыханного Пирата и потащил его по грязи домой...