Больное сердце

               
               
                Больное сердце.

                Глава 1.
       Павел не любил ванну, он называл "это" не иначе как барахтанье в своей грязи и предпочитал обыкновенную баню. О своей бане он ещё не мечтал, так как до неё  не дошли на даче руки, а баню общественную не то, что бы любил, но уважал, хочется добавить –  по мужски. Ещё с детства остались приятные воспоминания о бане, когда они с отцом парились до изнеможения, потом добавились воспоминания связанные со спортом, со сгонкой лишнего веса перед соревнованиями. Тогда, сидя в парилке, утончались все мысли, сосредоточивалось внимание, была возможность, выйдя с парилки закутаться в простыню и уйти в себя, отречься от всего суетного и поразмыслить о планах, собраться с силой духа на предстоящее соревнование.  Сейчас он полюбил и сауну, нет, не за то, что там выше температура и прочее, а за её тишину. Да, дорогой читатель, ну что здесь поделать, если в  парной сейчас мат-перемат или лучше сказать, извиняюсь за такие словечки, словесный понос. Порой даже присутствие детей не останавливает это беззаконие, а в итоге получается, что ты, очищая тело, тут же  мажешься грязью от сквернословий тебя окружающих людей. Всех призывов о тишине без ругани хватает обычно на несколько секунд и через, максимум, полминуты происходит всё то же самое. В сауне же такого нет, там конечно то же ведутся беседы, но всё же более тихо и не так рьяно, да и весь вид сидящих в сауне сосредоточенных людей не располагает к болтовне. Да, как хорошо бы было сегодня побывать в бане, а, не скорчившись в три погибели юлозиться в ванной. Господи, ну что делать в ванне мужику весом за сто килограммов, когда ванна имеет ёмкость всего двести литров и в длину метр семьдесят, её и наливать то приходиться наполовину, да и не развернуться в ней. Но, за неимением лучшего, когда ты приехал с дачи весь грязный и усталый, а  жена хочет от тебя нежности и чистоты, то приходиться влезать в эту штуковину и отмокать там минут двадцать, устраивая тонкой струйкой минисауну, к сожалению, только почти из одной горячей воды.
 Ох уж эти отступления и размышления, но, дорогие мои, это я вам пишу, что бы вы поняли состояние нашего героя, его так сказать внутреннюю составляющую.
 Уже в постели Наташка попросила, как всегда массаж. Странные люди, эти женщины, думал про себя Павел, устал ты или нет, хочешь ты или нет, приятно тебе или нет, - делай и всё. Нет, понятно это ей приятно, понятно, что всё женское тело это вся эрогенная зона, понятно, что ещё и полезно для неё, но, однако же, иногда это надоедает и уже воспринимается как обязанность, своего рода насилие. Так, продолжая про себя раздумывать, Павел трудился над женой, сидя на коленках поверх её крошечного, изящного и очень стройного тельца. Он делал какие то поглаживания,  растирания,  разминания, переходя снизу к шее и наоборот. Толк в массаже он знал, спортсмен всё-таки, хоть и бывший. Он делал массаж спортивный, силовой, он мог взять руку и с лёгкостью отделять внутрение мышцы от костей и разминать закисшую мышцу, растирать тело, всеми видами от классического до эротического, который, как видимо и нужен был его жене. Всё тело Натальи согревалось теплом рук очень сильного, крепкого мужчины, которым был Павел, его лисичка, как он её называл, в его объятиях  была просто дюймовочкой. Его руки согревали всё её тело, чувствовалось, что этот массаж её составляющая, да и не массаж это, а некое соединение двух любящих существ в единое целое, когда два тела сливаясь и согреваясь телами, становятся одним целым. Ей так нравились его мощные, руки, в них чувствовалась такая мужская сила,  которой она хотела отдаться  и наслаждаться. Она хотела быть в его объятиях, что бы он, по закону силы овладевал ей, а она была готова подчиняться ему, по Божьему закону превосходства мужчины над женщиной. Он делал с ней всё, что хотел. Она была его женщиной, то есть всё подходило идеально. А ей особенно нравились новые его, как она называла «нахальства», до которых Павел был большой изобретатель…Вроде всё как всегда, но, что-то необычное, вдруг какой то поцелуй не туда, какое то тихое словечко с покусыванием в мочку ушка, то просто возьмёт тебя как куколку и приподнимет над кроватью, а затем поцелует... А уж в мастерстве эротических рассказов, во время раздевания и переменам мест любви ему не было равных. Он мог увести её то на балкон, то на крышу, а то просто не закрыть дверь на ключ, для чувства тревоги и опасности. Нет, не пугайтесь дорогие мои читатели, всё это было как игра, без намёка на насилие, а только как проявление высшей любви к своей женщине. В общем, он владел ею безгранично, а она этого хотела, и даже жаждала, тем паче, когда всё это сопровождается такими сладкими словами нежности и возбуждающими подробностями на ушко. Наталья таяла  первой, царапая ему спину, при этом изгибалась в талии как волна, на бризе.  После некоторого затишья и  дав ей отдышаться, он повторял и доводил её ещё  несколько раз до блаженного состояния. Волна за волной накатывались на берег счастья, тела как прибрежный песок насыщались горячей влагою, пока всему не приходил блаженный конец …
    Павел уже было повернулся на правый бок, что бы заснуть, когда Наташка сказала:
-Дай посмотрю прыщики, - и она зажгла  бра над кроватью.
 (Вот второе любимое занятие женщин после массажа, как говорят, хлебом не корми, а дай прыщик выдавить, уж простите меня милые женщины-читательницы, но ведь есть такая у вас тяга к этому, есть.) Пашка лёг на живот, подставив жене спину на «экзекуцию» и уже сквозь полусон сказал:
-Да, я ж не мальчик угреватый уже, зайка, там у меня всё чисто.
-А вот и нет, вот есть какой то красненький прыщик, сейчас мы его,- и Наташка, запрыгнув на спину, ловко примостившись, запустила свои ручонки в могучую спину мужа.
-Что-то больно, может это не прыщик, а ты родинку расцарапала?- произвёл недовольство Павел.
-Нет, не выдавить, ещё не созрел, что ли, всё милый, сейчас одеколончиком продезинфицирую и баиньки.
               
                Глава 2
 В окошке регистратуры женщина в марлевой повязке спросила:
-Карточка есть?
-Нет, я в КВД первый раз,- соврал Павел, хотя он был здесь на Железнодорожной улице, в кожнове-нерологическом диспансере, но было это лет двадцать назад. Да и наверняка карточка не сохранилась, думал он про себя.
-К какому врачу?
-А я фамилий не знаю, мне к любому.
-Да, я вас спрашиваю к венерологу или к кожнику пойдёте?
-А, к кожному, конечно, не к сифилитологу,- несколько смущаясь, ответил он.
-Вера, слушай какие умные мужики пошли, а - сифилитолога без ошибки произносят,- обратилась медсестра с усмешкой к сослуживице и,  передавая карточку в окошко Павлу, сухо добавила,- Третий кабинет. 
 Как всегда очередь в больничных учреждениях огромная, идёт медленно, в холле перед кабинетами было душно, несмотря на ноябрь месяц и холод на улице. Павел нашел местечко на диванчике и глубоко провалившись, стал ждать своей очереди. Кого тут только не было и  с красными руками, и с какими то лишаями на лице, и с язвами на ногах, но больше было молодых женщин или девушек с какими-то, то ли прыщиками, то ли язвочками на лице и руках. Павел смотрел на всё с долей сочувствия и жалости, но и с некой брезгливостью к той дверной ручке, за которую ему придётся браться.  «Надо будет дома руки помыть тщательно», - подумалось ему, и в этот момент вышла из кабинета девушка: «Всё теперь моя очередь»- и он легонько толкнул дверь ногою, что бы не схватиться за дверную ручку.
 -Так говоришь, жена прыщик выдавила?- повторил доктор, разглядывая опухший фурункул, - И давно это у тебя?
-Дней десять. Сам всё мазал разными штуками, а он всё растёт и растёт?
- Вот, нельзя прыщи давить, заражение крови может быть, а что такое заражение крови а?,- вопросил врач Павла и сам же продолжил,- Два часа и полный сепсис, и ты уже небесах, о как. Понял и жене передай. Руку поднять можешь или уже больно?
-Могу, но больно.
Врач долго смотрел на левое предплечье, где образовался здоровенный фурункул, потом помял вокруг кожу, будто хотел там, что-то нащупать, потом выдал свой вердикт.
-Мазать ни чем не надо, просто чистые салфетки, ну и процедуры, конечно, назначим, надо его солнышком погреть, да на УВЧ походить, тогда, глядишь, и созреет, засохнет и отвалится. Ну и больничный придётся оформлять, раз ты руку не можешь поднять. Больше то ничего не болит?
-Да вроде нет,- ответил Павел и потом уже нехотя, с робостью добавил, - Скажите доктор, а может простуда ТАМ появиться?
-У тебя что, герпес на половом члене? - затем, поправив очки и взглянув пациенту в глаза, врач продолжил,- Простуда может появиться на любой слизистой части тела, в том числе и ТАМ, совет хочешь?
-Ну да, конечно.
-Не усердствуй в половой активности, особенно без жены. Герпес там, большей частью, проявляется от мастурбации.
-Да я женат и не онанист вовсе, - уже смущённо и раздражённо ответил Павел. 
Врач заметил некоторое смущение пациента и уже более отвлечённо ответил:
-В половой жизни тоже надо соблюдать меру. Лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз,- отчеканил поговорку доктор и продолжил,- вам молодым свойственен максимализм, а надо проявлять и умеренность. Ладно, через два дня на приём, а эти дни походи на процедуры.
   
  Левое плечо у Пашки продолжало болеть, фурункул рос и чернел, опухоль выделялась бугром, и размер её был уже почти с кулак. Процедуры как-то никак себя не проявляли, от них не было никакой пользы. Уже пошла вторая неделя, с тех пор как он обратился к врачу, а улучшения так и не было. Левую руку уже совсем тяжело было поднять, да и опухоль как то стала воздействовать на   
лимфатический узел под мышкой. Наташка, чувствуя свою нечаянную, всё же невольную вину старалась всем своим видом и действием как-то помочь Павлу, как-то ему угодить. Он всё это видел и понимал, ценил её заботу и в серьёз её не осуждал. Хотя, «за глаза», в разговоре с товарищами, забывшись, как-то раз, допустил словечки типа: «Да вот, моя глупая баба прыщик выдавила, теперь я на больничном отсиживаюсь». И всё же это было больше не осуждение её, а осуждение своего состояния и поэтому, зная, что о жене всегда надо говорить только доброе, что бы не случился разлад в семье, поправил себя, говоря: «Прости Господи, что зазря жену осудил, да сам виноват, в ванной расцарапал мочалкой, а теперь лишь бы кого осудить, все кругом виноваты, но только не я ».
  Юлька, дочка Натальи от первого брака, тоже переживала и заботилась, но её забота была больше чувственной. Она  называла его папой, хотя они жили с Наташкой вдвоём только два года. Юлька  сама снимала с папы рубашку, потом аккуратно, предварительно размягчив перекисью, снимала марлевую повязку и  долго смотрела на фурункул, потом начинала на него дуть и чего-то приговаривать. Всё это она проделывала стоя на цыпочках, слегка прикасаясь своими двенадцатилетними грудками к  телу Павла.
  Нет-нет, дорогие мои читатели, она была ещё ребёнок, дочка и папа, и ничего более, он по-своему, по отцовски её любил, хоть и не был ей кровным отцом, а Юлька была на десятом небе от такого отца, который мог её кружить, брать на руки, разговаривать с ней уважительно, как со взрослыми, они могли часами с ней разговаривать «ни о чём», могли общаться телефонами и обсуждать кино, в общем, они дружили, и их дружба была законнорожденным чадом их любви с Наташкой, их семейной любви. Конечно, это далось Павлу не сразу и не легко, он, где-то полгода подбирал ключик взаимопонимания с Юлей. О, сколько было ссор, сколько разногласий и протеста с её стороны, когда он просто учил её элементарным вещам,  типа, что каждый моет за собой посуду сам, что телевизор только до одиннадцати, что вкусненькое и сладенькое должно быть как награда, за добрые дела, да и то, не каждый день. Такое противостояние длилось, где-то полгода и даже Наташка, как-то раз сказала, что вот бы было здорово, если бы у вас с Юлькой наладились отношения, то и лучшего в семье и желать не надо было бы. И вот свершилось, как чудо, как ответ Бога на прошение в молитвах, совершилось не «серединкой - наполовинкой», не капельку и  чуть-чуть, а совершилось во всей полноте, с преизбытком - они стали лучшие друзья - папа и дочка. Их привязанность или лучше сказать любовь была неподдельной, это было закономерное продолжение любви мужа к жене и как следствие к дочке. Юлька могла виснуть на папе, могла с разбегу плюхнуться в кровать между Пашкой и Наташкой, она любила слушать,  как он читает вслух ей на ночь истории или выдуманные, специально только для неё, сказки, одним словом им было ненаговориться и порой, уже сама Наталья прогоняла её  к себе в постель, в соседнюю комнату.
-Папулик, тебе больно,- она легонько дула на фурункул и гладила ему вокруг опухоли.
-Нет, зайка, когда ты так делаешь мне наоборот очень хорошо.
-Пап, а тебе больно будет, если ты меня покружишь?
-Ерунда, - и он, превозмогая боль, хватал её под мышками и начинал крутить вокруг,  Юлька радостно визжала, и от этого визга  дом наполнялся какой то солнечной радостью. Он всё её кружил, а она смотрела ему прямо в глаза, и в её глазёнках можно было видеть счастье.

                Глава 3.
 Уже две недели как Павел ходил на какие-то прогревания, и другие процедуры, глотал антибиотики, но фурункул рос, точнее это был уже не фурункул, а какой-то бугор с черной язвой по центру. Врач по долгу смотрел и щупал фурункул, а под конец вообще отменил все процедуры и  пригласил главврача КВД и они, что-то в втихаря обсуждали, затем пригласили ещё одного врача и опять, что-то ничего не говоря Павлу, таинственно перешёптывались. От главврача Павел еле услышал упрёк лечащему врачу, что-то вроде: «зачем назначать было прогревание». Затем врач всё-таки нарушил молчание с Павлом и выдал вердикт:
-Мы направляем вас к профессору, главному кожному врачу Санкт-Петербурга, у вас необычный случай, фурункул не созревает и не уменьшается, а, к сожалению, растёт.
Потом врач, уже наедине объяснил, как проехать к главврачу и когда у него приём. Уже перед выходом из кабинета Павла добавил:
-Мой совет, не затягивайте с этим, всё может оказаться не так просто.

Через день Павел был на приёме у профессора, главврача по кожным заболеваниям Санкт-Петербурга, это была старенькая сухощавая бабушка, но подвижная и даже очень энергичная. Было странно, но она долго ничего и не смотрела, ознакомилась с историей болезни, принесённой Павлом от кожника из КВД, взглянула мельком на чернеющий опухший фурункул и произнесла:
-Я вам выписываю направление, в диспансер, поедите на Чёрную речку, а там, через мостик пешочком, улица называется Берёзовая аллея…
 При этих последних словах «Берёзовая аллея» у Павла, что-то пробежало холодной струйкой по спине, в животе стало так, как будто ему дали поддых. Он всё понял, в Питере все знают, что на Берёзовой аллее онкологический диспансер, а он, оказывается, был просто дурачок, который ничего не видел и не понимал,  у него просто-напросто раковая опухоль, ха-ха.
 -Да, быть таким тугодумом, быть таким простаком и не понимать, что это не фурункул,- всё думал про себя Павел,- ну надо же, конечно, теперь всё ясно, почему торопил его кожник, а чего же он тогда назначал согревающие процедуры, всё понятно сам не знал, что это не фурункул. Ох уж эти врачи, ведь говорят - не навреди, а чего уж теперь…,- всё ворчал про себя Павел, он то осуждал врачей, то себя, то весь мир, то свою судьбу. Он был подавлен, нет, он был разбит, он ещё молодой сорокалетний здоровенный мужик, возможно болен неизлечимой болезнью, возможно, что ему осталось коптить этот мир не так уж и долго, может год, а может полгода, а может месяц-два, а там сепсис и аля, конец? Что, всё, это итог жизни? - всё спрашивал он себя, и продолжал свои мысленные монологи - А, что я сделал доброго, ради чего я жил, и жил ли я? А может я и не жил, а только всех обижал, а жил то только для себя, для своего удовольствия, типа «бери от жизни всё».    Господи, я знаю, Ты есть, что мне делать, что? А совесть, что мне говорит моя совесть?
-А, ты будешь слушать сам себя, не испугаешься моего голоса правды, что стыдно стало, да? - говорил то ли он, то ли его совесть
- Поговори моя совесть, прошу, поговори, поругай меня, мне это сейчас нужно, я согласен, я жил не так, не так как надо, я знаю, как надо жить, в согласии с тобой, с совестью, знаю, что в согласии с Богом, но ведь и обстоятельства были такие.
- Ой, жалейте его все, у него обстоятельства были бросить первую жену и жениться на молоденькой, ой пожалейте дяденьку в сто килограммов, ему есть нечего, голодненький такой, ой жалейте его все у него прыщик вскочил, и он сейчас умрёт. Да, ты мужик или тряпка, что ты заголосил, как баба, ну помрёшь, так все помрут, один раньше другой позже, а ты и так немало пожил, да и к чему тебе жить то? Всё одно живёшь неинтересно, а так прозябаешь в усладе естества, - опять ответствовал ему внутрь сидящий.
-Постой, ты совесть или нет? Совесть ты - я или не я, ты - моё или не моё, кто говорит я, в я или ты в я? Слушай, совесть, или наоборот бессовестный  противник, я совсем запутался, я понял, что ты хочешь сказать, я всё понял, надо успокоиться и не волноваться, проявить мужество и веру? Веру, какую, если я почти неверующий, то есть на словах я, конечно же, верующий, да таких как я верующих и не найдёте, я и в храм хожу и крест ношу, вот.
-Стоп, ну кого обманываешь? Себя опять обманываешь, опять глядите на него все - идёт верующий, гляньте, там у него  крыльев за спиной не появилось, а? А нимба вокруг головы, а? Ты же знаешь, вера без дел мертва есть. Какие твои дела? Что каешься – исправляешься – нет дорогой, наоборот жиреешь туловищем и хиреешь душой.
- Ах, Господи, всё, ладно, виноват, заслужил, согласен. Боюсь и спросить то, Тебя - простишь? Что, никого не наказываешь, всех милуешь, сами себя наказываем, а детки малые, что, в чём они виноваты? Отвечаешь, что - за родителей детки виноваты, а если нет? Что, тогда для подвига и нашего милосердия, что у Тебя нет мёртвых, а все живые? Господи, ну как же жить то, как? Говоришь, что надо честно? По заповедям? Так это труд, а хочется ничего не делая, за так всё получить. Что? Говоришь, что это просто норма человеческой жизни, что это нормальное состояние жить по Твоим заповедям? Понял, теперь всё понял.
  Вот с такими путающимися мыслями внутри себя, с оправданиями и нет, Павел пребывал первые часы своего нынешнего состояния в новой известности. Он тихонько брёл домой, он знал, что всё расскажет жене, что она будет нервничать, как и все женщины будет его успокаивать и говорить, что, мол, может всё и обойдётся, что может быть это вообще доброкачественная опухоль, что рак сейчас успешно лечат, тем более на ранней стадии, что примеров того не мало.  Да он и сам это всё прекрасно знал, да и сам читал «Раковый корпус» Солженицына, что нельзя унывать, надо молиться, продолжать жить. И тут же у него появлялись мысли, что мол, а вдруг метастазы уже пошли к позвоночнику и лимфатическому узлу, ведь не зря лимфоузел уже побаливает, а вдруг уже и до сердца недалеко. Ему уже виделись картины, как чернеющая опухоль обволакивает сердце, как она своими когтями сжимает  этот кулачок мышц и не даёт ему биться, как весь организм начинает сопротивляться, но не может, потому, что метастазы, как дьявольские щупальца, добрались до сердца и оно, бедненькое, просит о помощи, но в ответ видит только негативные картинки из содеянного прошлого, видит все пагубные поступки, ожесточившие и сделавшим его больным. С ранами и язвами, не способного к сопротивлению  этим чёрным щупальцам. А щупальца как будто и рады этому, они с каким то ехидством всё сильнее и сильнее сжимают сердце, которому становится невыносимо больно.
  У него действительно кольнуло сердце, и ему вспомнилась фраза из Евангелия «…сердце чисто Бог не уничижит…».
-Да, значит, моё сердце погрязло в грехах, и эта болезнь есть прямое мне наказание, или испытание на прочность? – размышлял про себя Павел, - Но Бог никого не наказывает, значит, я сам себя наказал своими поступками. А если это проверка моего состояния, так сказать «проверка на вшивость», то я  и должен это испытание  пронести достойно. Так? Так–то так, да вот страшно, а вдруг всё равно это близкий конец? Но ведь я не сделал в жизни самого главного. Кстати, а что я должен был сделать самое главное в жизни? Не знаю. А, что я сделал не так? Я предал своё призвание и не стал развивать свой талант, что ещё? Ах, да я поссорился с отцом и не разговариваю с ним уже больше года…, что-то ещё, вот - я никого не люблю кроме самого себя. Нет, это всё важно, но есть, что-то важней, ведь я просто-напросто не так жил, вот  оно - я не так живу, я живу для своего удовольствия, а не для других, кого люблю. Ах, забыл я ведь и никого не люблю. Понятно, что я, конечно же, люблю жену и дочку, мать, отца, да я всех люблю, но это любовь такая потребительски – взаимообразная. Эта любовь похожа на отношения типа ты мне – я тебе. Ты ко мне – хорошо, и я к тебе хорошо. А на самом-то деле только тронь и, как говорят, пойдёт такая вонь, что «мама не горюй». Наверное, я плохой человек, нет, может на фоне всеобщих падших душ, я и не совсем плохой, ведь не наркоман же и не алкаш, но на своём личностном восприятии идеального человека, каким должен быть человек - я плохой, даже очень. Но ведь я хочу быть хорошим, хочу. Я хочу быть настоящим человеком. Вот он корень зла – я плохой человек. Что же делать? Что? Может начать жить по Божьему? А может для начала прожить один день, так как надо? А как надо? Никого не обижать, а со всеми прожить в миру, в любви к ближнему? Совершить подвижку, подвиг, подвиг любви, подвиг во имя любви, не ради своего комфорта, а ради другого, во имя любви. Самопожертвование ради другого – подвиг, совершить подвиг. А, мне это надо? Ущемлять себя, зачем? Мне и так плохо, я болею, это мне нужно, что бы меня все жалели…, или проявить мужество, но я же не баба, я мужик! Хотя бы один день, хотя бы день…, но надо же, оказывается, что бы задуматься о своей жизни, нужно получить затрещину или оплеуху. Да уж, но почему надо  делать подвиги, трудиться, жертвовать своим временем и своим комфортом, почему нельзя лёжа на диване попасть в рай? А может и надо жить по вере, а остальное всё приложиться? Надо быть, в конце концов, настоящим мужиком. Хотя бы один день прожить по Божьему, а может это нормально – жить по Божьему, может каждый день надо жить по Божьему? Хотя бы один день.
 
  Павлу как раз сейчас, как никогда, не хватало бани, точнее просто посидеть в сауне и всё обдумать, и может быть успокоиться, а главное составить план действия, ему необходимо было уединение. Но,
 баня теперь противопоказана, сидеть на скамеечке, как бабушки у подъезда, он не хотел, поэтому то и брел, потихоньку сопереживая сам себе то, уничижая себя то, анализируя своё состояние.  Уже подходя к своей пятиэтажки, он твёрдо решил, что не будет показывать Наташе своей нервозности, а наоборот будет спокойным и рассудительным, может его спокойствие передастся и ей, да и Юльку не надо расстраивать, пусть ребёнок живет радостно.
-Господи, дай  силы быть спокойным, умирать так, умирать, а уж если умирать так достойно, со смирением,- так тихо сказав, он перекрестился и открыл дверь в квартиру. В голове неотступно крутилась одна мысль «Хотя бы один день прожить  по Божьему».


                4.
Наташа восприняла известие о возможной опухоли как-то нейтрально, особо не переживала, но и не была равнодушна. Её более волновали второстепенные детали, типа «почему врачи так долго, не могли распознать» или « зачем было греть опухоль» и т. д. Павел, как человек, у которого сейчас стресс, её как будто не донимал, повторюсь, Наталью более волновало не внутреннее состояние мужа, а внешние обстоятельства. Куда более сопереживающей оказалась Юлька, она действительно всей душой прочувствовала, лучше сказать, соединилась душой с папой. В её взгляде, ещё детском и чистом была забота и некая частичка тревоги, казалось, своим взглядом она вопрошала: «Папа, тебе больно? Папа, я  хочу, что бы ты не болел. Папа, чем тебе помочь?». Именно дочка была тем связующим звеном их любви с Наташкой, хотя Юлька и была ему не родной, но иногда Павлу казалось, что она его дочка изначально, он даже и предположить не мог, что по крови ни его дочь может стать его дочкой по духу. Порой ему даже казалось, что жена толи ревнует, толи завидует их сложившимся отношениям папы с дочкой, что его любовь распространяется на дочку с большей лаской, с большим взаимопониманием. Бывало так, что Наталья в раздражении начинает «наезжать» на Юльку, то ли по поводу уроков, то ли ещё по какому поводу, и  дочка с папой начинали переглядываться, понимая всё происходящее,  они начинали друг – друга поддерживать в этой ситуации, где мама была «противником».  Ведь Павел не имел права «надавить» на ребёнка, ибо тут же получил бы от Натальи протест не трогать ЕЁ дочку, поэтому то, не имея возможности проявлять силовые меры воздействия на ребёнка в воспитании, у Павла оставалась возможность общения с Юлькой только в терпении и любви, только постепенно, кротко, ненавязчиво доносить своё мнение в жизненной ситуации. И, как я уже говорил ранее, это возымело действие, то есть кротость здоровенного мужика победила детскую разнузданность, и обратило их отношения в искреннюю дружбу. Так было и сейчас, Наталья, по каким то своим каналам, названивала «ведающим» блатным докторам, богатой родне, в общем, занималась вроде бы тем, чем надо, но не мужем. Мужем занималась дочка, это, конечно же, немного странно звучит, но человек же состоит, не только из потребностей есть, пить, секс и отдых, но и из потребности в душевном или лучше задушевном разговоре, чего недополучал от жены Павел? и чем охотно делилась дочка. Она села ему на коленки, легонько обняла и, глядя своими большими, открытыми глазами произнесла:
-Папулик, ты не бойся, всё обойдётся, ты выздоровеешь и мама тебе ещё дочку, а мне сестрёнку родит, как ты хочешь. Ведь мама у нас хорошая, просто нервная, а ты ещё не знаешь какой дурой она была до тебя?
-Зайка, так о маме нельзя, ну мало ли, что с кем было раньше, я тоже дураком был.
-Папа, я же вижу, как она тебя раздражает каждый вечер, когда пьёт таблетку, что бы не забеременеть,  ты только виду не подаёшь.
-Всё то ты видишь, но если честно, конечно раздражает не таблетка, а её не желание иметь от меня детей, да и, к сожалению, я вижу это подтверждение  каждый вечер, но всё же надеюсь, что когда-нибудь она перестанет это делать.
Наталья была на диване и всё названивала в телефон, не вынимая трубки из рук уже с  полчаса. Она не слышала сокровенный разговор папы с дочкой, да ей это было по всему и неинтересно. Она то смотрела в телевизор, то записывала в блокнот какие то адреса и телефоны, то поглядывала на них с каким то пустым взглядом, при этом покачивая ногу. Колготки на ней были в гармошку, халат с каким то неряшеством, но по общему виду  скажешь, что она всё же очень энергичная и занята чем-то важным.
-Папулик, если она тебе не родит, не волнуйся, я подрасту и сама тебе рожу дочку. Может она тебя  и не любит вовсе?
-Ты, что говоришь то, дочку она родит, девочкам надо думать сейчас о своей учёбе, нравственном совершенствовании, мама нас любит, просто она, наверное, немного другая …
-Да ладно тебе папулик, потерпи только пять лет и  мне будет восемнадцать, - сказала она ему уже на ушко и, привстав на спинку кресла, добавила, - она тебя не понимает, ей не нужны дети, - проговорила  она  только ему, быстро вскочила и, очевидно смущаясь, убежала в свою комнату.
Наталья заняла место Юли и нежно села ему на коленки, обняла легонько за шею и, поцеловав в губы, сначала вопрошающе проговорила:
- О чём шептались, мои ангелочки? Как твоя болячка, мой милый, - и, не дав ему ответить, сама начала разговор о результатах переговоров со светилами в области опухолей  вирусного лихоимства и обора до нитки больных.
-Профессор сделает операцию за тридцать тысяч, наших деревянных. Надо соглашаться, мой отец даст нам в долг, - говорила она убедительно, продолжая сидеть у него, и легонько держась за шею,- Тебе не больно?
-Нет, моя роднулька, ничего платить не будем, всё будем делать как все, без всяких там доплат, это моя позиция. Позиция простого человека, а вдруг Бог смотрит на меня, на моё поведение? Он, что не знает, что я болею?
-Профессор, уже через день, вырезал бы, без помощи Божьей, вот так, операция пустяковая, меньше часа под наркозом. А пока тебя будут готовить, да  брать анализ на гистологию, да пока, то да сё, пройдёт месяц, а за месяц метастазы дойдут до лимфатического узла или сердца и, что - летальный исход. А я ведь люблю своего кролика, ну где мне найти ещё лучшего специалиста по любовным делам.
-Я, думаю, что мы с тобой живём не только ради любовных дел, а ещё и чего-то большего, ради семьи, ради нашей общности, да моя роднулька,- и он пустил свою руку под халатик, но в тот же момент боль в спине резко одёрнула его руку на место.
-Вот, видишь, тебе уже руку не вытянуть, надо звонить моему отцу, пусть даёт денег на операцию, а то у нас вечное безденежье, - уже с некоторым упрёком произнесла она.
-Наташа, не звони, всё обойдётся, всё будет хорошо, я буду как все…

  В это ноябрьское, солнечное утро Павел шёл по мосту через Малую Невку, воздух был насыщен запахами воды, нет, это особенные запахи, запахи чистой, только ей одной присущей Невской воды. Кто живёт в Питере, тот знает этот Невский аромат, оставшийся от весенней корюшки, от берегов, наполовину ещё с остовами деревянных свай непарадной Невы, от мостов  и гранитных набережных, в общем, от всего, что соприкасается с пресной  водой, мерно текущей полноводной реки, дающей выход самому большому озеру Европы к  морю.  Да и весь Питер насквозь пропитан Невскими ветрами, а уж тем более в устье, где Нева разрывается на многие рукава, где острова соединены друг с другом множеством дружеских рук-мостов, где осенний утренний морозец, соединяясь с насыщенным речным потоком восходящего пара от воды, даёт такой воздушный коктейль, от которого действительно начинаешь немного пьянеть, и в то же время, растекаясь по всему организму, он заряжает его какой-то духовной силой и чистотой. Проходя мимо рыбаков, забросивших свои донки с моста, он остановился и стал смотреть в воду, размышляя сам в себе: « Почему я не рыбачу, когда я был на рыбалке в последний раз, почему у них есть время, а у меня, его нет. Почему они могут, быть здесь свободно, а я нет? Что-то нарушено в жизненном укладе, что-то я потерял, может эта постоянная тяга к заработку, вечная нехватка времени и денег, вечное дачное строительство? Где ошибка, что главное в жизни, может в жизни главное вот этот воздух, солнце и вода, почему я раньше не замечал этого? Нет, помню лет до пятнадцати, я часто ходил на рыбалку, а потом, что случилось? Суета, мир, это он поглотил душу, погоня за дарами и благами мира стала целью жизни, вот оно, что. Я стал рабом мирских услад, мне некогда любоваться природой, некогда видеть это солнце, некогда пойти на рыбалку, но, однако же, этак можно опоздать и на приём к врачу. Вот оно, мне уже нет время и постоять с рыбаками, я опаздываю. Интересно, а после врача у меня будет время и желание побыть здесь на мосту? А почему я всегда спешу, зачем, мы спешим на работу, спешим сделать всё быстрее, спешим на обед, спешим с работы, спешим даже в любви, да, что говорить даже в храме спешим отмолиться, спешим, спешим. А, понял – мы опаздываем. Почему, зачем опаздывать, может, мы делаем слишком много лишних дел, а тех дел, которые надо и не делаем вовсе, может надо просто сесть и почитать? А как, не торопясь прочесть, что-то. Вдуматься, не тараторя, а со смыслом, прочитать, да просто сказку можно даже прочитать, сидя вместе  в обнимку, на диване. А, что может это и есть любовь, когда все вместе, в обнимку? Наташка скажет, что ей некогда, что кто-то должен позвонить, что Юлька ещё не сделала домашнее задание, что она устала и хочет лечь и действительно ляжет, автоматически нажимая  на пульте кнопку, и опять завертится телик допоздна, с любимым сериалом. Что за жизнь такая? Не спешить. А как же тогда «спешите делать добро», но это имеет философскую мысль о том, что в этой жизни надо сделать хоть, что-то доброе. «Поспешай  медленно», о! Это уже ближе. Ладно, вечером попробую. Я же должен хоть один день прожить как надо. Всё суета, всё обман».
 Три часа спустя он шёл опять через тот же мост, рыбаков не было, вообще на мосту никого не было, кроме милиционера. Павел остановился на середине моста, машин было мало, движение транспорта какое-то непривычно-неоживлённое, для центра. Пешеходная дорожка в месте разводки моста имела уступ на опоре моста и там была сделана гранитная скамейка, с неё то рыбаки ранее и ловили. Павел встал на коленки и немного перегнулся через гранитные перила, вода, словно магический омут была черная и притягивала своей мрачной загадочностью бесконечно неповторимых движений. От бьефа моста выходили какие-то каверны и буруны, они уходили по течению и постепенно превращались в огромные водовороты, из которых было бы действительно трудно выбраться, попади в него. Солнце, такое непривычно-долгожданное в Питере сегодня разыгралось не на шутку и начинало пригревать спину даже через куртку. Чёрная опухоль немного побаливала оттого, что дедушка-врач - «инквизитор» долго осматривая её, какими-то плоскогубцами, отщипнул кусочек опухоли на анализ.
Резкая боль оттого, что кто-то шлёпнул его по спине, попав прямо на болячку, вернула его от размышлений и, повернувшись, Павел увидел молодого полупрыщавого милиционера.
-Что вы здесь? Здесь нельзя.
-Почему?- ели сдержался Павел, что бы не схватить этого пацана и не бросить его туда – в омут.
-Рыбачить с мостов запрещено, вечно этих рыбаков гонять приходиться, и прыгать тоже, лучше идите, пока я не вызвал машину, а то бросаются с моста, а мне выговор, что не усмотрел за такими.
-Тебе сколько лет, сынок?
-Предъявите документы, гражданин, - уже раздражённо начал молодой служитель порядка.
-Ладно, ладно, я пошёл…
  Спускаясь, по эскалатору в метро Павел, уже успокоившись, подумал про себя: « А ведь я мог действительно бросить этого парнишку ТУДА, вот тебе и начало жизни по настоящему, какой я всё-таки неисправимый…»               
               
                5.
В итоге всё было примерно, так как и предполагала Наталья. Анализ был готов только через неделю, ещё неделя ушла на сдачу других анализов и постановки на учёт в онкологический диспансер по месту жительства, только затем можно было подать заявку на операцию в больницу. В итоге времени ушло где-то месяц, а операцию ещё и не делали. За это время опухоль действительно разрослась и занимала половину левого предплечья, цвет её был землянисто-чёрный, она постоянно сочилась каким-то мутным гноем, и от этого исходило какое-то зловоние. Наталья, конечно, жалела и помогала мужу, чем могла, но и выговоров, на почве ранее ей предложенной операции профессора было немало. Что-то нарушилось, какой-то маленький разрыв произошёл в их отношениях, особенно это стало явно проглядываться после известия о положительной реакции на анализ. Тогда Наталья сама была на приёме в диспансере и задала прямой вопрос, на который, всё тот же дедушка-врач, который, откусывал кусочек опухоли на анализ, объявил ей, что у вашего мужа рак…
 Павел, наконец-то  должен был уже завтра ложиться в больницу, а потому решил, что сегодня вечером пойдёт на вечернюю службу в храм. Он был прихожанином больше по названию, чем, по сути. Храм стоял на окраине города, в рабочем  районе и освящён был во имя Пресвятой Троицы. Церковь была небольшая, а от того прихожан в субботу и воскресенье было много и стояли вплотную, а сегодня был будний день, и народу было немного. Читался акафист Святителю Николаю чудотворцу, служба шла к концу. Павел, как ни старался быть предельно внимательным и сосредоточенным, но всё равно отвлекался то на свечниц, то начинал считать иконы на иконостасе, то уходил мыслями куда-то далеко. Тогда он начинал, не торопясь читать про себя Иисусову молитву, и опять приходил в сосредоточение. Служба закончилась, и остались люди желающие исповедаться, священник вышел к углу, специально отведённому для исповеди, положил на аналой крест и евангелие, прочёл молитву и начал приглашать исповедающихся к себе. Желающих исповедаться набралось пять человек, Павел был последним, шестым.  К  священнику подходили по очереди, по одному, находясь поодаль от остальных, что бы не слышно было кающегося. Исповедовались по разному: молодая  девушка  протянула священнику заготовленную страничку, исписанных грехов, и тогда батюшка после прочтения порвал и отдал её листок назад девушке. Другая женщина, по видимому ещё из недавно обращенных, просто подошла и только сказала фразу – «грешна», и батюшка уже без расспросов накрыл её епитрахилью и прочёл над нею разрешительную молитву о прощении грехов. Минут через десять кроме Павла уже никого и не осталось. Он подошёл и начал:
- Раб Божий Павел. Батюшка, я грешный человек, о  Боге забыл, заповеди не соблюдаю, в храм хожу редко, библию читаю, как придётся. Живу с неверующей женой, венчаться она не хочет.
-Стоп, дорогой мой,- прервал его священник,- ты пришёл каяться в своих грехах, вот и говори только о своих грехах, не касаясь, жены и прочих. Начни с главного, что тебя больше всего тревожит в душе?
-Простите, отец Алексий. Да, что же меня тревожит? Ах, да вот, я не так живу как надо, да я живу с точностью - до наоборот. То есть, как сказал апостол Павел, мол, что не хочу то делаю, а чего хочу, не делаю.
 Отец Алексий, продолжал смотреть в пол и только иногда медленно кивал головой выражая тем самым, что он внимательно слушает, и всё же не мешает кающемуся обращаться к Богу, а стоит как поверенный свидетель происходящего таинства.
-Я ничего не успеваю, мне никогда не хватает денег, что бы обеспечить семью, меня не понимает жена, ах, забыл о ней нельзя. Простите. Да, милиционера хотел сбросить в Неву, и ещё, у  меня обнаружили рак, и я завтра ложусь в больницу.
Павел замолчал, отец Алексий продолжал смотреть в пол и через некоторую паузу, не поднимая глаз, ещё спросил:
-У вас всё?
-Что вы мне посоветуете, отец Алексий?
Отец Алексий был возраста лет за шестьдесят, сухощав и подвижен, бородка была не густая, но аккуратная, был он уже вдовец из белого священства, что значило, что он не монах, а семейный священнослужитель. Поговаривали в храме, что у него очень больные ноги, что варикозная болезнь его сильно угнетает, но по нему этого не было видно, так как выглядел он довольно энергичным и никогда не хромал или, что-то подобное.
Только теперь, после паузы, священник поднял голову и несмотря в глаза начал:
- Вы, Павел, когда последний раз исповедовались и причащались?
-Где-то года три назад.
-Сейчас в храм вас привела, по большей частью, болезнь и страх перед смертью. И это неплохо. Но главное это то, что вы недовольны собой. Вот вы начали исповедаться по заученному шаблону о том , что не любите или плохо любите Бога, нарушаете заповеди, не имеете достаточной веры, редко читаете библию. Но, мой дорогой друг, сказали это без той внутренней боли, как сказали об этом в конце, когда коснулись своей болезни, то есть получается так, что вот эта болячка главней тех, более глубинных болезней души. А ведь душа бессмертная и душевные болезни для неё  более опасны, чем эти временные телесные болячки. Правильно вы сказали и про нехватку времени, и из посланий  апостола Павла, о своём несовершенстве, да, в итоге, мой друг вы не так живёте, а потому и из-за разлада духовного, появился и разлад телесный, в виде рака. Вы видели ли когда-нибудь спешащего священника?
-Нет, никогда не видел.
-Возможно, такое и бывает, но не часто, а знаете почему? А вот потому, что надо научиться ходить пред Богом, то есть видеть себя греховного, несовершенного рядом с присутствующим всегда рядом Богом, и  мало этого ещё и рядом с Его проявлением всегда помочь в полной мере. Причём помочь не половинчато, а с избытком, ведь Он есть полнейшая Любовь и Он каждую секунду готов нам помочь в полной мере, при условии, что и мы достойно примем Его дары, а не разбросаем эти дары как свиньи. То есть Он, как любящий Отец, всегда здесь, знает нашу нужду и ждёт когда мы скажем по сыновни – помоги. Вот, дорогой Павел, знай теперь, что эта болячка есть нарушение твоей духовной жизни и как следствие это отразилось и на плоти человеческой. А мы в храме как раз и лечим душу и как следствие и тело. У тебя, где опухоль то, снаружи иль внутри?
-Да на плече она, на левом.
-Понятно, под сердцем значит, тяготы лишние носишь. Ладно, каешься  ли в своих грехах раб Божий Павел…
-Каюсь…
Павел стоял на коленях, накрытый епитрахилью, слёзы струились из его глаз, всё его тело содрогалось от внутреннего надрывного плача души, о том, что он не так жил и хочет перемениться, переменить жизнь, сделаться  чище, здоровее. Сквозь свой плачь, он слышал обрывки фраз священника, голос которого тоже дрожал:  «… и я недостойный иерей стою пред тобою и Богом и свидетельствую…» Когда священник закончил разрешительную молитву Павел встал, поцеловал крест и евангелие, взял благословение, и было пошёл, но отец Алексий остановил его и сказал:
- Погоди брат, я причащу тебя, и плечо помажу елеем. В особых случаях это надо сделать, а у тебя случай особый, да и чтоб веру тебе подкрепить, зато сам узнаешь, как Святые Дары помогают.
 Отец Алексий сходил в алтарь за Дарами и причастил Павла Святых Христовых Тайн.
 В храме уже никого не было, когда батюшка мазал елеем крестообразно плечо Павлу.
-Да, большая шишка выросла, ну ничего, всё заживёт с Божьей помощью, - сказал священник.
- А вот я ещё хотел спросить вас, отец Алексий, вот например, когда взрослый заболевает, то понятно – согрешил, а вот детки малые, тогда как?
- Тогда согрешили родители, как в писании сказано, что грех паразитирует до четвёртого поколения, а может передаваться и по наследству, если он не побеждён. Но в редких случаях бывает, что никто не виноват, помнишь как в писании о слепорождённом, ведь никто не виноват, а попущено было Богом, что бы на нём проявилось чудо Божье, а в чём главное чудо Божье? В любви. Получается, что детки, которые болеют, попущены нам, что бы мы через них,  проявили свою любовь, опять же  к ним, к Богу, к ближнему, ко всем. Конечно, их жалко, ведь они не виноваты,  а терпят такие скорби, но зато, думаю, что своим терпением  и смирением, своим подвигом они, конечно, будут пребывать у Бога  в раю. А нередко бывает, что Бог свершает чудо над ними впрямую, и болезнь, вроде бы неизлечимая досель, отступает, как будто её и не было вовсе. Надо помнить, что невозможно человеку, врачу, лекарству, хирургу, то возможно Богу.
 Из храма Павел возвращался домой, как будто бы нёс какую то драгоценность. Он счастливо молчал. Теперь ему было не страшно, он знал, что переменился, что не будет больше ТАК жить.

                6.
Хирургу всё равно заплатили, хоть немного но заплатили, анестезиологу тоже заплатили, на отделении всё было пропитано витающим духом денежной платы. Нет официально об этом не говорилось, ведь лечение бесплатное, но между больными все имели информацию о том, что, сколько и кому надо платить. А если не заплатишь, у тебя забудут в животе «случайно» салфетку, хоть и с некой иронией высказывавшихся, но такая опасность была. Самое интересное, что именно после причастия у Павла опухоль пошла на убыль и пока он был в больнице до операции, она уменьшилась вдвое. Павел выразил сомнение в необходимости операции хирургу, но тот  лишь усмехнулся, и было понятно - ну какой хирург откажется посмотреть, что там, коль ты попал к нему. Операция длилась чуть больше получаса, шрам остался длинной сантиметров в пятнадцать, через четыре дня, когда Павел уже готовился к выписке пришёл результат анализа вырезанной опухоли, в котором были  примерно такие слова, что это дермофибро… какое-то кожное заболевание (фурункулёз), не являющейся онкологической.
  В общем,  Павел провёл в больнице неделю и ещё две недели на больничном. Его сняли с онкодиспансерного учёта, и он вышел на работу. Что ещё? Ах, да, чуть не забыл, я его в конце лета  видел в храме с женой и дочкой, Наталья по всему виду  была на седьмом месяце беременности. После службы они хотели меня подвезти на машине, но я решил пройтись пешком и отказался. Мы попрощались, машина газанула и не торопясь, поехала, через заднее стекло удаляющейся машины я увидел лежащий на полочке спиннинг.
   «Значит, он уже рыбачит» порадовался я за него.