Щель в заборе

       - И ты, как серьезная взрослая женщина, полагаешь, что Камбуров тебя любит? А если тебя любят еще полтора десятка мужчин? И если я еще, это так, принижаю твою оценку, и пораженных тобой – длительным ы-ы-ы-ы! – значительно больше? Им тоже всем надо отвечать вниманием? Самое разумное в таких случаях, без долгих разговоров – высечь тебя и посадить на цепь. Сами бабы и говорят – часто и хорошо помогает. Но сделаем по-другому – я отвезу тебя в деревню без всякой связи с этим миром, и ты поживешь на природе короткое лето среди старушек и курочек, на козьем молочке.

      - Хорошо все проверил? Дедушек там нет?

      - Ты действительно больная и просишься в больничку?

      - А не проще развестись?

      - Обсудим это осенью. Но даже если мы разведемся, ты не исчезнешь, никуда не уедешь, останешься здесь – и как мне прикажешь потом относиться к твоей разгульной жизни? Как я буду выглядеть? Даже если все вытерплю, это не сможет не сказаться на моем бизнесе – он построен на этих людях! Разрушится не только семья, но и весь мой мир! С какой стати я должен приносить все это в жертву твоей похоти?

      - Я лучше уеду сама.

      - Куда? Как я все это объясню – сбежала?  На лето – запросто. А дальше что надо будет говорить? Говорить что-то будет надо! Петрушкой я никогда не был! Лето поживешь в деревне, а там увидим.

      - Что это за азиатчина – паранджу еще на меня надень!

      - А ты о чем думала, когда выходила замуж? О чем-то же думала? О том, как будешь таскать меня по грязи перед всем городом? Не нагулялась – со свадьбой, зачем торопила? Вышла замуж – будь взрослой и отвечай за свои поступки.

      - И ко мне никто не приедет?

      - А кого бы тебе хотелось? Цыган попросить завернуть? Или театрик московский выписать на гастрольки «прынцессу» повеселить? Не чуди – я буду приезжать.

      - Он же выследит.

      - Ну что ты изображаешь чарующий аромат наивности? Ну, прямо свет клином на тебе сошелся! Ему-то это зачем – чтобы развязать мне руки? Интрижки люди понимают и прощают. А вот плановое вторжение на чужую территорию – равносильно объявлению войны. Я не считаю его глупым.

      - А что изменится осенью?

      - Не прикидывайся дурочкой – ему что, из-за тебя целое лето в евнухах проходить? Найдется кто-нибудь.

      - Спасибо за заботу. И что я буду в деревне делать?

      - Жить. Может, там ты поймешь, что просто жить, это совсем даже неплохо. Просто жить, пить парное молоко, ходить на речку, бродить по лесу, дышать не загаженным воздухом. Скучать. Может, нехотя, невольно, но ждать меня. И постепенно приходить к пониманию, что городскую жизнь нужно ценить. Если тебе все это понравится, у тебя когда-нибудь тоже появится за городом дом.

      - И в какой камере я буду сидеть?

      - В просторной камере. А номер в камере тебе зачем? Там скажут, надеюсь.

      - И телефона у меня не будет? Ну, вот случится что-нибудь?

      - Люди тысячи лет жили без телефона. Но на всякий случай я подыскал такую глухомань, где мобильники бесполезны.

      - Кошмар!

      - Очень даже приятное местечко.

      - Я найду даже там старичка!

      Кажется, Антонина была готова вывести его даже на ярость и смертоубийство!.. Вот если бы это было возможно!.. В начале разговора, она еще надеялась, что его рука сама же отыщет для нее щель. Но постепенно, в глазах женщины оставалась только унизительная растерянность.

      - Да ради бога! Бабки быстро одно место вывернут наизнанку не хуже акушерок. Это деревня – со своими законами. Тоже мне нашлась – гроза мужского пола. И еще, в город они ездят, но пользоваться их услугами не советую. Что-то случится – затравят как драную кошку – из дома нос не высунешь. По-доброму будешь жить – все будет хорошо. И от фильмов ужасов пока воздержись – в них очень скоро начинаешь там верить.

      - Что? Откуда ты это знаешь?!

      - А на новом месте всегда так.


      Она поселилась в половинке еще крепкого пятистенка. В соседях и в хозяйках жила баба Валя, вполне приятная женщина с тихим голосом и неспешной речью. У нее вечером поужинали, а утром по холодку и туманцу муж неслышно отъехал. Проснулась с ужасом и тоской в глазах, выискивая по углам паутину. Но соседка не обманула – уборка сделана была тщательная. И дышалось здесь до головокружения легко и объемно. Было еще рано. Разбудили куры с петухами, и громыханьице ведер у колодца. А так, деревня оказалась тихой, как и обещалось. Если ее еще можно было назвать деревней. Сохранившиеся дома стояли редко. Кое-где между ними уже поднимался лесок. А взрослый березнячок начинался сразу за заборами усадеб. Не сеяли и не косили широко здесь давно – жили пенсиями и огородами. Да еще лес выручал. Молодежь искоренилась вся при старой власти – доживали свое бабульки с парой старичков. Старички жили отдельно – бобылями на въезде в деревню. И когда нужно было что-то по мужской части сделать, приходилось к ним идти с долгими уговорами. Были они привередливыми и мстительными. Все это за ужином рассказывала им баба Валя. Рассказывая о старичках, машинально поправляла пряди на висках. Вспоминая об этом ночью, они с мужем смеялись. Выпитое вино уняло обиду, и на какое-то время снова сблизило с ним. И вот, проснувшись, почувствовала, как отовсюду к ней начинает подбираться истерика. И, наверное, эта паскудница захватила бы ее, если не стук бабы Вали в окно.

      - Тоня, не спишь?  У меня завтрак готов. Пойдем, пока горяченькое все.      
И она вскочила с детской радостью, схватила халатик и –  босяком на улицу, будто долго-долго ждала, и, наконец, выручили ее. А через десять минут, умытая и причесанная сидела на соседской веранде, шевелила-студила ложечкой кашу, удивленная аппетиту, который по утрам давно отсутствовал. Баба Валя разглядывала ее с веселым интересом – сегодня без грима, взрослости в постоялице совсем не было. Зато проглядывалась настороженность к новому месту и обстановке. Хозяйкам это нравится и подталкивает к более близкому знакомству.
 
      - Говорил полстраны объехал в поисках деревеньки нашей. Что случилось-то, девочка? В наказание привезли или спрятать решили тебя подальше от кого-то? Про нашу лечебную жуть в ольховнике он ничего знать не должен. Да и кому она понравится?
И ей показалось, что эта едва знакомая женщина ощупывает сейчас не только ее тайну, но и тело, оценивая его прочность с порочностью, быстро и просто. И в то же время знала – не в характере Иваша раскрываться перед посторонними, даже в сверхтрудные моменты. Наоборот, он был любителем исшучиваться, завирать, щедро напихивать пустоты в чужие уши, рты и карманы. Перед случайными людьми ему было легче рассыпаться щедрой мелочью, чем впасть в настоящую откровенность. Любым сочувствием он брезговал и не понимал его. Невольно и она многое перенимала у мужа.

      - А вы разве не родственники с ним? Он всю дорогу мне пел – баба Валя у нас, да баба Валя наша…

      - И ты ему решила сейчас подпеть? Только на подпевку не годишься – фальшивишь сильно. У него как-то складнее получается. Что улыбаешься? Верно, баба Валя говорит? Ты ешь, ешь! Ешь и слушай – мной тут всем все переговорено. А вот появился человек свежий и молодой. Может, что и ему сгодится с нашей болтовни. Я, как ты, молодая была, и подалась в город. Там с пареньком встретилась – паренек приглянулся. Да как паренек – тоже постарше меня был. Как раз комнатки в общежитии семейным давали. Мы с ним быстро и оформились – и так, и эдак, и по всякому. То есть и свадьба, и жилье, и дите в брюхе. Думалось, все так удачно получилось! И действительно – завидовали многие. Из декрета не выходя, второго зачали. Потом, когда глазенки протерла от больничек, пеленок и кухни, стала ловить на себе приятные позабытые чужие взгляды. Муж деньги зарабатывал – по командировкам разруливал, что считалось также большой удачей тогда. Деньги деньгами, а к мужику этому я не успела привыкнуть. Приезжал ненадолго то усталым, то пьяным. И вот однажды, на чужом этаже в душевой мылась. Зашел ко мне один из таких гляделок. А я не знаю, что делать. Стою перед ним как в общественной бане, впервые в жизни равнодушная за свою наготу. Да вру, конечно, радуюсь, только вида не подаю. Он – ко мне. Я даже немного капризничать начала. Но ничего, со мной справился, и удовольствие свое справил, и мне вроде доставил. Потом уже послеживать стали – я в душ, и следом кто-нибудь за мной – дверь на защелку. Девчата узнали – за волосы оттаскали, как следует. И мужу доложили. Он тоже за оставшиеся волосики по коридору потаскал. Из общежития увез – комнатку на окраине снял. Только доброхоты и там меня нашли. Дура ты дура, что ты себя виноватой считаешь – у него давным-давно другая баба есть. Из командировок сначала к ней заезжает, а потом уже домой. Живет с тобой только из-за детей. И адресок мне сунули. Я по адреску поехала – ловить специально их не стала. Так, думаю, спрошу. Только спрашивать и не нужно было – достаточным оказалось взглянуть на нее. И пахла она лучше – вот в чем дело! А твой гуляет?
 
      - Откуда я знаю – домой не приводил, как и твой. А ты мне, зачем это рассказала?

     - Да смотрю молодая, ухоженная, а в губках уже столько обиды и мерзости скопилось. Я же женщина пожившая, и в то же время сторонняя. Такое ведь не каждая мать решится рассказать. Счастливым женщинам бывают просто необходимы слезы и жестокость, причастность к несправедливости. Не все это правда, осознают как надо. Путаются долго, виновных ищут, себя жалеют. А какое бы счастье тебе не встретилось, со временем все равно разочаруешься. Потом можешь обманывать людей, мужа, детей, и даже себя, но разочарование неизбежно! Какая бы белизна тебе не досталась, время превращает ее в серость. Когда это знаешь, жить становится чуть-чуть проще. Для этого тебе и рассказала. Потом уже понимаешь, что серость эта – твоя была, и могла быть тебе приятной! Все удивились, что я вернулась. Из города же, как с того света, не возвращаются – навещают только. Потом и он приехал. А я не приняла его. Он напротив комнатку снял. На работу устроился. С год так жили – окошко в окошко. А в раскрытое окно со свежим воздухом иногда попадают и гадости. Тогда в деревне люди еще жили. Как и везде всякие были. Стал к моему окошку один мужичок ходить. Да не вечером поздним – утренниками ранними. Хлопнет калиткой и кричит, будто прощается со мной. Разговоры пошли. И я запаниковала – уедет же от такого позора. До этого казалось, безразличной была, а теперь вдруг жечь всю стало и страхом и стыдом. Но муж выручил меня. Видимо, в ту ночь не спал и караулил злодея. Нет – не бил – только в глаза ему посмотрел. И, видимо, хорошо посмотрел. Это уже много позже узнала. Но с того случая опять стал прохода не давать. И я сдалась – сколько можно людей смешить и провоцировать? И опять же дети – все равно же к отцу постоянно бегали – не запретишь! Сошлись, снова стали жить, если так можно сказать. По памяти плугом не пройдешься, бывшее не выкорчуешь – надуманное не посадишь. Настоящей матерью себя почувствовала только после третьего ребенка. А что могла быть и женой, осознала уже овдовев. Ведь никуда от этого не денешься, и по ночам выслушивать придется, что думал, чувствовал человек рядом с тобой: твой друг, подруга, или кто там еще был? Ты же не одна свою жизнь проживала? У вас все еще впереди, – а с нами многого уже не случится. Не обижайся, если что-то не так.

      Она молча кивнула, и в то утро в глаза бабы Вали больше не смотрела. Стыда не было, – ехидство прятала, – рассмеяться боялась. Думала, зачем дуру старую обижать, – неизвестно сколько с ней жить придется. Пока готовит неплохо, а там – кто знает, чего вытворять начнет. Поблагодарив, не спрашивая, пошла сама с окрестностями знакомиться. Прошлась по деревне – никто ей не встретился. Обещанных козочек тоже в тот раз не увидела. Вернулась рощей, редкой и травяной. Спустилась в ольховник к речке. Вода была жутко-темная и холодная. А утром вроде как слышала, что вода здесь в ней лечебная. Да разве речки лечебными бывают? И купаться в тот день не стала. Но просидела возле реки в тенечке долго – пока не увидела на руках мурашки и не испугалась. Поспешила обратно. И вовремя – к обеду. В тот день за бездельем время пролетело быстро. Вечером приехал муж. И как ей это не было противно – обрадовалась. И девчоночьим гостинцам тоже. Ночью снова любила страстно. И опять утром проспала его отъезд. В этот день на речку пошли с бабой Валей. В холодную жуть, взявшись за руки, вбежали вместе. Проплескались недолго. А, выйдя, почувствовала действительно в себе свежесть и силу. Но удивилась больше телу бабы Вали, не очень и старому, совсем не соответствовавшему ее лицу. Та заметила и одевалась не спеша.

      Со следующей недели муж приезжал уже не каждый вечер. Возможно поэтому ей, случалось, и не спалось. Она раскрывала окна и слушала темноту, потому что летом тишины не бывает. Да и ночи летом странные какие-то. Особенно под утро. И однажды услышала, что у бабы Вали кто-то есть. И это был мужчина. Но почему-то не хотелось верить. Сдерживая дыхание, вышла на улицу, прошла к чужим раскрытым окнам, поднялась на завалинку. Было светло. Хотя луна в эти окна не заглядывала. Вот и она больше слышала. И то, что слышала – не нравилось ей. Теперь баба Валя на уважение могла не рассчитывать. Да и себе сама тоже не нравилась. Потом все же спустилась на землю, вернулась в свою половинку. Долго еще не могла пригладить сердечко, унять дыхание. Зачем-то громко захлопнула окна…
С того утра хозяйка стала с ней в отношениях прохладной. Сверкнула только нехорошо глазами, – а так ли уж часто ты встречала рассветы, чтобы обгаживать их? Но кормила, кое-как разговаривала, и в душу больше не лезла, свою аккуратно прикрыв. То есть – дружбы не получилось. Теперь в этой глухомани она была окончательно предоставлена сама себе. Искала на опушке грибки, наклонялась за ягодками, забегала в холодную жуть речки. Выходя из воды, с ужасом обглядывала себя – не стала ли дичать – шерсткой обрастать. Пробовала читать книжки оставшиеся от старых хозяев. Телевизор показывал только одну программу – нужна была другая антенна. Муж обещал привести. И забывал.


      Олежка не знал, что приехала к двоюродной бабке молодая жиличка. Он навещал свою бабку в соседней деревеньке. Это рядом – километров пять, – а может и меньше. Только мост через речку  рухнул, и для пожилых людей связь оборвалась. А случайным молодым некогда чужие гнилушки навещать. Но в это лето Олежка в город не спешил – какой-то рыбоед подарил ему спиннинг. Вот и не отпускала его речка. Там, в мрачном ольховнике, и увидел ее молодую и приятную – ослепительно белую! Ну, и почему бы не порыбачить на другом берегу? Речка холодная, но не широкая. Хотя заговорил не сразу. Два дня еще любовался, как чужим, из кустов, а в глазах уже светилось – я награжу нас страстью! Потом проследил, в каком  домике она прижилась. Здесь результат озадачил – вершить свои дела на глазах бабы Вали не хотелось. Щель в заборе на короткое время приостановила его движение. В затруднительные моменты ему всегда вспоминалась поговорка отца: не дают жить днем – живите ночью! Поэтому посчитал – ни к чему старой обо всем  догадываться. Так на глаза ей и не показался. А вскоре и порадовался – молодая женщина одна, и с родней его почти не общалась. Смущало только – старше она студентика-первокурсника.
Какой разведчик армии не достался! И находчив, и ловок, и наблюдателен. Глазищи упрямые, жесткие, – какую бы чушь не нес. Такие женщинам тоже нравятся. И ничего, что пальчики слабенькие – зато ласковые. А притворный, покорный – это после своего-то мужика грубияна!  То есть Тоне мальчик также понравился. Особенно улыбочка, будто щекочущая уже… Она, правда, никогда не знала, когда объявится муж. Боялась не за себя – за полюбовничка. Но на опасный случай нашелся потайной ход через подпол на заросший огород и усадьбу. А там за заборчиком, леском – ноги в руки – и до речки! Пару раз без тренировок пришлось этот путь спешно проделывать. Иваш, оба раза, входил к жене настороженным, но уже разогретые губки и просящееся тело успокаивали. А потом она задавала мужу вопрос, который задавала уже не однажды:

      - А у тебя, что, не бывает таких периодов, когда очень сильно не хочется, но приходится делать? Тебе это нравится?

      И он отвечал ей устало и сонно:

      - Я, пожалуй, не буду догадываться – почему?

      А утром, после позднего завтрака и ленивой прогулки, где-нибудь на речке, снова слышала голосок ожидаемый и приятный: «Так откроем еще баночку экстаза?» И голосок этот снова пробуждал желания и азарт игры по-крупному. Ледяная жуть на время успокаивала молодых и неугомонных. Но она же и возвращала силы! Могло показаться, что это никогда и не закончится. Только скорые их разговоры стали обрываться периодами задумчивости. К радости в глазах добавлялась печаль. Она снова начинала себя жалеть. Он о чем-то коротко и резко переспрашивал, будто что-то мог изменить в ее жизни. И, наконец, любовник – всего лишь любовник – пропал. Пошли затяжные дожди. Они были теплые и соленые, всепроникающие – их приходилось слизывать с губ и убирать со щек даже лежа на своей кроватке. Иногда она подходила к последнему уцелевшему пролету забора посреди пустого места и смотрела в щель на лес, в котором скрывалась речка с холодной жутью. Олежки давно не было, а разговоры с ним продолжались. И все же ей не хотелось, чтобы он увидел ее ожидание.

      И вот посреди ночи случилось невероятное очередное мальчишество, перепугавшее женщину почти насмерть – крышка подпола приподнялась и тяжело упала рядом. Он вылез и объявил, что отец согласен на брак с ней, если она не станет громко вспоминать свое прошлое, что документы у нее будут, а сами они уедут далеко отсюда, оставив бельишко на берегу темной жути. Она смотрела на него и радостно смеялась – ей ли было не знакомо это помешательство на веревочке. Впрочем, смеялась тихо, и желание ручки подергать веревочку живее, сдерживала. Вскоре согласно сама закивала головкой. Едва ли Антонина думала, что эта проделка закончится чем-то серьезным. Ей просто захотелось в очередной раз провести когтями по нервам мужа – еще раз предъявить доказательства правоты женской природы… Но ничего кроме белья мужу предъявлено не было.   


Из книги «Садик напротив Вечности» 2009год
ISBN  5 – 904418 – 28 – 1