Цыгане. гл. xiii-xvii

Глава XIII

Цыгане.

Вскоре после Пенелопы Витальевны явились остальные. Все одинаково не выспавшиеся, взвинченные, ожидающие увидеть мой труп. Всю ночь беспокоились за меня. И, похоже, очень удивлялись, что я всё ещё живая и даже без следов побоев.
Я умылась, оделась и вместе со всеми пошла пить чай. Я снова сидела рядом с сыном, и вид его вызывал у меня серьёзное беспокойство – бледный, глаза покраснели, тихонький, прижимался ко мне и жалобно заглядывал в лицо.
- А знаешь, ко мне ночью приходила белочка. – Мне очень хотелось развеять его страхи. – Она прыгала по подоконнику и махала мне лапкой.
Ванино лицо оживилось, мой малыш улыбнулся. Правда улыбка его была какой-то нездоровой. Я с упрёком глянула на Пенелопу Витальевну, помнится, она обещала, что при первой же возможности отправит его в Питер.
Позднее, когда мы работали в отделе, страхи мои рассеялись. Ванечка стал прежним. Сидел подле меня, учился с усердием и интересом, взахлёб рассказывал о вчерашних уроках. Великое переселение библиотекарей, не помешало девочкам отвлечься от дел и прийти на занятия. Ваня радовался, что теперь мы будем жить вместе с Пенелопой Витальевной, которая собиралась спать на моей кровати, пока меня нет. Ване едва удалось её убедить не делать этого. В конце-концов, он же почти взрослый.  Поздним вечером директриса сидела у его постели, пока он не притворился спящим, сказки ему рассказывала, а потом ушла отдыхать в Галину комнату. Но Ваня слышал, что они всю ночь ходили по дому о чём-то шептались беспокойными голосами. В середине ночи, сделав вид, что идёт в туалет, Ваня заметил Галю и Пенелопу Витальевну, всматривающихся и вслушивающихся в кухонные окна.
«Они не закрыли ставни», - с досадой подумала я. Это в такое-то время.
Ванин голос звенел в сводах детского отдела, а моё сердце трепетало от радости. Что есть красота? Да вот же она – моё милое, дорогое дитя, его забавный голосок, выразительная мимика, величавая для столь малого возраста осанка. Один взгляд на него наполнял меня радостью и благодарностью к миру, в котором мы живём. 
Во время обеда Пенелопа Витальевна сообщила удивительную новость. Сама она была так ошеломлена и взволнованна, что в ходе повествования то и дело сбивалась и заговаривалась.
А дело было вот в чём: где-то часам к одиннадцати пришёл к ней дядя Селиван (ну тот, что заправляет электростанцией) и сообщил, что на той стороне реки сегодня утром обосновался небольшой, на пять кибиток, цыганский табор. Что удивительно, они пришли по заброшенной дороге, которая километров тридцать петляет по лесу, а потом и вовсе обрывается. Старейшина цыган уже говорил с Селиваном, просил позволения пососедствовать с нами не долго, пока люди и кони не отдохнут.
Пенелопа Витальевна, добрая душа, с радостью согласилась такому соседству, даже предложила цыганам пожить в оставленных библиотекарями избах. Всё-таки апрель, холодно ещё. После обеда она ждала старейшину у себя, Селиван обещал передать приглашение.
- Представляете себе! Цыганский табор! Настоящий, с кибитками и лошадьми! В наше-то время! И как они сюда добрались? – Пенелопа Витальевна сияла от счастья.
Девочки удивлённо перешёптывались. Безусловно, я читала это в их лицах, новость им нравилась. Мы с Ваней не поддерживали общего веселья. Почему? Скоро узнаете.
Часа в три мы услышали цокот копыт и, бросив на стол книги и разъёмы, поспешили к окнам, выходящим на центральный вход. К порогу библиотеки на потрясающем пегом жеребце подъехал мужчина в ярко-жёлтой рубахе с небрежно отстёгнутым воротом и в меховой распахнутой жилетке. День был тёплый, но не настолько, чтобы вот так щеголять. И я, и Ваня,  премного наслышанные о цыганах,  знали, он так вырядился не для того, чтобы произвести впечатление. Цыгане особый народ, я бы даже сказала, раса. У них своя философия. Они живут не вчера и не завтра, а только сегодня и сейчас. В нашем мире у цыган особая миссия. Потому они в огне не горят, в воде не тонут, не боятся ни жары, ни холода. Их одежда – это не дань стилю и традициям, им просто хочется так одеваться. Они любят яркое и удобное. Их судьба – дорога. Куда они идут? Знают ли они сами, куда? Только цыгане могли добраться до отдалённого, затерянного в глуши Непорочного по забытой людьми дороге, только они способны были остановиться в этом отверженном всеми Богами месте, не боясь ни диких зверей, ни холодных ночей.
Цыган, мы не видели его лица, что-то шепнул коню, тот остановился. Но, прежде, чем спешиться, ромалэ, словно почувствовав нас, прильнувших к стеклу и глядевших на него во все глаза, посмотрел вверх. Мы отскочили от окна.
- Он нас видел! – Взволнованно воскликнул Ваня.
- Ну и что? Мы же просто лесом любовались. Это не преступление. – Уверенно отчеканила я, на самом деле испытывая неловкость. 
Пока мы шастали туда-сюда, на моём столе снова появилась водоросль, по поводу чего Ваня сильно расстроился, а я впала в задумчивость. Сегодня опять открою «Что есть красота». Что ж, заманчивая перспектива. Но за ночь и день колдовство книги рассеялось, и я побаивалась столкнуться с тем существом с подоконника. Мне страшно и противоестественно было искать объяснение всем странностям, происходящим вокруг. Скажем так, я запаниковала и всё, что могла предпринять – это сохранить личину беззаботности. Сомнительно, что Ваня в неё поверил. Однако, виду не подавал.
Водоросль канула в заготовленный для неё кулёчек, я поспешила к директору на доклад.
У двери Пенелопы Витальевны я замешкала. Через коридорчик и вестибюль я видела цыганского коня, маячащего за окнами. А это означало, что ромалэ всё ещё беседует с моей начальницей. Надеюсь, она предупредила его о том, что у нас не самое безопасное место? Думаю, да. Я не знала, стоит ли мне встречаться с цыганом.
Вы не думайте, цыган я не боюсь. Просто, есть у меня особая причина избегать это вольное племя, тяжёлая причина, болючая. Да только сердце моё уже трепетало, охваченное воспоминаниями. Решив, что хуже не станет, я постучала.
- Войдите.
- Извините, что прерываю. – Цыган и Пенелопа Витальевна обернулись ко мне. Мужчина был очень хорош собой, зрелый возраст не портил его внешности, более того – шёл на пользу, придавал солидности и значимости. Серебро, рассыпанное по чёрным кудрям вызывало уважение. Тёмные глаза глядели по орлиному мудро и внимательно, но не хищно. На лице, бледном от длительного пребывания в северных краях ещё имели место остатки давнишнего загара.
Я несмело улыбнулась, но губы цыгана, большие, чётко очерченные, остались неподвижны, а глаза вдруг накрыла дымка задумчивости. Кого я ему напомнила? Не знаю отчего, но мне стало не по себе, внутри что-то всколыхнулось. Я усмирила это что-то - определённо результат долгих переживаний. Пройдёт – успокоила себя.    
- Познакомься, это Роман Эрнестович. – Настроение Пенелопы Витальевны застыло сейчас на отметке предел возможного, что меня порадовало. Жаль, не на долго.  - Его семья некоторое время поживёт в Непорочном.   
- Очень приятно. Люба. – Я опустила глаза. При звучании моего имени, Роман Эрнестович, цыган с нецыганским именем, ощутимо вздрогнул, чем ввёл меня в ещё большее замешательство. 
- Ты что-то хотела? – Тем временем поинтересовалась Пенелопа Витальевна.
А я уж и забыла, зачем собственно пришла.
- Вот. – Я положила на директорский стол прозрачный кулёк с водорослью.
Цыган привстал, казалось, он знает, что означает этот отторгнутый от родной среды кусок озёрной фауны. Лицо Пенелопы Витальевны покрылось болезненным румянцем.
 - Хорошо. – Проговорила она, зажевав половину слова.
Я, отвесив гостю прощальный кивок, вышла в коридор и наткнулась на Галю.
- Ты чего тут торчишь? Домой пора. – Поинтересовалась подружка, пытаясь заглянуть в щёлку закрываемой двери и увидеть цыгана.
- А что уже пять? – Я рассеяно посмотрела по сторонам.
- Ну да. Бери Ваню и айда. – Глядя но моё несобранное состояние, Галя покачала головой. – Ты что того дядьку с лошадью испугалась.
- Нет. Дома много цыган, я к ним привыкла. Подожди минутку, я приведу Ванечку. – Я шагнула к лестнице.
- А ты что не идёшь? – Крикнула подружка мне вдогонку, хитрым голосом предположила, -  может, в табор на экскурсию пригласили?
- Нет. – Я улыбнулась, всё ещё думая о Романе Эрнестовиче. Что-то в нём всколыхнуло меня… - Я дежурю сегодня. Принесёшь мне завтра чистое бельё?
Галино хорошее настроение тут же улетучилось в неизвестном направлении.
- Как? Третью ночь подряд?
Я развела руками.
- Так что, начёт белья?
- Конечно.   
Подошли Нина и Маша. Вид второй, как всегда прекрасной, заставил меня поёжиться. Больше я не считала Машу красавицей, а видела в ней лишь шаблон, вариант анатомического соответствия современным канонам красоты, ничего выходящего за рамки, никакой она не василёк. Усугубляли впечатление воспоминания вчерашнего ночного гостя, так неудачно выбравшего мою коллегу в качестве пугала.
- Ты чего, Люба, хмурая такая? – Прощебетала Маша.
- В того красавца влюбилась. – Не без восхищения воскликнула Нина, тыча пальцем в директорскую дверь. – Мы от окна оторваться не могли.
- Хорош, как языческий бог. – Догнала подруг Юля. – Честное слово, с таким и в кибитке бы жить не отказалась.
Мы потихоньку переместились в ярко освещаемый солнцем вестибюль.
- Девочки, он же старик. – Маша достала из сумочки зеркальце, критически осмотрела своё лицо, порастягивала губы, растирая помаду. У меня эти жесты (мои знакомые модницы все так делают) вызвали ухмылку. Если Машу тяготит красота, зачем она так критически осматривает свои черты, боясь заметить какой-нибудь самый незначительный изъян?
- Не старик, а мужчина в расцвете сил. – Присоединилась к компании Алевтина. – Был бы он стариком, ты бы не вспомнила помаду, которая успела скиснуть в твоей сумочке. Фу, фу…выкинь её немедленно. – Алевтина смешно замахала руками.
- Ты тоже его видела? – Удивилась я. Окна взрослого отдела выходили на сад, не думаю, чтобы Роман Эрнестович решил прогуляться в нём перед встречею с нашей директрисой.
- Ха! – Хлопнула в ладоши Алевтина. – Девчонки в комплектовании так радостно визжали, когда этот прынц на коне прискакал, что я просто не могла к ним не заявиться. 
В это время Маша закончила обнюхивать помаду.
- Между прочим, - высокомерно заявила первая красавица библиотеки, - косметика мне нужна, чтобы кожа не обветривалась, она знаете, какая у меня нежная.
- С каких это пор? – Оля входила в вестибюль, с трудом застёгивая сумочку из которой вываливался какой-то потрёпанный журнал.
- Ох, нежная ты наша. – Алевтина покосилась в коридор, не слишком ли громко происходит разговор. – А зачем так непростительно долго торчала под директорским кабинетом?
- Я Юлю высматривала. Раз мы теперь живём все в одной избе, веселее будет вместе домой идти. – Маша смерила Алевтину придирчивым взглядом и, закатив глаза, заносчиво сообщила: - Кстати, очень хорошо, что избушка Пенелопы Витальевны три комнаты имеет. А то, знаете ли, храп некоторых молодых особ, по которому можно подумать, что они вовсе не молодые и даже не особы, а особи, мне даже через стенку уснуть не даёт.   
- Я что храплю? – Алевтина беспокойно уставилась на Олю.
- Нет, - Оля вперила в Машу взгляд поверх очков, - я пол ночи читаю, ничего подобного не слышала. Разве что Маша раз пять в туалет бегала.
- Я слабительного выпила… - Маша залилась краской. – Ну, мне показалось, что на бёдрах прибавилось.
- Ох, и глупая же ты, Машка. – Сказав, Алевтина подхватила Олю под руку и повлекла на выход.
Маша, Нина и Юля поспешили следом.
Галя, глядя вслед удаляющимся подругам и иронично качая головой, плюхнулась на диван.
Но Юля вдруг обернулась с порога, пересчитала нас и громко, чтобы услышали девочки на лестнице:
- А кто сегодня дежурит? – Выразительные глаза ещё раз пробежались по всем. – Не говорите, что Пенелопа Витальевна.
- Я. – Не буду описывать, что прочла на лицах сотрудниц. Моё третье подряд дежурство выходило за традиционные рамки. Происходило что-то неординарное. И я меньше всех понимала, что именно.
Мои коллеги с обеспокоенными лицами вернулись.
Тут я вспомнила, что Галя ждёт Ванечку, и бросилась за ним, но мне не пришлось подниматься, Ваня как раз выходил из лестничного коридорчика. Он шёл медленно, чёрные глаза углями пылали на болезненно-белом лице. Я снова подумала о его здоровье.
- Ты плохо себя чувствуешь? – В сердце моём кольнуло. Сын –  всё для меня. Надо немедленно отправить его в Ленинград.
- Хорошо.
Галя поднялась нам навстречу, нездоровый вид Вани не остался для неё незамеченным.
- Я поговорю с Пенелопой Витальевной. У меня в Питере есть старая знакомая…
- Я имею к кому его отправить. – Полторы недели назад, разбирая вещи, я нашла бумажку с номером телефона папиного друга, не знаю зачем, но я заткнула её за икону. – Лишь бы Пенелопа Витальевна на это согласилась.
- Попробую… По крайней мере, Пенелопа Витальевна осмотрит его. Может, организм пищу какую не принял, или акклиматизация…Ваня, что тебя беспокоит?
- Мама. – Ответил мой сын с детской прямотой.
Директорская дверь отворилась. Мы застыли в ожидании. Таинственный цыган будоражил наше воображение.
- Жаль. Ночи у нас холодные, в кибитках вам будет некомфортно. Пожили бы в наших избушках.
- Мы люди вольные, нам опасно привязываться к месту. Дом – это якорь. Зацепишься, привыкнешь и всё – прощай свобода.
Пенелопа Витальевна и Роман Эрнестович поравнялись с нами.
- А это вся моя армия. – Пенелопа Витальевна гордо указала на нас.
- Серьёзная сила. – Цыган сказал это, не шутя. Внимательный взгляд скользнул по каждой из нас, особо задержался на Ване, не обошёл и портрета в траурной рамке, вернулся к Пенелопе Витальевне. – Так вы говорите, лес опасный? Да с такими воительницами нам нечего бояться.
Девушки заулыбались. Ваня прижался ко мне, я ободряюще трепала его волосы, такие же, как у цыгана, только мягче и без седин.
Роман Эрнестович, влюбивший в себя в одночасье всех моих юных коллег, уже спешил на выход.
- Позвольте раскланяться. – Он сделал неглубокий поклон и, сбежав по ступеням, вскочил на лошадь. Девушки и Ваня провожали его восхищёнными взглядами. Только я и Пенелопа Витальевна глядели не на гостя, а друг на друга.
- Он пришёл не только засвидетельствовать почтение, но и предупредить. – Тихо проговорила Пенелопа Витальевна и поглядела на Ванечку. – Дорога на Питер очень опасна…
- Но цыгане пришли не по дороге на Питер… - Я схватилась за лоб. Это отказ. Ещё не прозвучавший, но уже готовый и бесповоротный.
- Потому и выбрали другой путь. На Питер ехать очень и очень неразумно. Я не буду рисковать жизнями Валеры и Ивана. Ребёнок останется с нами. – Отрезала директриса.
Скоро все разошлись. Пенелопа Витальевна немного покрутилась между клумбами, придумывая, как в этом году рассадит цветы. Я уныло наблюдала за её передвижениями. Уже перед уходом директриса сообщила мне, что Марья Дмитриевна сегодня не придёт убирать, осталась дома помогать мужу и сыну. Ещё двух зверей нашли, заколотых копьём, волка и медведя.
- По характеру убийств, -  Пенелопа Витальевна вздохнула, - они безошибочно определили, что имеет место не охота, а истребление, специфический вид спорта, замешанный на бесчеловечной жестокости.
Я попросила Пенелопу Витальевну осмотреть Ванечку и поднявшись в библиотеку, задвинула щеколду.
Наскоро перекусив, я побежала к себе. Мне не терпелось приступить к чтению.
День, ещё живущий за окном, придавал мне бодрости.
Найдя нужную страницу, я принялась читать:
«Есть вы, есть день и ночь и больше ничего. Вам этого достаточно?»
Я почесала лоб. Разве слово «достаточно» можно применять к человеку? Мы, люди, никогда не останавливаемся на достигнутом. Ненасытность – наше второе я. Удовлетворение? Оно случается, но лишь на миг. А порой, сворачивая целые горы, мы достигаем цели в поисках этого удовлетворения. А оно, словно бы отлучилось куда-то. Столько усилий и никакого удовлетворения. «Покой нам только снится».
«Чего вам не хватает?».
Хм. Трудно сказать. Всего. Я обозрела свет вокруг себя, тот мысленный, что создала ещё вчера. Скучно вот так вот висеть.
«Сотворите что-нибудь».
Но как?
«Придумайте. Себя же вы придумали».
Ха. Придумала! Фантазии, той, что я всегда считала богатой, хватило лишь на то, чтобы сварганить копию уже существующего экземпляра, сотворённого Богом.
«Ну, давайте, не бойтесь. «Вначале сотворил Бог небо и землю…».
Вот, вот. Он её сделал круглой, а я сейчас квадрат сваяю, чтобы не повторяться. Скоро вдалеке замаячила кубическая планета. Отлично. Только как-то зловеще.
«Нравится?»
Я критически оглядела своё произведение, подумала, что надо бы ему вращаться. Куб дрогнул, нашёл ось в двух углах и пошёл кувыркаться, окончательно лишая меня того самого удовлетворения. Я принялась крутить его то влево, то вправо и в результате получила досаду. И что я за бездарь? Может, это потому что я физику не учила?
«Придумайте свою физику».
А действительно.
- Ты умрёшь… 
Я вывернула шею к окну. Надо же, прошли и белый день, и белая ночь. На подоконнике уже устроилась каракатица. 
- Привет, Белочка.
Она зашипела, подняла хоботки и набрызгала на стекло чего-то разноцветного и гадкого.
- Бедняжка, тебя тошнит. – Я сдержала рвотный позыв.
А каракатица принялась плеваться какими-то эмбрионами.
Вспомнив вчерашний урок, я мобилизовала разум. Ничего не вышло. Тогда я отбросила разум и принялась за чувства, добрые чувства. Из каракатицы полезла шерсть. Обрыгивание стекла прекратилось. На меня взирали две милые бусинки. Рыжая лапка приветственно махала. Я помахала в ответ. Приятно созерцать своё творение, жаль, скроенное по чужому образу. Я положила руки на грудь и продолжила давать волю чувствам. Хотелось придумать что-то своё. И вот белочка обзавелась аккуратненькими рожками. Мило, но она всё же оставалась белочкой. Выпрямим спинку, изменим разрез глаз, перекрасим шёрстку, загнём хвостик в другую сторону… Из-за стекла на меня таращилась рогатая собака с треугольными глазами. Симпатичная. Но… Лучше уж белочка. Да, богатая фантазия, ничего не скажешь.
Попрощавшись со зверьком, я пошла вниз спать.
Утром меня снова разбудили. Пришли все библиотекари, соответственно, приволокли и моего Ванечку. Взгляды коллег спрашивали: «Ты ещё живая?». Это несколько расстраивало моё, поначалу, прекрасное настроение. Ваничкин вид на этот раз вызвал у меня ещё больше беспокойства. К бледности добавились жёлтые круги вокруг глаз.
Пенелопа Витальевна сообщила мне, что он полностью здоров. Но здоровые дети шалят и улыбаются. А Ванюша сидел весь день понурый, усердно занимался, потом освобождал страницы книг и читал без интереса. Не предпринимал попыток заговорить со мною.
Галя, принесшая мне в отдел бельё, шёпотом сообщила, что ел Ваня плохо, совсем без аппетита.
- Ванечка, расскажи, как прошёл вчерашний вечер? – Поинтересовалась я, проводив Галю.
- Учился, кушал, немного посидел на пороге и пошёл спать… - Было сказано монотонно.
- Ясно. А что учил?
- Русский, математику. Только все предметы местами поменяли. И половины русского языка не было, Пенелопа Витальевна меня щупала и смешные вопросы задавала.
- Смешные вопросы? – Мне показалось, он чуть оживился.
- Ну, как я какаю, и не играет ли у меня в животе музыка. – Румянец чуть подёрнул его щёчки, пухлые губки изогнулись в смущённую улыбку.
- А как на физкультуре, побегал? – Я постаралась придать вопросу наибольшую заинтересованность. Все мальчики балдеют от урока физкультуры.
- Физры не было. Заменили рисованием. Пенелопа Витальевна спешила в табор, чтобы до темноты вернуться.
- Успела?
- Белая ночь уже переходила в тёмную.
- Во даёт. – Я покачала головой.
- Мы с тётей Галей волновались.      
Вот и всё наше общение за день. Была суббота, я думала, что ночью отдежурю, а воскресенье – законный выходной, проведу с Ванечкой. Однако, Пенелопа Витальевна за обедом сообщила, что в воскресенье все мы идём на плантации деда Захара садить картошку, лук, морковку, болгарский перец и прочее богатство.
- Но холодно ещё. – Со знанием дела возразила я. Честно говоря, я сомневалась, что все названные культуры, дают урожай в суровом северном климате. Пенелопа Витальевна погорячилась. Конечно, обошлось без ананасов, но про морозостойкий болгарский перец я тоже не слыхала. Дома мы его рассаживаем на окне в деревянных ящиках, рассаду холим и лелеем месяца два. И только в конце весны пересаживаем в огород.
- Для Захара в самый раз. – Пенелопа Витальевна взглядом указала мне на Ванечку.
Мой сын сидел понуро, глядел в тарелку пустым взглядом, ложку в руки не брал.
- Ты чего не ешь, Ванечка? – Я не знала, как с ним говорить и как вообще себя вести. С ним творилось что-то странное.    
- Не хочется. – Ваня с отвращением отодвинул тарелку с супом.
- Давай пять ложечек, или сразу второе. – Я готова была отменить всегда обязательное первое, с самого рождения не любимое моим сыном. Пойти на уступки, лишь бы он ел.
- Мама, я не маленький. – Мой восьмилетний сын нервно дёрнул плечами, встал из-за стола и вышел из кухоньки. 
Я оставалась сидеть, как оплёванная. Что с моим ребёнком? Он никогда себя так не вёл. Всегда был образцом кротости. Как же так? Для переходного возраста рановато. А может, перемена климата сыграла роль? И что мне делать со всем этим?
- Он уже два дня неподалёку от дома какой-то шалаш сооружает. – Сказала Галя с обидным сочувствием в голосе.
- А мне говорил, что сидел на ступеньках…
- У детей должны быть свои секреты. – Пенелопа Витальевна обняла меня, я спряталась у неё на груди.
- Но вы же сами его просили всё рассказывать, чтоб никаких тайн.
- Я имела в виду странности, несообразности. Шалашик тот мы проконтролировать можем, тем более, Ванечка разрешения попросил.
- А что если зверь какой забредёт? – Идея с шалашом очень мне не понравилась.
- Люба, у Захара со зверьём договор. Мы их не трогаем,  они нас. Живём, так сказать, в гармонии. – Меня довольно грубо оттолкнули от груди.
- Но кто-то же нарушил уговор! Метал в них копья…
- Этот кто-то и наш враг. Звери это знают.
Проглотив ещё одну ложь, я снова переключилась на переживания, связанные с сыном. Наверное, я мало ему внимания уделяю? В этом всё дело.

Глава XIV

Снова влюблена?

К моему удивлению, ночное дежурство выпало Маше. Покидая библиотеку, мы с Ваней столкнулись с нею в дверях, и я обратила внимание, что Маша, не то что бы прибывает в состоянии нервозности – не первый раз ей выпало ночевать на рабочем месте, но явно чувствует себя не в своей тарелке. Мне стало жаль её. Не знаю почему, но я была уверенна, что ей решительным образом ничего не угрожает. Ночные визитёры избрали меня своей мишенью, к Маше они, точно, не заявятся. Я улыбнулась своим глупым мыслям. Ещё немного и ревновать начну. Белочка – моё творение, я её слепила из страшнючей каракатицы, и никто не имеет на неё прав, только я.
- А знаешь, Маша, я от души тебе завидую. Ночное дежурство – это, и правда, замечательный повод выспаться. – Подмигнув Ивану, уж очень обиженное сделалось у него лицо, я махнула рукой в направлении близстоящих деревьев. - Мне даже прыгающая по подоконнику белка не помешала.
- Белка? Ты уверена? – Сопровождающая нас Галя смерила меня недоверчивым взглядом.
- А что, это странно?
- Ну, в общем, я не помню, чтобы такое случалось в моё дежурство. Они же ночью как бы спят.
- Ну не прям ночью скакала… Ты что, думаешь, я вру? – Мой вопрос смутил Галю, а Маша повеселела и, пожелав нам спокойной ночи, скрылась в библиотеке.
Вечером я выждала пока Оля и Маша проведут уроки природоведения и рисования. Надо сказать, это ожидание меня сильно нервировало, казалось время тащиться на черепашьем ходу. Когда, наконец, наступила моя очередь заняться с сыном замечательнейшим из предметов – историей, я предложила ему перенести урок из комнаты на свежий воздух, в его шалаш. На такой шаг меня подвигли пойти два соображения: во-первых, я чувствовала, что сын отдаляется, во-вторых, меня несказанно беспокоило то, что он теперь вечерами находится один, пусть и не так далеко от дома, но всё-таки в чаще. И чего греха таить, я хотела поговорить с Ваней, докопаться до причины его странного поведения, внезапно зародившейся отчуждённости в его такой молодой, в земном, конечно, понимании, душе. Урок в шалаше призван был убить всех зайцев сразу. По крайней мере, я очень на это надеялась.   
- Кто тебе сказал? – Из воспалённых глаз сына в меня метнулись стрелы.
- Галя… - Я растерялась.
- Вы, конечно, вдоволь наохались по поводу моего рано начавшегося переходного возраста и о том, как опасно ребёнку одному в лесу находиться? – Он сейчас казался повзрослевшим лет на пятьдесят. В глазах появилась какая-то усталая неудовлетворённость.
- Да нет. Мне сказали, что ты разрешения испросил. В общем, охала только я. Почему ты сам не сказал мне о шалаше?
- Как будто тебе это интересно! – Его лицо покрылось пятнами. – Шалаш – это место, где я отдыхаю от всех вас, глупых баб! Мне не нужна там юбка! Учи меня здесь!
Я слышала, как Галя на кухне уронила что-то тяжёлое и мысленно поблагодарила небеса, что Пенелопа Витальевна задержалась в библиотеке. Он смотрел на меня злобно, испепеляющим взглядом, и мне казалось, что моё тело пронзают тысячи молний. Он никогда не был так груб ни в отношении ко мне, ни к кому-нибудь другому. Напротив меня сидел взрослый человек. Он ждал.
- Хорошо. – Моё согласие походило на сдачу, но я не сдалась. – Но ты хотя бы покажешь мне свой…
- Нет!
Урок шёл натянуто. Я постоянно сбивалась, путала имена египетских фараонов и названия древних городов. Ваня слушал меня внимательно, но в его ядовито-колючем взгляде я видела плохо завуалированную насмешку. 
В конце урока, глядя на меня в упор, Ваня заявил:
- Ты самый бездарный учитель в Непорочном. Сорок пять минут невыносимой скуки… ты думаешь, в шалаше всё было бы иначе?
Комната расплывалась у меня перед глазами. С большим усилием я вернула предметы на места. Даже если я потеряю сознание, вряд ли это его впечатлит. Но как же спасти ситуацию?
- А ко мне ночью опять белочка приходила, она сидела на подоконнике и махала лапкой. – У меня даже получилось изобразить восторг.
- Она загрызёт тебя, когда ты выйдешь из библиотеки. – Прошипел мой ребёнок. – Ты умрёшь.
- Что? Кто тебе сказал такое? – Я готова была поверить, что каракатица вселилась в тело моего сына.
- Тебя уже нет. – Кажется, он меня не слышал. – Ты уже умерла. Ты обречена. Я остался один!
- Нет же! Нет! – Я знала, Галя и недавно вернувшаяся Пенелопа Витальевна топчутся под нашей дверью. Они не меньше меня в ужасе. – Я живая! Смотри. – Я протянула ему руку. Заставила дотронуться. – Тёплая. Я дышу. Моё сердце бьётся.
- Ты приговорена. – Его беспомощный шёпот, прозвучал ещё страшнее крика.
- Каким судом?
- Их судом.
Я расхохоталась сквозь страх, сковавший руки и ноги. Это не мой сын – добрый, ласковый, внимательный. Существо, бесстрастно глядящее на меня, не может быть моим сыном.
- Кто такие, эти они? Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? – Я неловко взмахнула рукой, ударилась об угол стола, рассекла кожу. Брызнула кровь. Тупо уставившись в раненую конечность, я боялась смотреть на сына. Мне казалось, что его страшные прогнозы сбываются и вместе с тоненькой струйкой крови из меня вытекают последние капли уверенности в том, что всё обойдётся. Да что там говорить!
Ваня вдруг заплакал. Его огромные чёрные глаза с ужасом взирали на капли, пачкающие столешницу. Мне не было больно. Когда в душе такое творится, боль физическая становиться незаметной. Что с моим ребёнком? От потрясения я на какое-то время утратила способность двигаться.
- Мама, - вдруг горячо зашептал незнакомый мальчишка, - Помнишь Мали?
Помню ли я Мали? Моё тело не то чтобы вздрогнуло, его сотрясло на все девять балов. Возможно ли забыть того нереально красивого сногсшибательного китайца. Ещё немного и я бы влюбилась в него без памяти. Красота превыше всего! Существует ли предел красоте? Ради таких, как Мали, бросают всё, идут за ними на край света, за таких умирают со счастливой улыбкой на устах.
- Тот китаец? – Силясь изобразить равнодушие, выдавила я.
- Да.
- С чего это ты о нём заговорила? – Я всматривалась в сына. Теперь он был прежним. Наверное, Мали именно та тема, где мы сможем найти точки соприкосновения и вернуться к прежним отношениям. Со стыдом признаю, что мне хотелось говорить о китайце не только ради сближения с Ваней. Упоминания об этом мужчине ласкали моё самолюбие. Помните, он, способный влюбить в себя любую, обратил внимание именно на меня? А то, что он ещё и ребёнку моему понравился – большой плюс в его пользу.
- Это Мали посоветовал мне шалаш строить.
- Что? – Я будто вывалилась из приторно-приятного сна. Оглянулась на дверь. Вроде, тихо. Но что если мои коллеги всё ещё там притаились. На кухне зашумела вода, хлопнула дверь туалета. Нас не подслушивают.
- Я встречался с дядей Мали. – Уточнил Ваня.
Полный бред. Наверное, пробел в общении с мужчинами толкает моего ребёнка на фантазии. Но почему именно Мали? Не мог же ребёнок оценить его мужскую красоту.
  - Ты уверен? – Если я уличу его во лжи, он замкнётся и, Бог знает, смогу ли я до него достучаться. Надо действовать с умом. – А как он добрался сюда? И главное, зачем?
- Он, когда вышел из поезда, отправился к себе на квартиру, собирался дальше учиться в институте, встречаться с друзьями, но не смог. Он влюбился в тебя, мама.
Я затрепетала, как лист на ветру. В голове случилось сладкое помутнение. Чудесные фантазии, как хорошо, что в них нашлось место и для меня. Но нормально ли это? Нормально. Мой сын романтик и мечтатель, только и всего.
- Он хочет увезти нас отсюда. Жениться на тебе и усыновить меня. – Ваня сразу повеселел. Это был мой прежний ребёнок. – Я согласен. А ты?
- Ну, если меня не загрызёт белка… - это была шутка с тайной надеждой убедиться, что Ваня просто хотел напугать меня и ничего более. Я старалась не вспоминать, что в момент жутких пророчеств он больше походил на зомби, чем на нормального человека. – А, кстати, как Мали нашёл нас?
Ваня радостно улыбнулся моему вопросу.
- Он проследил за нами, записал номер машины. В Ленинграде через знакомых, у него там большие связи, узнал, кому принадлежит колымага и где прописан водитель.
Всё казалось просто и правдоподобно. Ну почему нет? Добрались же сюда цыгане. Я вспомнила несчастных погибших животных. Мне стало страшно за Мали. А что если Августин решит поохотиться на зверя посерьёзнее медведей и косуль?
- И сколько дней он сюда добирался? – Щёки мои горели, как майские тюльпаны на День Победы.
- Пять часов мотоциклом. – На меня глядел мой дорогой малыш, румяный, любящий, ласковый. – Но сначала он узнал о Непорочном много нехорошего. Ему рассказали, что здесь живёт секта, этих как их, ну которые не одному Богу…
- Язычников, - я оглянулась на дверь. Подозрения резанули разум с новой силой.
- Да. Язычников. Они приносят страшные жертвоприношения своим многочисленным богам уже много сотен лет. Эту секту давно бы закрыли, но милиция всегда сбивается с дороги. А из Непорочного раз в два месяца привозят мёртвую женщину или девушку.  А раз в десять лет убитую молодую мать и её сына.
Всё складывается. Я не зря беспокоилась, не зря боялась доверять Пенелопе Витальевне и её весталкам. Теперь я знала, каждое Ванино слово истинно. Мали здесь, он друг. Я не одна – нас трое. Нет…ошибаюсь – четверо. Мёртвая Наташа оказалась первым человеком, указавшим мне путь. Пожалуй, я верила ей больше чем себе самой, перепуганной и запутавшейся.
Я пригладила волосы, мне казалось, они шевелятся. Перед глазами вспыхнул костёр, суетливо замелькали коллеги в мантиях. Они кружат вокруг алтаря. Меня и Вани нет среди них. Мы в лесу привязанные к дереву, ждём своего часа, чтобы лечь на холодный камень и окрасить его своей кровью. Я с тревогой взглянула на свою вяло-кровоточащую руку. Так вот почему Ваню так напугал вид крови.
- Веди меня к Мали. – Поискав в тумбочке бинт, я замотала больное место.
Мы выскочили из избы, пробежали мимо Пенелопы Витальевны и Гали, разбивающих клумбу неподалёку от порога, и устремились в лес. Я успела посмотреть на коллег с озорством, поймала их понимающие, полные надежды взгляды, будто очень переживали из-за нашей с Ваней ссоры, а теперь вот расслабились. Что ж, пусть думают, что мы пребываем в полном неведении.
Шалашом оказалась довольно искусно скроенная хижина, подобные иногда ставят на детских площадках.
- И ты соорудил это за два вечера? – Моё искренне восхищение подняло Ваню до самых небес. Я говорила с ним, как со взрослым.
- Ну,…- он застеснялся, - дядя Мали мне помог.    
- Совцем цють-цють – Сильно пригибаясь из травянистого проёма вынырнул Мали, одетый в дорогую куртку и потёртые джинсы. Мой Мали. Он любит меня, а значит, и мне можно.
Ваня чуть посторонился. Я подошла к красивейшему из мужчин и растворилась в его глазах. Он обнял меня, я вдохнула его запах. От Мали пахло неведомыми травами, немного приторными, отчего у меня закружилась голова.
- Любимая.
- Милый.
Мы продолжали обниматься, я поманила Ваню. Он, обрадованный, бросился между нами. Чем не семья? Семья. Самая счастливая в мире. Только…мне на миг почудилось, что в нашем гармоничном трио закралась какая-то фальшивая нотка. Это с непривычки, счастье тоже искусство. Надо уметь быть счастливым.
Мали погладил Ванины чёрные волосы.
- Сынок.
- Папа.
Лишь миг, я боролась со странным чувством, хлипким воспоминанием, где мой прежний муж с любовью обнимал Ванечку. Неужели, я снова счастлива? Мне показалось – я сплю. Так не бывает. Лишь бы этот сон подольше не кончался.
Когда мгновение счастливой встречи закончилось, Мали позвал нас войти. В шалаше царил полумрак. Мы уселись на устланный травами пол.
- Итак, Люба, я здесь, чтобы спасти тебя и Ваню. – Заговорил он всё тем же мягким, любящим голосом, но без акцента. Мои брови рванулись вверх. Он понял моё удивление.
- Скажи, ведь странно видеть классического китайца, говорящего на чисто русском?
- Да. Но ты не классический китаец.
- Оставим это. – Отмахнулся Мали, и я поняла, что для него, как и для Маши, красота больше обуза, чем счастье. – С теми, кто мне не безразличен, я такой, как есть. Прими это.
Я усердно закивала головой и почему-то вспомнила Августина, который не прятал своих лингвистических способностей. А африканец, балаболящий на русском, как на родном, явление куда более диковинное, чем русскоговорящий китаец.
- То, что мы задумали очень непросто осуществить. Боги ваших палачей уже одобрили вас в качестве жертвы. К закланию всё готово, кроме самих агнцев. Богам нужна не обычная женщина, а могущественная ведьма. Ты, Люба, сначала постигнешь некое знание, станешь шаманкой, лучшей из всех. Тебя озарит свет…вернее сказать – тьма, но ты будешь думать, что свет. Ты и сейчас хороша, но к тому времени преобразишься до неузнаваемости, красотой своей уподобишься богам. Каждая клеточка твоего тела превратится в священную материю. Опоенная и обманутая, ты дашь клятву богам сумрака. А в день жертвоприношения будешь равнодушно взирать, как избранные цыгане, единожды за десять лет останавливающиеся лагерем в Непорочном, поволокут твоего сына к алтарю. Жертвенный нож вспыхнет в твоих руках, ты должна будешь воткнуть его в сердце ребёнка-полукровки. А когда он умрёт, выпьешь несущего смерть зелья и ляжешь рядом с ним. Ваши тела без объяснений отправят домой. Ваши души навеки будут связаны с богами тьмы.
Я сидела на мятой, подсыхающей траве ошеломлённая услышанным откровением.
- Так было уже не раз. – Добивал нас Мали своею жестокой правдой.
- Но как ты узнал? – Я ещё надеялась, что он напутал, ошибся.
- Три дня провёл в Публичке. Обычаи лесных дикарок очень красочно описаны сразу в трёх древних книгах. Этот беспредел длится уже не одну сотню лет.
Всё совпадает. Теперь ясны причины непрерывной лжи и вкрадчивой доброжелательности. Я должна стать одной из них. Пройти этот путь. Вот откуда странные взгляды украдкой. Я заметила, что все на меня смотрят так. Даже тот цыган с нецыганским именем. А непростительное балование моего сына? Зачем беспокоиться о его будущем – он никогда не станет взрослым. Мы – священный дар богам. А до нас была Наташа. А до неё…
Ещё немного пообщавшись с Мали, мы с Ваней вернулись в избу. Я была страшно подавленна, но надо стараться вести себя как ни в чём не бывало. Дорого же мне стоил этот непрерывный спектакль. Нервная система разрывалась на части. Только оставаясь наедине, мы с Ваней снимали маски и предавались унынию. А что ещё нам оставалось? Мали искренне хотел нас спасти. Но у него пока не было никакого реально-осуществимого плана. Он подтвердил слова Пенелопы Витальевны, что дороги на Питер больше не существует. Тёмное волшебство отрезало нас от реального мира. Вероятно, это продлиться до тех пор, пока не будут принесены жертвы.
- Ваня, а ты не обсуждал с Мали ту дорогу, по которой приехал табор? Может… 
- Говорил. Её тоже нет. – Мой взрослый Ваня сидел под лампой и листал тетрадь по пению. Иногда что-то напевал, от будоражащих душу звуков почему-то становилось легче на душе.
- Всё ту же песню учите?
Судя по словам Мали, знание должна постигать я,  а не Ваня.
- Да. Мне кажется, от неё в комнате светлее становиться…
 - «Тебя озарит свет…вернее сказать – тьма, но ты будешь думать, что свет». – Процитировала я Мали.
- Вот именно – тебя. Я тут не при чём.
Как же он вырос. Он больше не малыш, с которым дозволительно сюсюкать. Я всё отчётливей чувствовала в нём мужчину, на которого можно положиться.
- А ты так нехорошо себя вёл, потому что был зол на меня? – Не скоро я смогу забыть его обидную грубость.
- Я злился на весь мир…
- Прошло?
- Нет. Но я научился скрывать свои чувства.
В воскресенье мы с утра до вечера проработали на плантациях деда Захара. Он оказался не старым ещё синеглазым человеком (я, конечно, помнила рассказ Пенелопы Витальевны про долгожительство семейства Марьи Дмитриевны, и теперь, благодаря Мали, верила в эту чертовщину), ростом не менее двух метров с аккуратно зачёсанными на затылок длинными волосами и прилизанной бородой, растущей аж до груди. Чтобы волосы на рассыпались, дед Захар носил на голове повязку со странной вышивкой. Что странного? Свастика! Да, да, настоящая фашистская свастика. Хотя бы ребёнка постеснялся. Я не раз замечала затравленный Ванин взгляд на головной убор хозяина непорочненских полей. Ходит между нами невозмутимый, важный, как само собой разумеющееся отдаёт распоряжения и не замечает подозрений, поселившихся на наших лицах. Одежда дяди Захара была по-русски не простая – холщёвая, вся в чудных вышивках рубаха с длинными, узкими у кисти рукавами, подпоясанная широким, густо испещрённом рисунками поясом, и холщёвые штаны. На ногах он носил, вы не поверите, - лапти.  Гардеробчик, не иначе как позаимствованный в музее этнографии. Одни вышивки чего стоили. На рубахе преобладали солнца, на поясе дерева. Это то, что я узнала, большинство символов я увидела впервые.   
У деда Захара в хозяйстве имелось шесть лошадей. Все они сегодня играли роль тракторов. Впряжённые тремя парами, они выполняли главную работу. Три пары лошадей тянули тяжёлые металлические сеялки. Не берусь судить, но что-то несуразное мне привиделось в этих сеялках, - небось, местное изобретение. Я бывала на полях, видела, как должна выглядеть настоящая сеялка. Захаровские сеялки похожи на общепринятый стандарт лишь отдалённо. За каждой из трёх пар тянулось аж пять аккуратных неглубоких бороздок уже снабжённых семенами и засыпанных землёй. Одной парой лошадок управлял сам дед Захар, за сеялкой шла Марья Дмитриевна. Вторую пару вёл Валера, за сеялкой изящной походкой вышагивала молоденькая цыганочка. Кажется, Дойной Валера её называл. К слову сказать, цыган тоже пригласили на работу, за что им обещались горы продуктов. Третья пара лошадей досталась нам с Ваней. Ваня сидел на лошади с красивым именем Жасмин и раздувался от гордости. Я намерено плелась позади всех, наслаждалась свежестью воздуха, слепящим золотом ещё не жаркого солнца и созерцанием скудной зелени, где нигде распускающейся на ветвях отдохнувшего после зимы леса. Работа оказалась не сложной, надо было просто идти и смотреть, чтобы  сеялка не съехала в сторону. Но лошади хорошо знали своё дело. Ничто нигде не съезжало. Вдалеке я слышала смех и беззаботные голоса остальных коллег и цыган. Они занимались рассадой. Очевидно было, что работа всем нравится. Даже мы с Ваней на какое-то время позабыли о своих страхах, по крайней мере, очень старались забыть. 
Обед на природе показался нам царской трапезой. Мы ели картошку, запечённую на костре, лепёшки, варённые яйца и всевозможные соленья. Ваня довольно хрустел чёрной подгоревшей коркой и радостно мне улыбался, показывая золу, застрявшую между зубами. Я почти не прикасалась к пище. Увы, тяжёлые мысли, почти улетучившиеся в поле, вновь посетили меня. Вот эти люди, что сейчас улыбаются мне, в любой момент могут и готовы воткнуть нож мне в спину. И не только мне, но и моему сыну. Я смотрела на библиотекарей и цыган, рассевшихся по полянке беспорядочными кучками и не могла поверить, что все они циничные, безжалостные убийцы.
Марья Дмитриевна размахивала перед мужем куском лепёшки и что-то звонко выкрикивала,  Валера заразительно хохотал шуткам огромной матери, дед Захар морщился, Нина и Маша, примкнувшие к семейству, держались за животы и едва дышали от смеха. Каждый раз, отсмеявшись, Маша поправляла волосы под платком и разглаживала отвороты не старой ещё куртки. От меня не ускользнуло несколько пристальных взглядов, брошенных ею на Романа Эрнестовича. Пенелопа Витальевна донимала расспросами какого-то древнего цыгана, тот беспомощно поглядывал на Романа Эрнестовича и неохотно отвечал. Сам Роман Эрнестович пожимал плечам и оглядывался с единственной целью – чтобы увидеть нас с Ванечкой. Я делала вид, что не замечаю его внимания. Оля с умным видом что-то вещала целой группе молодых цыган, те с упоением внимали каждому её слову и даже есть перестали. Юля и Алевтина, устроившиеся за спиной деда Захара, изучали вышивку на его рубашке и тихо о чём-то спорили. Юля несколько раз стучала Маше по плечу, наверняка девушкам нужен был совет художницы. Но Маша только отмахивалась от подруг и продолжала смеяться своим божественно-чистым голоском и тайком таращиться на ничего не замечающего Романа Эрнестовича. В стороне от всех рядом с совсем юным и привлекательным цыганом  сидела Дойна, та самая, что помогала Валере управлять парой лошадей. Молодые неотрывно глядели друг на друга и что-то горячо шептали. Я поспешно отвела от них глаза, некрасиво подглядывать за влюблёнными. Галя прямо передо мной беседовала с Ваней. Но разговор у них явно не вязался. К нам подсел вышедший из чащи дядя Селиван. Его, как и деда Захара, сегодня я увидела впервые.  И не представь их мне Пенелопа Витальевна ещё утром, я всё равно бы догадалась кто из них лесник, а кто технарь-алхимик. Под именем  Селиван скрывался всклоченный тощий очкарик с зелёными выпуклыми, как у совы, глазищами. Узкое лицо оказалось побритым лишь с одной стороны, вторая, не удостоенная внимания хозяина, темнела крапинками пробивающихся из кожи ворсинок. Но всё-таки, ей повезло больше - на бритой части лица пролегали две свежие царапины. Следы неудачного бритья были заметны и на шее под подбородком. Одет Селиван был достаточно опрятно. Старенькие джинсы, добротные кроссовки и зелёная ветровка, точно иностранного покроя и качества, лежали ладно и придавали технарю вид давно путешествующего учёного-геолога.
После обеда все садили картошку. Лошади уже другими орудиями делали борозды, люди кидали в них картошку. Таким образом, мы посадили до вечера целую подводу картошки. Пенелопа Витальевна отлучалась в библиотеку, чтобы узнать, кому дежурить ночью в библиотеке. Оказалось – Гале. Её тут же отпустили.
Вечерняя трапеза происходила возле костра. Теперь никто не делился на группы. Даже влюблённые, держась за руки, присели подле нас с Ванечкой. Я растроганная любовалась ими и вспоминала своего Мали, прячущегося в лесу, придумывающего способ спасти нас с Ваней. Я завидовала юноше и девушке, у них впереди долгая счастливая жизнь. Нас же с Мали поджидала смерть. Если Мали найдут – убьют. А мы с Ваней уже приговорены.
Дойна называла своего любимого Метя и вкладывала в его руки всевозможные яства, которых теперь оказалось гораздо больше, чем во время обеда. Над костром висело  три больших котла. В одном варились вареники, во втором картошка, в третьем голубцы. О разнообразии закусок и говорить не буду, только грибных блюд было выставлено не менее пяти. Но я, как и в обед, не увлекалась вкусностями, а всё больше наблюдала за сотрапезниками.   
По окончании ужина все подтянулись к костру, сели вкруг него, кто-то подбросил хвороста в огонь, Роман Эрнестович и Метя взяли гитары, в руках у самого старого цыгана оказалась скрипка. Музыка подступала тихими шагами, словно кралась из глубины чащи, она несла в наши сердца не вдохновенное торжество, не радость и не счастье. Тяжёлый стон, рвущийся из самых потаённых уголков души выплеснулся на таёжные просторы и всколыхнул наши сердца, цыганки подхватили мотив, затянули песню. Трепещущий звон ожившего бубна, подбадриваемый серебристым трепыханием монисто вздрагивающей в медленном танце Дойны, словно копьём пронзил мрак наползающего вечера. Моя голова упала на грудь, я прижала к себе всхлипывающего Ванятку. Мы знали этот мотив, помнили. Наши с Ваней губы зашевелились, вторя чарующей музыке, полушёпотом произнося слова чужого языка.
Я видела что цыгане, я насчитала двадцать шесть человек, украдкой поглядывают на меня. Я смотрела открыто, тоже изучала их, всегда и везде пришлых, людей. Это были, как сказал бы Мали, классические цыгане – красивые, чернявые, воля и непокорность каждого их жеста вызывали уважение. Если не считать старика, Роман Эрнестович выглядел самым старшим. Остальным я в среднем дала бы лет двадцать пять. Четверым, наверное чуть больше. Дойна тянула от силы на двадцать. А её дружку Мете я бы и шестнадцать определила с большой натяжкой.
- Дойна, - я прекратила подпевать и бесцеремонно отвлекла девушку от танца и одновременного любования Метей, - а сколько ваших осталось в кибитках?
- Только кони. Но они не в кибитках, а возле. – Ответила Дойна и тут же повела плечами, отдаваясь музыке,  и улыбаясь восхищённо глядящему любимому.
Возраст цыган навёл меня на мысль, что в Непорочное прибыл не целый табор, а лишь его малая часть. В любом цыганском сообществе всегда полно детей и стариков. Здесь был лишь один представитель старшего поколения и ни единого ребёнка.
- Дойна…
- Что?
- А ничего. Извини. – Я решила не задавать больше вопросов. Какой бы симпатичной мне не казалась эта девушка, она одна из них. Если это не табор, значит избранные табора, его посланники для великой миссии, незаменимый элемент священного ритуала. Не чаяла я и никогда бы не поверила, что среди моих убийц окажутся представители этого дорогого моему сердцу народа.
Грустная песня, сменилась жизнерадостным напевом. Тревожно и экспрессивно взметнулись цветастые шали. К Дойне присоединились три её соплеменницы. В дымке белой ночи замелькали грациозные фигурки, радостно зазвенели монисто, вихрем взвились широкие юбки. Даже огонь потрясённо отпрянул под напором ветра, рождённого танцем.  Смена декораций, которая должна была обрадовать меня, возымела прямо-противоположное действие – я не могла смотреть на разгорающуюся безумную оргию. Мне казалось, что алые языки буйствующего пламени, ранят меня в самое сердце. 
Превозмогая растекающуюся по нервам боль, я попросила Пенелопу Витальевну отпустить нас с Ваней домой, сослалась на то, что ребёнок едва на ногах держится от усталости. Ванечка в подтверждение моих слов шумно вздыхал, как и мне, ему приходилось не сладко. Директриса подошла к деду Захару и что-то коротко шепнула.
- Ваня, сможешь поддержать маму на лошади? – Захар хитро улыбнулся, блеснул нереально синими глазами.
- Конечно. – Тень удивления и восторга, ободрила черты моего сына.
- Ну, смотри. Лошадка знает, куда ехать. Достанете до места, поможешь маме спуститься и отпустишь Жасминку мою домой. Понял?
- Ага. – Оживший Ваня, напыжился от своей значимости. Резкая перемена в ребёнке помогла мне успокоиться. Я видела, он хочет доверять этим людям, старается. Что ж, я защищу его, не позволю впасть в заблуждение.
Дед Захар кликнул Жасмин, тихо поговорил с нею, прижавшись лоб в лоб, что подтвердило его шаманскую природу, подвёл к нам. Только я подумала, как взобраться в седло на такую верхотуру, сильные руки подхватили меня и усадили. Я посмотрела вниз, оказалось, Роман Эрнестович успел позаботиться. Сейчас он высаживал Ванечку. Невольно я обернулась к костру и тут же нашла искомое: Маша впилась в меня злобным взглядом. Вот и выплеснулась наружу её зловредная сущность. Красавица, ничего не скажешь! Смотреть тошно.
Дед Захар шлёпнул лошадь, и та пошла небыстрым шагом. Ванечка аж задохнулся от удовольствия, не скрою, мне тоже нравилось наше верховое путешествие. Ближе к избе Жасмин принялась подозрительно крутить головой и потряхивать ушами. В какой-то момент, испугав нас, лошадь заржала, будто бы предупреждая кого-то. Я и сейчас помню её крик страшный, протяжный, совсем не лошадиный. Чувство дикого ужаса пробудил во мне этот истошный вопль в сумраке дремлющего леса.
Мы прибыли. Ваня легко спрыгнул с конского хребта, подвёл Жасмин впритык к избе. Я выползла из седла, неуклюже хватаясь за брёвна. 
- Пойдём к Мали. – Предложил мне сын.
- Нет. – Я очень хотела повидаться с Мали, но уезжая с поля, слышала краем уха, как Пенелопа Витальевна предложила остальным повеселиться ещё минут двадцать и расходиться. Чтобы она подумала, не застав нас дома?
Я выложила свои аргументы Ване, и он со мной согласился.

Глава XV

Смерть Жасмин.

Ночью мне не спалось. Я всё думала, о тайном знании, которое мне, по словам Мали, предстоит постичь. А что если это книга Ерёмы Веснушкина? Я ведь не знаю, кто подложил её в кресло. Наташа? А может, кто-нибудь другой? Название безобидное «Что есть красота», но знание-то действительно серьёзное. Допуская, что книгу спрятала Наташа, я тоже не могла быть уверена, что ей самой её не подсунули. Наташа прочла книгу, теперь вот я заинтересовалась… Странное учение,  но удивительно действенное. Мне вздумалось узнать который час. И тут неизвестно откуда взявшийся луч света выхватил циферблат из темноты. Половина четвёртого. Ну, вот. Уже само собой работает. Пожелала увидеть время – на тебе, смотри. Чего бы ещё пожелать? Мали – вот моя мечта. Но я не на столь сильна, чтобы сейчас прямо осуществить её. Взгляну-ка ещё раз на часы. Снова вспышка. Сон не шёл, меня всё больше одолевало желание оказаться в библиотеке в любимом кресле под окном, облюбованном Белочкой, почитать.  Вот оно! Уже тянет! Я околдована странной книгой.
Итак, чтобы уложить нас с Ваней на алтарь надо:
1)Я должна похорошеть чуть ли не до божественного совершенства. Да с моими телесами и веснушками тот случай. Тут у них точно просчёт. И как они не видят?
2) Надо постигнуть тайное знание. Стану могущественной, то есть сильнее их всех вместе взятых. И что же им нужно для порабощения этой силушки? Вот отсюда и вытекает третье:
3) Опоить. Одурманить. – Вот в чём таится угроза. Первые два пункта сами по себе не опасны. Писаной красавицей мне не стать. Да и не надо – уж какая есть. А тайное знание? Я неосознанно искала оправдания своему страстному желанию снова открыть книгу Ерёмы Веснушкина. Решено – её я дочитаю, значит, постигну. Красавицей не стану, опоить себя не позволю. А приобретённую силу использую против врагов.
Так я и заснула.
Утром заглянула в зеркало и отшатнулась. Вроде, всё то же, но… Конечно, приятно увидеть себя этакой красоткой. Но когда знаешь, что красота эта скоро пойдёт в расход…
Но что же стряслось со мной? Присмотрелась. Ничего. Всё то же. Только глаза светятся завораживающим светом, наверное от того, что не выспалась. Ну, цвет лица немного изменился в лучшую сторону. Это само собой – на природе живу. Немного похудела.
Ваня заметил моё замешательство.
- Что случилось?
- А ты не видишь?
- Нет. Не вижу. – Он принялся озираться по углам комнаты.
- Я похорошела. Причём, заметно. Смотри. – Я пригладила ночнушку. – Видишь, похудела как?
- Ты и пышечкой была ничего. – Он не заметил перемен во мне, но поверил на слово и расстроился. Мне очень хотелось огородить его от всяческих переживаний. Но теперь он стал моей опорой, и речь шла о нашем выживании. А это значит, что отныне все горести надо делить честно на двоих. Только так мы прорвёмся.
- Не причёсывайся. – Посоветовал Ваня.
- Я и мыться не буду. – Мне показалось это разумным решением. Нет большего урода, чем неряха.
В результате я завтракала с закисшими глазами и лохматой, похожёй на щётку для унитаза, косой.
Галя при виде меня такой, входящей на кухню, застыла с заварочным чайником в руках, лицо её стало сосредоточенным до забавности. Я, не здороваясь, плюхнулась за стол, Ваня развалился рядом.
- А чо сегодня на завтрак? – Нагло поинтересовался мой сын.
- Кашка из кукурузки. – Прощебетала наша соседушка весёлым голоском, в котором я со злорадным удовлетворением уловила замешательство. - Кстати, привет.
- Привет! – Отозвалась я, стараясь не упустить ни единого изменения в Галиной мимике.
За завтраком я пристально следила за действиями подруги, если можно её так называть. Мы брали пищу из одной кастрюли, пили чай из одного чайника. Ни тарелки, ни чашки, ни столовые приборы не вызывали подозрений – идеально чистые.
- Галя, а тебе не обидно, что ты всегда готовишь? – Дружеским и очень обеспокоенным тоном поинтересовалась я. Моё участие в кухонных заморочках сводилось к редкому мытью посуды под краном и готовке во время Галиного дежурства. Ещё вчера такой расклад угнетал меня - совесть, знаете ли. Сегодня я не особо парилась по этому поводу.   
- Нет. – Она устремила на меня свои хохлятские, всегда рассудительно-спокойные очи. – Я люблю готовить. Кухня – моё любимое место в доме.
Вошла Пенелопа Витальевна, вылупилась на меня, как на пожар. Аж неловко стало.
- Люба, у тебя что расчёска сломалась?
Я опустила голову. Ваня зло хмыкнул.
- Отвечай, когда спрашивают.
- Я в одной книге прочитала, что самым эффективным способом укрепления волос является их немытьё и нечесание в течении…эм…месяца. – Моё спонтанное изобретение мне понравилось. Пенелопа Витальевна нахмурилась, её сощуренные глазки принялись перебегать с меня – застенчиво-наивной на Ваню – фривольно-ухмыляющегося.
- А глаза ты не помыла с целью укрепления ресниц и бровей? – Она приблизилась ко мне и бесцеремонно оглядывала моё лицо.
- Что-то вроде того.
- Я не потерплю в библиотеке нерях!
- Так увольте меня. – Под одобрительным взглядом Ивана, я впилась в самое нутро её маленьких серых глазёнок.
Пенелопа Витальевна тут же перевела взгляд на стол. Тем разговор и окончился.
Как ни силилась я излучать всечеловеческую любовь и радушную доброжелательность, мои коллеги вызывали у меня дикое раздражение. Я чувствовала себя посетителем музея плохо-скроенных восковых фигур. Лица неживые, улыбки корявые, в каждом слове фальшь, фальшь, фальшь.    
- Мама, ты такая нервная. – Упрекнул меня Ваня, когда мы после долгих «дружеских» приветствий поднялись в отдел. – Догадаются же.
- О чём?
- О том, что мы знаем, кто они.
- Маловероятно. – Я взялась за очередную книгу, от сердца отлегло. – Постараюсь быть спокойнее.
Страницы расходились под напором моих рук. Я наконец-то наловчилась действовать разъёмом быстро и аккуратно.
- Ты уж постарайся.
- Понимаешь, не могу видеть эти лживые улыбки. Всё вокруг сплошной обман. А эта доброжелательность! Участие! Я заметно психую, а они прикидываются участливыми, мол, ясное дело, не привыкла ещё в глуши жить. А у каждой нож за пазухой. Видал, как они усердно делали вид, что причёска у меня в порядке, но я заметила их недоумевающие взгляды, украдкой бросаемые на Пенелопу Витальевну. Как я к алтарю пойду в таком виде? А я на лысо постригусь…
-  Не смей! – Ваня вскочил, подбежал ко мне. – Ты у меня самая красивая. Не мойся, не причёсывайся, но не калечь волосы. Я на природоведении учил, что в волосах сила человеческая. Нельзя их стричь.
- Ты так это говоришь, будто бы забыл, что я добровольно умирать пойду и тебя погублю, милый. – Я обняла Ванечку. – Ладно, не постригусь, если ты так настаиваешь. А вот тебе волосы в ближайшие выходные подравняем. Зарос ты у меня.
- Нет, мама, я против. Я уже большой. Пусть растут мои волосы, как им хочется. Больше ножницы их не коснуться.
- Солнышко, да бред твоё природоведение. Насочиняла Оля. Может, она ещё наплела тебе, что деревья разговаривают? – Я чувствовала, как на моём лице замаячила натянутая, перепуганная улыбка.
- Не разговаривают так, как мы это делаем, но общаются между собой и с нами хотят общаться. Но мы утратили язык леса. Мы даже самих себя разучились слышать.
Я смотрела на своего сына. Сколько же ещё нового я услышу от этого знакомого - незнакомого мальчика? Дома я и слушать бы его не стала. А теперь лишь махнула рукой. Бог с ним. Пусть растут волосы. Не очень мне хотелось видеть его со стволами разговаривающим. Таких любителей природы у нас в психушку отвозят, там они скоро под воздействием сильных лекарств начинают держать речь не только со стволами, но и со столами, и со стульями.
Я вернулась к работе. Ваня взялся увлечённо повторять уроки.
- Что нравится учиться у ведьм? – Не удержалась я от вопроса.
Он поднял голову от тетради, задумался.
- Понимаешь, мама, твоя история хоть и интересная, но самый скучный предмет.
- Это почему? – Раньше он, да и другие дети, заслушивались, когда я вела разговор о стародавних временах.
- Не то всё. Не то. – Ваня уложил голову на кулачёк. – Вроде бы как по маслу, а создаётся впечатление, что запутывает твоя история. Не раскрывает истину, а плутает, уводит от неё.
- И когда ты пришёл к такому выводу? – Старательно вуалируя обиду, я вперилась в него взглядом, отложила разъём.
- Когда Юля рассказала мне о рунице и глаголице. А потом на математике мы с Галей вместо цифр старославянские буквы стали писать со значками наверху. Вот смотри. -  Он протянул мне две тетрадки по русскому языку и математике. Я сначала одну пролистала всю испещрённую какими-то загадочными значками, ничего не поняла. Во второй я ещё больше заблудилась.
- Да они же тебя чёрной магии учат! – Что ещё я могла придумать?
- Ага! Вот и святая инквизиция была того же мнения.
- А может, Мали напутал, и это тебя напичкают какими-то там знаниями? – Я терялась в догадках.
- Не думаю.
- Ладно. Учись. Будем представлять себе, что попали в сказку. Посмотрим, поудивляемся и вернёмся домой, в реальный мир. Если, конечно, переживём это приключение.
Во время обеда я зорко следила за всеми, особенно за Машей. Она дежурила на кухне. И опять же, не обнаружила ничего подозрительного. Разве что хищные взгляды на мою лохматую косу. Казалось, мои сослуживицы жаждут меня причесать. 
Когда Маша, дожевав пшеничную кашу, поднялась компот разливать, я подскочила ей на помощь.
Дело в том, что чашки на кухне у всех были разные. Тарелки…бери, не хочу. А вот чашка у каждого своя. У Гали, например, пиала без рисунка, но если подставить солнцу её бока – переливаются всеми цветами радуги. На Олиной, самой красивой чашке чёрного цвета, наподобие Палеха и Мстёры, разворачивался сюжет русского народного гуляния. Детальки маленькие, но чёткие. У Пенелопы Витальевны всё было куда проще: бегемотиха в купальнике сидела на топчане под зонтиком, любовалась прибоем и, кстати, сильно походила на свою хозяйку, нашу директрису. У Нины какие-то нехитрые разводы в стиле авангард. У Алевтины ромбики с диагоналями и точками внутри образовавшихся треугольников. Как-то она мне призналась, что у древних славян этот знак означал засеянное поле. Машина чашка больше походила на уменьшенную вазу для цветов, борта выгнуты, ручка подобна виноградной веточке. Вся наружность исписана яркими маками. Юля владела странной прозрачной чашкой из затемнённого стекла. Ванина чашечка радовала глаз изображением улыбающегося щенка. Моя скромно выделялась скалящимися театральными масками рыжего цвета. Для остальных жителей Непорочного лишь изредка принимающих участие в библиотечных трапезах имелся финский сервиз в стиле модерн.
Так вот, я выхватила у Маши две чашки, мою и Ванину. Делала я это с галантной улыбкой, мол,  Маша не должна нам прислуживать – не правильно это. Мельком заглянув в Ванину чашечку, я перевела дух, чисто до блеска. Налила сыну компота, сунула нос в свою чашку и ахнула – на стенках белым порошком пристал налёт, не иначе как размокшая таблетка зацементировалась.
- Кто вчера посуду мыл? – Голос мой завибрировал, как натянутая струна.
- Я. – Маша побледнела.
- Научить тебя, как это делается?!
- Я умею. – По глазам, по этим постылым, лживым глазам, я поняла всё. Она пристыжено прижалась к шкафчику. Как же – пристыжено! Испугалась разоблачения.
- Тогда что это?! – Я чашку чуть ли на нос ей не надела.
- Наверное, накипь… - Тихий голос её сорвался на шёпот. Все за столом выглядели растерянными, Ваня неодобрительно качал головой.
Я нависла над остальными, ещё не наполненными чашками.
- Почему налёт только в моей? – Я вцепилась в чашку Пенелопы Витальевны. Через миг не в чём неповинный сосуд тыкался в лицо нерадивой библиотекарши. Обернувшись к коллегам, встревоженным и оторопевшим, я прокричала: - я не намеренна есть и пить из грязной посуды. Всё! Я и Ваня теперь будем питаться отдельно. Сама буду готовить и мыть потом.
Пенелопа Витальевна хотела было встать из-за стола, заявить своё директорское «Я», но я с размаху шарахнула её бегемотской чашкой об пол и под шум разлетающегося стекла выбежала из кухни.
- Мама, что с тобою происходит. – Спрашивал меня Ваня после обеда.
- Не знаю. – Ответила я, смущённо рассматривая водоросли в кулёчке. – Я хочу быть спокойной, но не получается. Может, они меня уже опоили? 
В отдел вошла Пенелопа Витальевна и начала с порога:
- Сестра предупреждала меня, что ты с норовом. Но, как погляжу, несколько скрасила положение. Нельзя так с людьми. У Маши истерика была, еле успокоили.
Я смотрела на эту гору мяса с глазами, на свою директрису даже не с вызовом, равнодушие поразило мир моих ощущений. Начальницкие увещевания не задели ни один мой нерв, струны совести помалкивали, уверенные в своей правоте.
- Я с должностными обязанностями справляюсь?
- Справляешься.
- А это главное. То, что от меня требуется, я делаю. А вы не лезьте мне в душу. Насчёт Маши, согласна – можно было и потише объяснить ей её обязанности. Впредь постараюсь не выходить из себя. Кстати, я сегодня дежурю.
- Хорошо.
Я слышала, как клацнули её зубы. Мы надеялись, что директриса уйдёт, но она стояла перед нами, силилась совладать с собою, чтобы продолжить разговор.
- Вы вчера, когда домой ехали, ничего подозрительного не заметили?
Вопрос прозвучал так глухо и тревожно, что у меня не нашлось колкостей, чтобы ответить на него. Я исподлобья посмотрела на Ваню, он на меня.
- А что стряслось? – Не скрою, первое, что пришло мне в голову, это беда, настигшая Мали. Всё-таки стоило проведать его. Перед глазами вспыхнули страшные картины: моего китайца обнаружили, зверски пытают, но он молчит, как партизан. Слишком близко шалаш к избе, слишком близко.
- Так заметили, или нет? – От Пенелопы Витальевны не ускользнули ни наши переглядки, ни волнение. Ваня думал то же, что и я.
- Лошадь вела себя странно. Головой крутила, ржала не по лошадиному, можно сказать, выла. – Я задрожала. Выла, как собака на покойника. Мы тогда как раз неподалёку от шалаша проезжали. Я вцепилась руками в грудь. Мали погиб. Любимый мой. – Тело нашли?
- Нашли. Копьём пробитое. Захар ещё ночью приходил о Жасминке своей спрашивал. Я вас будить не хотела. И так ясно, вы тут не при чём. Бедная животинка. Захару его лошадушки как дети родные…
- А чьё тело нашли? – В моей голове сейчас крутилась карусель. Если Мали погиб, причём тут лошадушки Захара?
- Лошади, конечно. – Пенелопа Витальевна подозрительно покосилась в мою сторону. – А ты про чьё тело спрашивала?
- Про лошадиное. – Вух! Пронесло. Значит, Мали жив.
- Ладно. Иду, успокою Захара. Он у меня в кабинете сидит. Захарушка-то на цыган думает. Но не они это. Убийства зверей начались ещё до их появления.
Я расстроено качала головой в знак согласия. Жасмин мне было жаль от души. По Ваниным щекам катились крупные слёзы. Мне становилось жутко от одной мысли, что страшный, звероподобный Августин видел нас, возвращающихся с поля. Его белки блестели меж дерев, но мы этого не заметили.
Пенелопа Витальевна ушла. Ваня отплакался. Я ему не мешала, молча орудовала разъёмом да поглядывала в сторону стеллажей, где пряталось кресло с тайником. Сегодня я, наконец, продолжу чтение.
- Мама, - позвал вдруг Ваня.
- Что?
- А если Мали ночью постучится в библиотеку, ты ему откроешь?
Лишь миг мне потребовался, чтобы найти ответ.
- Нет. Под библиотекой какая-то кикимора бродит, она чем хочешь оборачивается. Так что, ты Мали передай, пусть сюда носа не кажет. Ни за какие коврижки. Понял?
- Да. – Ваня глядел на меня изучающим взглядом. Моё решение не открывать даже Мали его удовлетворило.
Уже почти ночью я проводила Марью Дмитриевну, которая вела себя со мною отчуждённо (наверное, наслушалась о моих подвигах) и засела за чтение.

Глава XVI

Чем дальше, тем всё запутанней.

Книга перенесла меня на мою квадратную планету, крутящуюся в воздухе. На рёбрах куба понацеплялись дождевые облака и висели как нестиранные тряпки. Нет. Так не годится. Я сгладила углы и сделала шар. Интересно, а когда Бог сотворял нашу планету, он сразу выбрал шарообразную форму, или экспериментировал? Думаю, сразу. Он физику знает.
«Знание внутри нас и вокруг нас. Научись его брать. Знание не для ума. Оно для сердца. Оно интуиция, оно чувство. Спроси. И узнаешь».
У кого спросить?
- Почему шар? Почему не треугольник? – выпалила я в пространство.
Ответа не последовало.
«Подумай. И мысль твоя сама найдёт решение, принесёт тебе ответ. Но ты должен сначала понять, нужен ли тебе этот ответ. Не знаешь? А Вселенная знает».
Но тут и думать не надо – шар мил сердцу моему. И если мне выпадет создавать новую Землю и её обитателей, я сделаю всё, как уже есть, по образу настоящей Земли, но не по подобию. На моей планете никто никого убивать не будет. Пищей для всех станет богатая растительность. Я подумала и решила – смерть и болезни тоже прочь из моего мира. Расплодятся? Я налеплю бесконечное множество планет.  Пусть живут. А чего я хочу от них в благодарность за то, что создала? Видеть их счастливыми. Я их творец, значит, все они мои дети. А чего мать хочет от своих детей? Улыбок и радости. Не нужны мне их поклоны и молитвы, всякие там ритуалы и жертвоприношения. Я люблю их, а настоящая любовь не требует преклонения. Они вольны жить, как хотят. Я дала им всё для счастья.
Так, не будем открывать Америку, сотворим людей, зверей, птиц и рыб.
Я, прикрыв глаза, любовалась, как живётся моим созданиям на планете. Не заметила, как задремала. Когда вернулась в своё воображение, застала страшную картину: каракатица, та, что донимала меня с подоконника, прячется в кустах и с хищным интересом наблюдает за двумя прекрасными юношами блондином и брюнетом. Юноши смотрят вдаль и о чём-то беседуют, их взгляды полны взаимопонимания. Но вот блондин отошёл, а каракатица обернулась красивой девушкой, вылитой Машей, выбралась из своего укрытия, присела на траву, певуче заговорила с чернявеньким. Он слушал её. Глаза его сначала тлели, как угли, но скоро вспыхнули. Молодые взялись за руки, и в этом жесте я узнала плотскую страсть. Скоро вернулся блондин. Мнимая Маша сначала смотрела на него зачарованно, потом выдернула свою руку из ладони брюнета и устремилась к его другу. Чернявый звал её, но она не шла, с её губ лишь слетело повинное «прости». Как же исказилось его миг назад восхитительное лицо, с болью смешались ненависть и зависть. Но что же делает блондин? Он видит страдания товарища и, глядя на девушку, отрицательно качает головой. Нет. Он не может принять её любовь, разворачивается и уходит. У девушки истерика, она падает на землю бездыханная. Чернявый кричит белявому. Тот возвращается, склоняется над несчастной, щупает её пульс, с сожалением смотрит на друга. Она умерла. Брюнет хватается за голову и истошно кричит. Блондин пытается его успокоить. Но чернявый тычет пальцем в товарища. Ты её убил. Тот не согласен. Импульсивный брюнет хватает с земли камень и с размаху ударяет им друга по темени. Рядом с телом девушки падает дитя, сотворённое мною, погубленное другим моим творением…
Книга выпадает из моих рук на паркет. Я потрясена, я растерзана. Первая гордыня, первая  зависть, первое предательство, первое убийство, первая война. Всё когда-нибудь бывает в первый раз. Начало положено.
Я занесла руку над своей землёй. Один взмах и поднимутся океаны, они сметут всё на своём пути. Боже, как жаль.
Боже?
Как же больно тебе было видеть, как мы, люди, губим друг друга Ты в сердцах произнёс приговор, поднял руку. Но не опустил её. Ты оказался не в силах уничтожить своё творение. Я-то лепила с твоих чертежей, я лишь строила, проектировал ты. Ты не только зодчий, но и архитектор. Ты нашёл Ноя и рассказал ему о задуманной катастрофе. Через Ноя ты спас всё человечество. Образумились ли мы? О нет. Мы стали ещё хуже. Дети Сима и Хама уничтожают друг друга. Дети Иафета подзуживают обе стороны. Но ты терпишь. Надолго ли хватит твоего терпения?
Я убрала руку от своей земли. Не сейчас. Не сегодня.
- Точат мечи, куют забрала,
   Чтоб кровь невинная хлестала…
Я обернулась к окну. А вот и моя каракатица.
- Привет, детка. Чего радуешься? Натворила делов. Можешь гордиться собой. Правда…не оригинально. Было уже. Старо. 
- Ты, Смерть, не спи, вздымай косу,
   Я чью-то голову снесу…
Каракатица не шла на контакт. Вероятно, боялась, что я превращу её в белочку.
- Я говорю, придумай что-нибудь новенькое. – Мне смертельно захотелось спать.
- Летите, вороны, сюда!
  Зовите коршунов с собой!
  Кровь нынче льётся как вода,
  У человеков снова бой!
Вот задолбала! Превратить её в белочку что ли? Я приникла к стеклу и зачитала:
- Мы мудрости Отца не вняли,
  Мы слепо шли своим путём –
  Крушили, лгали, предавали,
  Но ждёт заблудших отчий дом…
Каракатица плюнула в стекло. Есть контакт!
- Иди домой, Белочка, поздно уже. – Проговорила я ласково.
Белочка взмахнула хвостиком и ускакала. Я пошла спать.
Встала я рано. Нашла на кухне крупу, сварила кашу. Проверила наши с Ваней чашки. Чистые. Вскипятила чаю и выбралась на порог. Как вы понимаете, ни мыться, ни причёсываться я не собиралась. Неудобно, конечно. Но лучше так, но живой, чем наоборот, но мёртвой.
Первыми пришли Пенелопа Витальевна и Ванечка. Меня поразила его бледность.
- Что с моим сыном?
- Не знаю, - Пенелопа Витальевна недоумевала, - будто из него кто-то силы сосёт.
Я повела сына на кухню, накормила.
- Как ты себя чувствуешь? – Нет, всё-таки нельзя посвящать его во все свои мысли и переживания. 
- Хорошо. Только голова немного кружиться. – Отозвался он обесцвеченным голосом.
- Ты видел Мали?
- Да.
- Как он?
- Передаёт тебе привет, скучает и предупреждает, что Августин,…ну помнишь тот негр из поезда?
- Помню, помню.
- Так вот, он тоже в Непорочном. – Ваня говорил шёпотом, оглядываясь на дверь. – Это он убивает зверей. Берегись его.
- Но на чьей стороне Августин? – Я надеялась, что Ваня обсудил этот вопрос с Мали. – Мне кажется непорочненцам его деятельность, как и нам, не по душе.
- Августин сам по себе. Но во время ритуала он выйдет из леса и попытается забрать наши тела… Он демон, охотник за жертвенными дарами.
Ваня опустил голову. Да. Неприятно говорить и думать о себе, как о теле.
- Не дождутся они наших тел. – Попыталась я ободрить сына. – Ты ешь, Солнышко.
Кто же силы сосёт из моего Ванечки? Галя? Пенелопа Витальевна? Другие девочки? Это происходит когда меня нет с ним рядом. Может, во время уроков? Вчера были чтение, математика и русский язык. Это Галя, Алевтина и Юля. Потом Ванечка с Мали встречался. Но Мали я сразу отсеяла. Он жизнью рисковал ради нашего спасения.
- Кто-нибудь в гости к вам вчера приходил?
- Нет.
Значит, список подозреваемых определился.
В кухню вошли Алевтина и Юля. Есть у них обыкновение прийти в библиотеку пораньше и до девяти чаи гонять. Увидев нас с Ванечкой, девочки тут же ретировались, но через минуту явилась Пенелопа Витальевна, налила себе чаю в сервизную чашечку.
- Люба, тебя что-то беспокоит? – По её голосу я и не сказала бы, что вчера между нами была размолвка, окончившаяся битьём её любимой чашечки.
- Да. Здоровье моего сына. – Я не собиралась угрожать, но мой голос считал иначе.
- Я постараюсь ему помочь.
Чтоб он дотянул до ритуала?
- Я хочу отправить его в Питер. Там у папы есть хороший знакомый. Он примет Ванечку на несколько дней, пока папа за ним не приедёт. Пожалуйста. Вы же можете расколдовать дорогу. – Я готова была упасть на колени. Если она отпустит Ванечку, я сама побегу к алтарю. А вдруг Мали ошибся, и не готовится никакой ритуал с закланием ребёнка? С сегодняшнего дня я это допускала. Зачем тогда им мой сын?   
    - Увы, я не могу открыть дорогу. Это невозможно. – Лицо директрисы стало непроницаемым.
- Но почему?
- Ищи в сложившейся ситуации хорошее. Например то, что Ваню учат лучшие учителя…
- Да ваши уроки – бред! Нет такого в школьной программе! – Кажется, я занервничала.
- А кто сказал, что школьная программа совершенна?! – Пенелопа Витальевна заорала на меня.
- Целые институты придумывают школьную программу…
- Вот именно! Придумывают! А надо не придумывать, а учить тому, что есть.
- Значит, все дураки? Только вы тут умные в глуши собрались. Отпустите сына!
- Не могу! И, знаешь, - она вперилась в меня каким-то отрешённым взглядом, - могла бы - не отпустила. Он звено в цепи, которую нельзя разрывать. Я это чувствую. Короче, думай, что хочешь, но и ты, и Ваня будете здесь столько, сколько потребуется. – Пенелопа Витальевна вскочила, я тоже. – И причешись.
Дверь хлопнула, директриса ушла.
Я рухнула на стул. Мой ребёнок смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Только что Пенелопа Витальевна подтвердила слова Мали и наши подозрения. Мы пленники в Непорочном.
- Как ты думаешь, где алтарь? – Я затравленно созерцала сына.
- За рекой. Мали сказал, неподалёку от места, где расположился табор.
- Если он действительно там…
- Мы узнаем это.
Следующие три ночи дежурство шло привычной чередой. Я ночевала дома. С 21-00 до 22-00 мы с Ваней бегали в шалаш к Мали, носили ему еду. Пенелопе Витальевне не нравились наши поздние шастанья, но ночи-то белые, потому она и позволяла нам эту вольность.
Мы с Мали не скрывали чувств друг к другу. Целый час я сидела возле него, самого красивого мужчины в мире. Немытая, распатланная я ловила его восхищённые взгляды и буквально захлёбывалась собственным счастьем. Мали одобрил моё решение не мыться и не причёсываться. Это, конечно, не спасёт, но точно даст фору. Мали расспрашивал нас о нашей жизни, если видел, что задел за больное, тут же переводил тему в другое русло. От него мы узнали, что родители его были знахарями, они научили своего единственного сына многим полезным, отрицаемым наукой, вещам. С детства он знал о чертовщине, творящейся здесь, на окраине Руси и мечтал положить ей конец. И вот он на месте. Теперь его цель имеет два основания для осуществления: первое – остановить зло, второе – спасти любимую женщину и её сына, к которому он успел привязаться.
За дни, проведённые со мной, Ванечка поправился, Щёчки его порозовели. Но в глазах всё больше поселялась глубокая задумчивость, приправленная тоской и страхом.
В четверг за завтраком, который я приготовила для всех обитателей нашей избы, мой сын был как никогда весел.  Я тихо радовалась его живости и с ностальгией вспоминала счастливые дни дома.
- Пенелопа Витальевна, - чуть капризным тоном позвал Ванечка.
- Что, милый?
- А в это воскресенье мы снова будем садить огород? – Он склонил голову на бок, получилось очень мило. И я поняла – он хитрит.
- Нет. Всё посажено. – Мягко сообщила директриса.
- А можно тогда мы с мамой сходим за реку, посмотреть на электростанцию и табор? – Ванины глаза горели восторгом. В этот момент просто невозможно было ему отказать.
Пенелопа Витальевна пребывала в раздумье.
- И как это я сразу не догадалась сводить вас к Селивану? Там же природа – чудо, механизмы разные, а теперь и цыгане. То, что надо мальчику. – Зрачки Пенелопы Витальевны расширились от удовольствия. – Решено! В воскресенье идём в гости к дяде Селивану. Будет неплохо, Люба, если ты приведёшь себя в порядок, а то кикиморы примут тебя за свою и в болото утащат.
- А там есть болото? – Ваня от любопытства чуть на стол не вылез.
- И болото, и древнее капище Богу Велесу. Вы что думаете, если у нас глушь, то и смотреть не на что?   
Мы с Ваней незаметно переглянулись. Вот и капище нарисовалось. Не иначе, как имеется ввиду тот самый пресловутый алтарь.
Для Пенелопы Витальевны я с усилием улыбнулась. Ваня соскользнул со стула. Упоминание ритуального места нас насторожило.
До воскресенья я так ни разу и не дежурила. Ваня ожил, и теперь его здоровье не вызывало у меня опасения. Мали ежедневно ждал нас в шалаше. Вечерние часы, которые я проведу с любимым человеком, я предвкушала дни напролёт, представляла, как мы будем сидеть рядышком, как огромные глаза Мали запылают восхищением, лишь я явлюсь пред его очи. Всё у меня спорилось и настроение, не смотря на наше шаткое положение, было вполне хорошим. Я влюбилась, неужели, это случилось со мною снова? Я жаждала видеть Мали ежеминутно, касаться его, слышать его мелодичный голос. Мой любимый, я с лёгкой уверенностью перевела его в разряд женихов, почитал за счастье слушать наши рассказы о прежней жизни, его интересовало всё, до мельчайших подробностей. И мы раскрывались перед ним доверчиво и откровенно. Лишь одну страницу своего прежнего существования я не готова была листать даже с Мали. Рана, нанесённая бывшим мужем, всё ещё кровоточила. Но Мали меня понимал и не затрагивал больную тему.
Когда Ваня поведал Мали о предстоящей экскурсии, тот сначала нахмурился, но потом, всё обдумав, одобрил наше намерение посетить цыган и электростанцию, а за одно и удостовериться, что алтарь существует на самом деле. Очень просил нас быть осторожными во время гостевания у цыган. Хитрая нация, никем не превзойдённая в искусстве обмана. Я не стала возражать.
- Люба, если ты помнишь, - напомнил мне Мали субботним вечером, - я говорил тебе, что ты станешь божественно прекрасна и постигнешь некое магическое знание.
- Конечно, помню. – Как приятно его беспокойство.
- Ну, с красотой, как видно, у тебя ничего не выходит. Всё, чего ты добилась – это запах немытого тела и очень оригинальная причёска, которая тебе идёт, между прочим. Вряд ли это их отпугнёт. И честно признаться, я удивляюсь, как это они до сих пор не затащили тебя в ванну. – Он окинул меня оценивающим взглядом, и на миг мне показалось, что-то циничное мелькнуло в его глазах. 
- У меня есть права. По закону нельзя вот так хватать человека и без позволения заставлять делать то, чего он не желает. – О, я хорошо ориентировалась в законах.
- А в этом лесу есть законы? – Он стал театрально-затравленно озираться, вероятно, боясь увидеть милиционера.
- Этот лес в Советском Союзе находится. Тут тебе не Китай. – Впервые Мали вызвал у меня раздражение. Да, нервишки ни к чёрту. Ещё не хватало с любимым человеком поссориться.
– То, что ты похорошела, видно даже через грязную корку. – Мечтательно проговорил Мали. И сердце моё тут же оттаяло. А его лицо вдруг стало озабоченным. – С красотой всё понятно. Что ты можешь рассказать мне о тайном знании?
Как Мали не старался выглядеть равнодушным, я заметила в нём перемену. На этот раз я увидела злобного, оскаленного зверя, загнанного в угол. Неужели так сильно переживал он за нас с Ванечкой?
- Пока ничего… - «Что есть красота» по-прежнему останется моей тайной. Даже ему, жениху, я не открою Наташин секрет. Спросите, почему? Сама не знаю. Женская интуиция или ещё там что-то. Не знаю!
- Совсем, совсем ничего? – Его лицо превратилось в непроницаемую маску, но уже через миг он вздрогнул и восхищённо улыбнулся, будто вспомнил, как надо себя вести.
- Нет, вообще-то. – Ободрённая новой волной восхищения, полившейся из глаз Мали,  я затараторила: - Ванечка изучает что-то очень странное. И это на всех предметах, кроме моей истории.
Я, вдруг спохватилась - кроме нас с Мали, в шалаше находится и мой сын. Взгляд Ивана мне не понравился. Но я продолжила.
- На рисовании они чертят какие-то странные знаки, даже пение вызывает у меня море вопросов. Это не песни, а какие-то животные стенания…
Мали выглядел недовольным, Ваня и того хуже.
- Ты уверена, что это всё? – Мали меня испугал. Что это с ним? Будто он сдерживается, но очень хочет ударить меня. Нет, показалось.
- Я через Ваню постигаю тайное знание. – Кажется, я смотрела на жениха глазами заискивающего перед хозяином щенка. Он мне не верил.
- Без тайного магического знания, остальное теряет смысл. – Наконец выговорил Мали.
- Но нет ничего другого. – Соврала я. Получилось очень убедительно. Даже Ваня поверил. Мою растерянность Мали принял за чистую монету. Теперь он смотрел на меня, как на дуру.
- Думай, Люба, думай. Может, что из разговоров, или книга какая-нибудь странная подвернулась.– На слове «книга» был сделан акцент -  Что ты сейчас читаешь?
- Достоевского.
- А на работе?
- «Быть, или не быть» Прокопа Ерохина. – Нашлась я. – О вреде алкоголя и курения.
Ваня заёрзал, слава Богу, Мали этого не заметил. Конечно, мой сын помнил, что покалеченную книгу я давно прочла и сейчас она на полке прохлаждается.
- Хм… - Мали задумался. – Можешь её принести?
- Нет. Из библиотеки нельзя выносить книги. Это закон.
- Закон, придуманный теми, кто метит в твои убийцы. Плюнь на него. – Он не предлагал, он требовал.
- Мали, я библиотекарь. – Это прозвучало как можно мягче, но с уверенностью.
- Понятно. – По его лицу стало видно, как он относится ко всем библиотекарям. Мали определённо начал открываться нам в новом, пугающем свете.
Ваня вёл себя тихо, но я слышала его мысли. Ребёнок напуган.
- Что ж. Ты библиотекарь. Такие правила. – Мали сжал кулаки и улыбнулся. – Тогда пустишь меня в библиотеку ночью во время дежурства?
- Исключено. – Неужели он это сказал? Я же посвятила его во все правила библиотеки. Кем я буду, если нарушу их?
- Люба, ты не доверяешь мне? – Казалось, он сейчас заплачет.
- Разве Ваня не рассказал тебе, что там происходит? – Мне так не хотелось обманывать его надежд, но я чувствовала, что поступаю правильно. А ещё предательская тень подозрения затаилась в глубине моего сердца. И вроде, всё нормально, но какая-то маленькая, незаметная загогулинка пищала из угла мозга: «Не доверяй китайцу». А кому тогда доверять? «Никому!», - визжала загогулина. Но я же люблю Мали, а он любит меня.
Мали отступился от своей идеи, и только сказал:
- Думай, Люба, думай. Времени совсем ничего осталось…
На этом мы и разошлись.
Впервые я покидала шалаш с чувством, которое сложно объяснить. Такой душевный дискомфорт, неудовлетворённость, что ли. Я как-то читала у одного психолога, что настоящая любовь – это омут, в который кидаешься без оглядки. А меня глодали сомнения. Значит, нет любви. А что есть? Симпатия? Интерес? Жажда обладать уникальной красотой? Что есть красота? И бывает ли она уникальной?
Переступая порог шалаша, я напоследок взглянула на Мали. В его лице пылало сожаление, он страдал и жалел меня. Китаец выбрался из укрытия и смотрел нам вслед. Повернувшись спиной к любимому, я неожиданно почувствовала между лопаток взгляд хищника, самого безжалостного из всех, существующих в природе. Может, виной тому моя мнительность. Не знаю… Но с тех пор я таяла на глазах у жениха и глотала подозрения лишь отойдя от него. Я его любила и боялась. Я отношусь к тем женщинам, что в первую очередь матери, а уж потом всё остальное. А что, если Мали угроза моему сыну? С Ваней своими страхами я решила пока не делиться. Он доверял Мали. И пусть. Паранойя, знаете ли, болезнь заразная. Я не люблю игры типа: «Передай глупость по кругу». Нет основания для боязни, так зачем ею, безосновательной, одаривать окружающих.      

Глава XVII

Экскурсия.
   
В воскресенье я, Ваня и Пенелопа Витальевна, отведав завтрака, приготовленного мною, отправились за реку. Я и не думала выполнять настоятельную просьбу начальницы, моя гигиена осталась на прежнем уровне – не мытая и не чёсанная я чувствовала себя прекрасно. Особенно, когда видела вокруг раздосадованные лица. Ваня, наоборот, расфуфырился, надел лучшую рубашку, а на шею повязал косынку своего безвременно почившего отца. При виде Ванечки, такого взрослого в отцовском платочке, я подавила вздох. Чем взрослее он становился, тем больше проявлялось его потрясающее сходство с отцом. Боже, как хотелось мне вернуть мужа. Боль обожгла моё сердце, я присела на кровать.
- Тебе не нравится? – Ваня собирался было расстроиться.
- Ты не представляешь себе, как похож на папу. Мне просто на минуту показалось, что ты это он. – Я подобрала слезу с ресницы. – Дура, правда?
- Нет, мамочка. Ты у меня самая большая умница. – Ваня засиял от счастья.
Я и Ваня вышли на порожек  избушки. Пенелопа Витальевна что-то мешкала. Галя в экскурсии не участвовала, в её грандиозные планы на выходной входило приготовить что-нибудь этакое. Я любовалась распускающимися почками ближайших деревьев и с удовольствием подставляла лицо тёплым солнечным лучам. День будет чудесным.
Пенелопа Витальевна показалась из избы хмурая со свёртком под мышкой, на миг застыла, удивлённо рассматривая Ванечку, но, бросив взгляд на меня, скривилась и зашагала мимо нас. Мы потянулись следом за директрисой. По дороге она много раз озиралась на нас. Я видела, как Пенелопа Витальевна старается не показывать своего недовольства, но морщинки, превращающие и так невысокий лоб в сморчок, выдавали её. Моё немытое тело источало теперь не душок, а устойчиво-неистребимый дух, да такой, что меня саму порой от него мутило. Ваню, казалось, данный факт нисколько не смущал, а вот мои коллеги при всякой встрече неприятно морщились и впадали в замешательство. Меня это мало волновало. Как я отметила выше, даже радовало. Ради них, сердешных старалась. Их недовольство бальзамом лилось на мою душу.
Мы прошли мимо Наташиного дома, обогнули библиотеку и по извилистой тропинке снова углубились в лес. Минут через десять показалась избушка покрупнее той, в которой мы жили.
- Это моя резиденция. – С гордостью сообщила Пенелопа Витальевна. – Сейчас здесь обитают остальные наши девочки.
Из окошка выглянула Маша, помахала нам рукой. Через миг Маша, Нина, Юля, Оля и Алевтина высыпали на порог. Ну, нимфы леса, ничего не скажешь, одна краше другой. А Маша бриллиант особой огранки, не земной.
- Чем, девочки, вы решили заняться в воскресенье? – Пенелопа Витальевна остановилась. Мы с Ваней отошли чуть в сторону. Мне не хотелось общаться со жрицами. С каждым днём они всё больше пугали меня.
- Ой, дел у нас Пенелопа Витальевна на десять воскресений наберётся! – Беззаботно воскликнула Оля. – Но я первым делом к урокам на следующую неделю подготовлюсь. Надо столько всего впихнуть в два академических часа.
- И не говори. – Посетовала Юля.
- Ванечка, а что это вы с мамой в сторонке топчитесь? – Крикнула нам Маша.
Мы насилу заулыбались и потопали к остальным. Беседа директора с подчинёнными длилась не долго.  Из неё мы узнали, что собственно ничем особенно важным девочки заниматься не собирались. Как я поняла, они были бы не против пойти с нами, но Пенелопа Витальевна по каким-то своим директорским соображениям не пригласила девушек. Часть разговора мы не услышали, так как снова удалились от говорящих. Стараясь не сосредотачивать внимание на тесном кружке шепчущихся поблизости коллег, я всё ж заметила, что их взгляды то и дело обращаются ко мне. Неодобрительные, надо сказать, взгляды.
Скоро мы продолжили путь.
- Люба, почему ты ни с кем не дружишь? – Спросила Пенелопа Витальевна, по прежнему шагая впереди. – Третья неделя твоего пребывания здесь на исходе. А ты не то что не нашла друзей, ты умудрилась усложнить отношения со всеми окружающими.
Я топала за Ванечкой, но его рост не мешал мне разглядывать директорскую спину. Увы, по затылку невозможно определить, какие чувства обуревают человека. Зачем она лезет мне в душу?
- Я такая, какая есть. Не нравлюсь… Извините. Мы не напрашивались здесь жить. – В голосе моём было больше доброжелательности, чем в произносимых им словах.
- Как бы там ни было, - Пенелопа Витальевна замедлила шаг, - но девочки просят меня, чтобы я передала тебе их просьбу.
Я притормозила. Пенелопа Витальевна и Ваня остановились. Директриса обернулась ко мне.
- Я присоединяюсь к их просьбе. Имей совесть, приведи себя в порядок. На кого ты похожа?
- Я человек свободный, - потянула свою любимую шарманку, - мне по душе мой новый имидж.
- А для нас он не просто отвратительнейшее из зрелищ, твоя эта так называемая свобода мешает нам жить… - она дёрнула носом, - и дышать нормально. От тебя уже пахнет…
- А мне нравиться мамин запах. – Вдруг вставил Ванечка. Я одарила его нежным взглядом.
- Это естественный запах человеческого тела. – Ване был отвешен одобрительный кивок.
- Нам придётся принять радикальные меры. – Отрезала Пенелопа Витальевна.
Я не стала уточнять, в чём заключаются эти самые радикальные меры. И не собиралась отвечать на явную угрозу. И так всё ясно: есть они, и есть мы. И может, Пенелопа Витальевна этого не заметила, но только что она сделала акцент на слове «нам», как на некой силе, для которой и я, и Ваня при любом раскладе нечто инородное. Мы изгои, и были для них таковыми ещё до того, как ступили в Непорочное.
Наша маленькая экспедиция продолжила путь. Позади осталась ещё одна изба, точь-в-точь, как наша. Если не всматриваться в некоторые детали, конечно.
- Тут жила Алевтина. – Сообщила Пенелопа Витальевна ровным голосом.
Скоро мы шагали по деревянному мостику, перекинутому через маленькую, шириной метра четыре, но норовистую речушку Непороченку. По валунам, торчащим из-под воды, я поняла, что характер у Непороченки ещё тот. Такие вот невинные малютки во время разлива, в отличие от огромных рек, превращаются в смертоносное стихийное бедствие, рушат всё на своём пути, губят жизни всех, кто оказался на дороге.
- А вот и царство Селивана. – Директриса указала вверх по реке, где из-за деревьев проглядывал целый комплекс высоких изб.
Очкарик дядя Селиван ждал нас на пороге одного из строений. Встреча получилась радостная. Он почти не морщился при виде меня и очень искренне тряс Ванину руку. На Пенелопу Витальевну бросил несколько вопросительных взглядов, на что та пожала плечами. Я самодовольно ухмыльнулась. Знают ли они, что я читаю их взгляды и жесты, как детскую книжку с картинками, и абсолютно всё понимаю. А что тут не понять. Профессора смущают ароматы, источаемые дамой. А кому понравится, что особа, избранная в качестве дара их Богу, - Как его там? Не помню, - оказалась натурой неуравновешенной и трудно-предсказуемой.
Первым делом дядя Селиван угостил нас вкуснющим чаем с пряниками собственного изготовления. Мой тщательный посудный контроль его немного смутил, но Пенелопа Витальевна, опять же, дала ему знак, не брать в голову, и он смирился. Электростанция, водопроводная и котельная оказались смесью современных технологий с варварской смекалкой. Наряду с новейшим оборудованием мы повсюду натыкались на деревянные колёса и желоба, какие-то металлические вёсла и лебёдки. Ваня, естественно, смотрел на всё с восхищением. Особенно его поразил водопровод, я бы сказала, позаимствованный у инков.
- Это я тут экспериментирую. – Застенчиво улыбнулся техник. – Хочу знать, как оно у древних работало.
- А. – Я перевела дух. У нас такая штуковина точно работать не будет. Хорошо, что это не тот водопровод, что обеспечивает водой Непорочное.
Ваня порхал от прибора к прибору, я удивлялась идеальной чистоте, царящей вокруг, Пенелопа Витальевна между делом интересовалась, не появлялись ли во владениях дяди Селивана какие-нибудь странные гости, не находил ли он трупов животных. Дядя Селиван отрицательно качал головой и спешил объяснить Ванечке назначение очередного устройства.
Некоторые технические сооружения даже у Пенелопы Витальевны, которая гостила у дяди Селивана не впервые, вызывали удивление. Техник смущённо объяснял:
- Мои доработки. Решил усовершенствовать.
Я, полный профан в физике и прочих, родственных ей науках, всё же имела представление, как должны выглядеть электростанция и ТЭЦ. Те, что продемонстрировал нам Селиван, даже близко не соответствовали моим представлениям. Не скрою, пришлось бороться с сомнениями, жизнеспособны ли творения дяди Селивана. Ответ был очевиден – все они работают. В наших домах были и свет, и вода, и тепло. Но лучше бы я не видела, откуда всё оно берётся. Теперь начну переживать, что однажды включу кран, а вода не польётся. И это будет не случайность, а самая что ни на есть закономерная закономерность.
День, как и обещало утро, выдался тёплый. Обедали мы под навесом на природе. Дядя Селиван устроил для нас пир с борщом и по-особенному потушенной картошкой, прежде мне ничего подобного есть не приходилось. Мы с Иваном налегали на еду, Пенелопа Витальевна от нас не отставала. Само собой, я не забыла проверить посуду. Сам дядя Селиван ел мало, больше таращился на нас своими совиными глазами, мою персону особо жаловал вниманием. Меня постоянно одолевало желание передёрнуть плечами, чтобы стряхнуть этот его пристально-сосредоточенный шаманский взгляд.   
- А вот скажите, спросила я, вытирая губы салфеткой и косясь на Ванечку, не объелся ли он, - пока вы тут с нами сидите, там  ничего не случится? – Я мотнула головой в сторону построек.
Дядя Селиван улыбнулся с предвкушением, будто давно ждал подобного вопроса.
- Я могу неделю куковать тут и любоваться природой, всё само работает.
- А я бы, глядя на те деревяшки, не сказала, что они вообще могут работать. – Мне хотелось его задеть. Нечего так таращить на меня свои зенки.
- Но работают. – С детской невозмутимостью возразил технарь, озорно подмигивая Ванечке. Он и не догадался, что в этом месте следует обидеться. Зато Пенелопа Витальевна окатила меня грозным взглядом.
- А по законам физики…
- Что движется законами физики, а что и Велесовыми уставами зиждется. – Не дал мне блеснуть умной мыслью дядя Селиван.
Я поперхнулась. Велес. Он их Бог. Вспомнила и решила не продолжать разговор.
- А ты что так побледнела, Любушка? И Ванечка отчего-то притих. – Пенелопа Витальевна вальяжно развалилась в деревянном кресле.
- Сама не знаю. – Я нашла глаза Вани. Он, в отличие от меня, не так испугался.
- Небось, собственным ароматом задохнулась? – Зло пошутила директриса. – Перед цыганами не заробеешь? Они, не в пример тебе, чистюли.
Я промолчала. То, что обитатели странного табора на удивление чистоплотны, я заметила сразу. Но, скажу я вам, это не первые цыгане, из встреченных мною в течение жизни, страдающие подобной аномалией. Их непохожесть на типичных представителей своего племени, ещё один голос в пользу избранности для проведения ритуала.
В табор мы отправились после обеда, оставив дядю Селивана за столом в состоянии глубокой задумчивости. Наверное, снова придумывал какую-нибудь несуразность для своего полумифического хозяйства. 
Вопреки увещеваниям Пенелопы Витальевны выбритые, выглаженные, благоухающие цыгане не чурались моей убогости. Положа руку на сердце, признаюсь – мне у них понравилось.
Одежда цыган, свободная и яркая, приправленная всевозможными украшениями, играла в лучах солнца. На женщинах позвякивали не медные, как в поле, а золотые монисто, надетые в честь прибытия дорогих гостей. В тот день я решила забыть на время, почему именно мы с Ваней так дороги всем. Нервозность до добра не доведёт, а я в последнее время только и делала, что психовала. Ведь если, не дай Бог, им удастся осуществить свои планы, получится, что последние дни своей жизни я была дико неуравновешенной особой, обозлённой на весь мир. Не красиво.
Когда мы вышли из леса на поляну с кибитками, цыгане занимались каждый своим делом. Женщины что-то готовили в котлах над костром и тихо пели, мужчины, собравшись в кружёк, с озабоченными лицами обсуждали своё мужское. Лошадей не было видно, скорее всего, днём их отпускают пастись.
Наше появление коренным образом изменило картину. Все, до единого, цыгане бросили свои занятия и пошли нам навстречу. Я впервые пожалела, что выгляжу замарашкой, Ваня тоже оробел и прижался к моему боку.
Пенелопа Витальевна вела себя как ни  в чём не бывало. Дождавшись, когда из немалой кучки встречающих вперёд выступит старик (мы уже видели его во время полевых работ), она сделала шаг навстречу цыганскому лидеру и с почтительным поклоном вручила старцу свёрток.
Дедок, кстати, очень колоритная личность, принял подношение, как само собой разумеющееся. Я невольно залюбовалась старым цыганом, уж поверьте мне, было чем. Его обожжённая южным солнцем, не такая уж и морщинистая, кожа отливала бронзой в лучах северного светила. Веснушки на спине и плечах сообщали о том, что когда-то этот почтенный цыган, подобно нам, славянам, был склонен обгорать на солнце. Каждая морщинка, поселившаяся на лице, гордо демонстрировала мудрый нрав хозяина – вот так он думает, вот так он улыбается, а вот так он грустит. Аккуратные бороздки, будто выгравированные божьим резцом, лежали каждая на своём месте и будили во мне воспоминания об ушедшем детстве, когда родители читали мне сказки о богах и волшебниках. Величественно посаженную голову венчали седые завитки, словно облака, замысловато закрученные ласковым ветром. Кудри, подобно лучам обрамляли круглое лицо старика, седые кустистые брови могли составить конкуренцию волосам, но только не бачкам, усам и аккуратной бородке. А чего стоили уши! Впервые в жизни я видела такие замечательные раковины, небольшие, сильно прижатые к черепу, они к тому же имели причудливую форму, как будто бы делались на заказ в самой элитной небесной мастерской. Серебряная серьга в ухе! У цыган это означает, что её носитель единственный сын в семье. Не менее достойным внимания мне показался нос, крючковатый, как клюв сокола, он возвышался над губами, словно вырезанными из тёмного дерева. Рост старика был не меньше метра восьмидесяти сантиметров, фигура коренастая. Плотный, объёмный торс держался на жилистых, кривоватых в растопырку ногах. Не смотря на преклонный возраст, цыган был хорош собой. Одежда его достаточно скромная, представляла собой классический цыганский костюм: штаны, типа тех, что носили ещё в начале века, тёмно-синяя рубаха  и чёрный жилет. На шее фиолетовая косынка.   
Пока я с вопиющей бестактностью изучала цыганского старейшину, он грешил тем самым, переводя взгляд своих небольших ярко-зелёных  и очень выразительных глаз с меня на Ванечку.
Все рассматривали нас, будто видели впервые. Но я была готова к такому пристальному и даже навязчивому вниманию. Я много знаю о цыганах. Их откровенное и безудержное любопытство граничит с хамством. Но что поделать, таковы они.
Наглядевшись на нас вдоволь, старик принялся разворачивать подарок. Внутри свёртка оказалась книга в обложке, обшитой чёрным бархатом. Золотые ажурные буквы вещали: «Цыганские легенды». Цыган просиял и ещё раз поклонился нам, книга была продемонстрирована всем. Молодые цыгане шумно приветствовали подарок. Пенелопа Витальевна довольно заулыбалась. Угадала с чем прийти в гости. Всё происходящее походило на некий ритуал. Я испугалась. Боже! А если уже началось?!
Я обернулась к Ване, он пылал восхищением. Две цыганочки подошли к нему и повлекли моего сына к кибиткам. Я хотела помешать девушкам, но Пенелопа Витальевна остановила меня.
- Познакомься с…
- Лойза. Дядя Лойза, - опередил цыган мою директрису.
- А это наша Люба, – казалось, Пенелопа Витальевна стесняется меня,  - и её сыночек Ваня.
Ваня качнул головой и позволил цыганкам себя увести.
- Наслышан, наслышан. – Улыбнулся старик, демонстрируя замечательные зубы. – Сын рассказывал.
Я сразу догадалась, кто его сын. Только один человек из табора мог рассказывать обо мне. Это Роман Эрнестович. Теперь я знала, что официальное имя дяди Лойзы Эрнест. У цыган так заведено – одно имя для государства, другое для людей. У многих имеется про запас ещё парочка имён, так сказать, на все случаи жизни.
- Пойдём, Любушка, к костру. Поговорим. И вы, Пенелопа Витальевна, окажите честь моим сединам.
Мы с Пенелопой Витальевной естественно приняли приглашение цыгана, проследовали в центр стоянки к невысокому пламени, по кругу от которого были расстелены ковры с балканскими узорами. Я присела и залюбовалась огнём, потом незаметно принялась рассматривать хозяев табора. Мне всегда нравились цыгане. Но эти, можно сказать, элита среди своих соотечественников, потрясали и своим внешним видом, и манерами, и поведением. Мне показалось, что я попала за кулисы оперного театра, где гастролирует знаменитая цыганская труппа. Все хороши собой, одежда новая, выглаженная, волосы причёсаны. Мне снова неловко стало за свой вид.
Пока я любовалась суетящимися цыганами, похоже, они собирались организовать пир в честь нашего визита, дядя Лойза наблюдал за мной. Его интерес к моей незначительной персоне слегка смущал меня, не привыкшую ходить в люди потрёпанной кошкой. Но дядя Лойза будто бы не замечал ни моей неопрятности, ни устойчиво-отталкивающего запаха.
- Любишь цыган? – Спросил старик.
- Да.
- А почему любишь? – Он впился в меня, будто мой ответ очень важен для него.
- Не знаю. – Я пожала плечами и подумала, что если будет лезть в душу, психану.
- А где отец твоего Вани? – Продолжил он опрос, двумя пальцами потирая серьгу. Ну вот, лезет в душу.
- Погиб. Уже давно. – Сдавленно ответила я. Боль волнами покатила от сердца к горлу. Болит ещё рана животрепещущая.
Он внимательно смотрел на меня. Я ждала, краем глаза наблюдая, как Ваня размахивает настоящим коротким мечом, а Метя, тот самый друг Дойны, и два его товарища показывают Ване, как правильно держать рукоятку. Дойна сидела поблизости и выполняла мои функции, требуя от Мети благоразумия – ребёнок может пораниться. Но ни Ваня, ни его учителя не обращали никакого внимания на девушку.
- Я тоже недавно внучка потерял. Сейчас бы ему было, как тебе. Хороший парень был. Несправедливо мы с ним обошлись. Поторопились с выводами…
Я затравленно сжалась. Пусть он замолчит. Пожалуйста, пусть он замолчит. Но дядя Лойза продолжал терзать моё сердце.
- Внучек мой был, не в пример мне, красавец. В старуху удался, в жену мою. Чернявый, очи жгучие. Все девки в таборе сохли по нему. А он не слишком обращал на них внимания, в науки ударился. Всё книги покупал, сидел над ними день и ночь, глаза проедал. В нашем таборе народ образованный, не тёмный. Мы своих детей в институты посылаем учиться. Но внук занимался не для ради цыганского престижа и не в традициях семьи. Его манили чуждые нам знания, околдован он был этими знаниями. Мы-то с его отцом надеялись, что чадушко наше станет либо ювелиром, либо артистом. Так заведено: чем предки занимались, за то и мы берёмся. Но нет же, его понесло в совсем ином направлении – история, этнография, культурология, психология. Целый букет, и всё не цыганское. И чего мы только не делали, даже грозились изгнать из цыганского общества. Да только пустое. Он упорно шёл своим путём…
Я тоскливо смотрела на Ванечку. Девушкам удалось перехватить его у Мети, теперь мой сын ел печенье и рассматривал какой-то предмет, покоящийся в симпатичной шкатулочке. Девушки что-то объясняли моему сыну, Метя перебивал соплеменниц, отчаянно мотая головой и жестикулируя.
- Я решил, раз он так непреклонен, то пусть будет по его, – между тем, продолжал дядя Лойза. Будто я обязана была знать его историю в мельчайших подробностях. – Только условие мы внуку выдвинули. Возраст его к тому времени уже перевалил за тот, в котором по нашим традициям заводят семью. Я предложил внуку жениться на хорошей девушке из уважаемой семьи. Ох, и хороша же была Рузанна. Невеста, завидная во всех отношениях. Успешное сватовство и объявленная помолвка, казалось, не радовали моего мальчика. Он чах, бледнел, худел и продолжал засиживаться за своими книгами, для которых уже пришлось обзавестись новой кибиткой. Не хотел он жениться. Просил меня отменить свадьбу. Да, на его беду, обратной дороги нет и быть не может. Такой исход – позор для девушки, если только она сама не откажется. Не знал я, что вечером, накануне свадьбы, собрался мой внук переговорить с невестой, назначил ей встречу. Пошёл повидаться с ней, а вернулся бледный и очень расстроенный. Все видели его состояние и понимали по-своему – парень не хочет жениться. А наш бедолага, в тайне от всех, надеялся переубедить Розану, но та, как видно, осталась непреклонна.
Мы тогда стояли станом под большим городом в уютной ложбинке под лесочком. Табор готовился к свадьбе. Все вырядились, деревья и кибитки украсили. Только невеста не пришла. Первым делом спросили моего внука. Мать Рузанны указала на него. Девушка, вопреки просьбе жениха, поделилась с матерью о предстоящем свидании. Он честно признался, что назначил ей встречу в лесу, но она не появилась. Тогда много версий выдвигалось, одна из самых популярных – с русским сбежала. Видели его пару раз с каким-то красавчиком, выряженным по европейской моде. Я тоже, кстати, имел однажды счастье столкнуться с Рузанниным франтом.
Внук мой, в отличие от остальных, повеселел. Нежданно и негаданно, он снова стал свободен. Да только если кто-то в семье нарушает закон – это всеобщее горе. Девушка и сама опозорилась, и своих родителей опустила в глазах общества.
Не долго праздновал мой внучок. Нашли Рузанну на третий день. Ох, живого места на теле не было – резаная, колотая, избитая. Положение одежды и другие приметы говорили об изнасиловании. Бедная девушка, от красоты её и следа не осталось. Изуродована была она до неузнаваемости.
Внука моего тут же повязали и предали цыганскому суду. Он клялся, что не причастен к произошедшему, взывал к нам, как можем мы думать, что способен он на такое. Но все знали, что он не хотел жениться, а она радовалась предстоящему замужеству, хотя ведала о сопротивлении жениха. Они встретились, он просил её отказаться от свадьбы, но Рузанна не послушала наречённого и тогда он в сердцах… - Глаза дяди Лойзы смотрели на меня сквозь пелену слёз. – Я поверил в это. И сын мой тоже. А как же, всё ведь сходилось. Нас с сыном в цыганский суд не допустили. Внука признали виновным и приговорили к осквернению и изгнанию из цыганского общества навсегда. Побрили нашего мальчика на глазах у всего племени. Сестра Рузанны подошла к нему в центр круга и ударила юбкой по стриженной голове. Он стал осквернённым и навеки неприкосновенным для нас. Когда шёл мой внук между кибитками под ненавидящими взглядами соотечественников, из глаз его текли слёзы. Книги его бросили вслед ему, но он не вернулся за ними. Так и истлели сердешные в овраге. Рузанну похоронили. А вскоре за ней умерла и моя старуха. Не могла смириться с потерей единственного внука. Вину его отрицала категорически, да кто её слушал. С уходом внука, род наш угасал.
Через год, когда мы зимовали в Подмосковье, меня как-то привлекла газета в руках прохожего. Лицо на обложке показалось знакомым. Я быстро вспомнил, где его видел.  Из-за решёток на меня глядел тот самый русский, с которым видели Рузанну, он подходил к ней то погадать, то просто поболтать.
Я ринулся в киоск Союзпечати, купил газету, ошалело вчитался в строчки. Оказалось, доблестной советской милиции, наконец, удалось выследить и заключить под стражу серийного убийцу, на счету у которого к настоящему моменту было тридцать две изнасилованных и убитых женщины, клюнувших на его привлекательную внешность. Среди городов, где орудовал маньяк, фигурировало название нашего пристанища в тот трагический год. Совпадали и сроки.
Я принёс газету в табор. И она стала новым горем для нас. Мы осудили невинного человека. И не могли оправдать его, вернуть в семью. Решение суда нельзя изменять, осквернённым нет возврата. Моя невестка вот-вот должна была родить второго ребёнка, месяц оставался, мы ждали нового наследника… Только умер он вместе с матерью, не выдержало её сердце.  Перед смертью она призналась, что нарушила закон цыганский, не так давно виделась с сыном, он ей передал кое-что для своего сына, сказал, что не будет у него других детей. По всему видать смерть свою предвидел.    
Я слушала дядю Лойзу, уткнувшись взглядом в землю. Зачем он всё это мне рассказывает? Ждёт моих откровений? Напрасно…
- Остались мы с сыном вдвоём горемычные. А три года назад дошла до нас новость, что мальчик наш, с которым мы так жестоко и несправедливо обошлись, погиб при странных обстоятельствах. Не на долго пережил Рузанну, тридцать третью жертву, которой нет в официальных списках.
Я в упор посмотрела на старика.
- Люба, ты ведь знаешь его имя? Как звали моего внука?
- Нет. Не знаю. – Я встала, стряхивая наваждение. Понимаю, не вежливо это. Человек, можно сказать, мне душу открыл. Но с меня хватит. Внука им жалко!  А меня кто пожалеет и сынишку моего? Я решила перевести разговор на другое. – А что за напасть завела вас в эти леса?
- Должок. – Грустно улыбнулся старик. 
- Перед кем? Перед Богом Велесом? – Не дождавшись ответа, я пошла к сыну, весело проводящему время с молодыми цыганами.
Молодёжь приняла меня радушно, будто бы не заметили моей перекошенной физиономии. Мы немного поиграли в города, я с досадой обнаружила, что цыгане знают географию лучше меня. Потом девушка со смешным именем Нюня научила меня нескольким интересным пасьянсам.
Скоро девушки и юноши разделились. И я, помахав Ване рукой, вместе с остальными женщинами отправилась к кибиткам. Интересно было видеть, как красавицы повязывают на юбки длинные и широкие фартуки и идут за посудой. У цыган нижняя часть женского тела считается нечистой. Фартук защищает окружающие предметы от соприкосновения с этой нечистотой. Юбка – нет. Она нечиста. Я тоже получила свой фартук, самый новый, самый красивый. Мне приятно было, что цыганское общество так радушно к нам с Ванечкой относится, я старалась не вспоминать о кровавых корнях этого радушия. В какой-то мере, я сестра кочевого племени, положить на алтарь кого-то из своих – большая жертва для них.  И они готовились к этой жертве.
Обзаведшись фартуком, я, однако же, осталась в положении гостьи, потому мне с трудом удалось выклянчить нож и устроиться возле огромного котла, чтобы чистить картошку. Девушки из уважения ко мне болтали по-русски. Вёлся обычный разговор, в основном касаемо мужской половины табора. Я чистила картошку и улыбалась тому, что юные цыганочки ничем не отличаются от остальных девушек планеты Земля. Они так же, как и все, мечтают о любимом, о семье, о детях. Некоторые из них уже влюблены. Я взглянула на Дойну, та мне с лёгкой застенчивостью подмигнула. Неужели эта девушка способна принести кого-нибудь в жертву? Верилось с трудом.   
Я не заметила, как ко мне подошла Пенелопа Витальевна. Её руки оказались на моих плечах, и я обернулась. Прекрасной неге пришёл конец.
- Вы с Ваней так увлеклись, что забыли о ещё одной цели нашей экскурсии. – Сухо напомнила директриса.
- Капище?
- Да. Идём, заберём Ванечку, он отправился за овраг на коней любоваться. С нами пойдут дядя Лойза и Роман Эрнестович. Ты не против? – Вряд ли её интересовало моё мнение. Я даже удивилась, услышав вопрос.
- Нет, конечно. – Сказала я неуверенно. Эти два человека, сгубивших своего сына и внука теперь вызывали у меня двойственные чувства. Из-за кибитки появился Роман Эрнестович, за ним вприпрыжку поспевал мой Ванечка.
- Мама, смотри, что у меня есть! – Мой малыш подскочил ко мне, демонстрируя вспухшее ухо, пробитое серьгой.
- Ты сума сошёл? – Я принялась самозабвенно целовать воспалённую мочку.
- Но так нужно. Я же единственный сын в семье. – Ваня выдрался из моих рук, пристыжено глядя на цыган.
- А если я ещё рожу? – Мне не хотелось устраивать сцен, я лишь недовольно глядела на Романа Эрнестовича. Вроде взрослый, образованный человек, а к чему склонил ребёнка? Хоть бы подумал, как мы с ним таким в нормальном обществе жить-то будем.
- Если ты родишь, тот ребёнок не будет сыном моего отца.
Я как-то сразу скисла. Чей будет тот ребёнок, о котором я только что намекнула? Мали? Вряд ли. Не люб он мне. Именно здесь, в цыганском таборе, я поняла своё заблуждение. Как сказать об этом Мали?
- Видела бы ты, какие лошади пасутся там за деревьями. – Детский пальчик указал направление, но я не заметила ничего, кроме кибиток.
- Придётся мне поверить тебе на слово. – Развела я руками, недовольно глянув на Ванину серьгу.
К нам подошёл дядя Лойза, и мы углубились в лес. Узкая, редко используемая тропинка петляла между деревьями. Минут через десять мы увидели первого идола, похожего на Берендея из сказки Снегурочка. Что называется бревно с глазами.
- Вот оно начало Велесова капища. – Сообщила Пенелопа Витальевна.
Скоро вдоль тропинки маячила уже целая вереница потемневших от сырости деревянных идолов. Я мысленно подбадривала себя, но шаги мои становились всё короче и неуверенней.
- Не бойся, мама, шепнул Ванечка. – Мы разберёмся со всем этим.
- Конечно. – Пролепетала я не слушающимися губами. От его слов действительно стало полегче.
Где-то совсем близко лес разорвал сердитый рык. Мы остановились.
- Чего стали? Это медведь. – Беспечно махнула рукой Пенелопа Витальевна.
От того, что теперь мы знали, название зверя, которому принадлежал рык, никому легче не стало. Мы двинулись дальше, но теперь я непрерывно оглядывалась и старалась держаться поближе к Ванечке. Дядя Лойза и Роман Эрнестович вели себя примерно так же. Они буквально оттесняли меня от сына. Получалось столпотворение. Пенелопа Витальевна глядела на нас скептически, но ничего не говорила.
Скоро я впервые в своей жизни увидела языческое капище. Не то чтобы оно сильно  впечатлило меня. Я даже усмехнулась своим страхам, как-то не вязалось это весёленькое, залитое солнечными лучами, место с кровавыми жертвоприношениями, обещанными Мали. Расчищенную площадку огораживал невысокий частокол, в котором имелись три прихода, внутри подобный куполу навес, поддерживаемый брёвнами. Под навесом примостилось с десяток идолов, причём в их правильном расположении угадывалась крестообразность. Впереди всех, по центру самый нарядный и большой медвежий идол, в косолапых конечностях охапка колосьев, перед ним в нескольких метрах невысокая каменная площадка.
- А это жертвенник? – Затаив дыхание, спросила я.
- Да. – Закивала головой Пенелопа Витальевна. – Только правильно говорить требище. На него возлагается треба.
- И чего требует ваш Велес? – Сдавленно поинтересовалась я.
- Продуктами рассчитывались. – Живенько ответила Пенелопа Витальевна, не обращая никакого внимания на моё «ваше».
Мы обошли капище по кругу, но внутрь не входили. Меня не оставляло странное ощущение схожести языческого капища с православным храмом - и купол, и идолы крестом расположены. Но это не главное. Присутствовало ещё что-то неосязаемое. Дух что ли, что-то истинно славянское чистое и могущественное.
- И давно была последняя служба? – Поинтересовался Роман Эрнестович.
- Давно. – Отозвалась Пенелопа Витальевна, выходя из задумчивости.
- А выглядит, будто вчера воздвигнут. – С благоговением проговорил дядя Лойза.
- Селиван тут следит за всем. – Улыбнулась Пенелопа Витальевна. – Ну что, вернёмся?
- Да. Пора на ужин. – Дядя Лойза пошагал первым, за ним Пенелопа Витальевна и Роман Эрнестович.
Мы с Ванечкой немного задержались. Теперь почему-то никого из нас не волновали медведи, ревущие в чаще. Я решила внимательнее рассмотреть древний храм. На поверхности требища темнел пепел. Вопреки увещеваниям Пенелопы Витальевны, кто-то служил здесь Богу Велесу и раз ветер не успел разнести золу и пепел, было это недавно.
Ужин в таборе прошёл весело. Нас накормили до отвала (только я притворялась, что ем), а потом развлекали игрой на гитаре и скрипках, мелодичным пением и зажигательными танцами. Я как умела, подпевала звонкоголосым цыганкам. И один раз даже станцевала, приглашённая дядей Лойзой. Усаживая меня запыхавшуюся на место, он снова с надеждой поинтересовался:
- Может, ты всё-таки знаешь имя моего внука?
Я отрицательно покачала головой. Он расстроенный отошёл.