Лукиан

В "золотой век" Римской империи (в эпоху Антонинов) новый расцвет переживает искусство софистики. Эта "вторая" софистика имела мало общего с деятельностью софистов классической эпохи. Скорее ее можно рассматривать как своеобразный эстрадный жанр. Колыбелью ее стали греческие города Малой Азии. Отсюда дальние странствия софистов разнесли это искусство до последних пределов империи. Выступления совершались с великой роскошью, слава предшествовала оратору и шла за ним по пятам, рукоплескания на его выступлениях доходили до настоящей вакханалии.

Софист был весьма желанным гостем на каждой публичной церемонии. Его выступление начиналось со «вступительного слова», прелюдии в легком стиле; оратор представлялся публике, давал образчик своего искусства – эффектное описание, интересный рассказ, защиту парадоксального тезиса. Затем следовала сама речь – «ораторское упражнение». Чаще всего софист развертывал перед слушателями какую-нибудь историческую фикцию, речь знаменитого человека в какой-нибудь сложной ситуации. Историческая точность здесь не требовалась. Нужны были представления о возвышенных мыслях и благородных героических чувствах.  Культ эффектного слова  и декламации был доведен здесь до крайних пределов. Особенно ценилось искусство импровизировать речь. Оратор старался воздействовать на слушателей красотой голоса, ритмом, пением, мимикой.

Именно в этом жанре и в этой роли подвязался многие годы Лукиан, один из величайших мастеров античного комизма. Он был сирийцем, уроженцем Самосаты – небольшого городка на Евфрате – и происходил из семьи бедного ремесленника. Родился он около 120 г. Родители  хотели обучить сына какому-нибудь ремеслу, однако того властно влекла слава софиста. Лукиан покинул родину и отправился в ионийские города Малой Азии обучаться риторике. Упорно постигая классиков  аттической прозы, он достиг того, что полностью овладел литературным греческим языком и получил необходимую подготовку для того, чтобы самому заняться преподавательской деятельностью. С этого времени он вел жизнь странствующего софиста: посетил Италию, побывал в Риме, занимал кафедру риторики в одной из общин Галлии. Некоторое время он жил в Македонии, где нашел богатых покровителей, участвовал в олимпийских состязаниях ораторов и неоднократно останавливался в Афинах. Вскоре он сделался одним из самых известных риторов и софистов своего времени. Достигнув известности и благосостояния, Лукиан вернулся на Восток и стал выступать с публичными чтениями в греческих и малоазийских городах. От этого времени дошли несколько его риторических упражнений и декламаций, составленных по всем правилам софистического искусства. Они блещут мастерством живого, легкого повествования, рельефными деталями, образным стилем.

Но в сорокалетнем возрасте Лукиан, по собственному его свидетельству, почувствовал отвращение к риторике. Ему надоели обычные темы риторических упражнений – обвинение тиранам и панегирики героям. В его творчестве стала расширяться сатирическая струя. От составления речей он переходит к написанию комических диалогов. Здесь он сразу пошел своим особым путем, слив в единый жанр философский диалог и аттическую комедию. В «Дважды обвиняемом» Лукиан иронически изобразил обвинения, какие мог бы выдвинуть против него классический диалог, прославленный Платоном. «До сих пор мое внимание было обращено на возвышенное, - жалуется Диалог, - я размышлял о богах, о природе, о круговращении вселенной и витал где-то высоко над облаками… А Сириец (то есть, собственно Лукиан) стащил меня оттуда, когда я уже направил полет к своду мироздания…, он сломал мне крылья  и заставил меня жить так же, как живет толпа. Он снял с меня трагическую и трезвую маску, и надел не меня вместо нее другую, комическую и сатирическую, почти смешную…»

Первыми диалогами Лукиана были «Прометей, или Кавказ», «Разговоры богов», «Морские разговоры», «Разговоры гетер». Из них «Разговоры богов» - одно из самых известных произведений Лукиана - объединяет двадцать шесть небольших диалогических сценок, представляющих в своей совокупности всю «скандальную хронику» Олимпа. Тут и распоряжения, которые отдает Зевс своему наперснику Гермесу по поводу той или иной земной красавицы, которую он собирается соблазнить, и забавное объяснение с похищенным Ганимедом, и препирательства с ревнивой Герой, фактически точный, но полный бесконечной  иронии рассказ о рождении Афины из головы Зевса, еще одна сцена в том же духе предает насмешки Посейдона, узнавшего, что Зевс только что родил из своего бедра Диониса, жалобы Аполлона на свои любовные неудачи, известный рассказ о том, как Гефест ловко поймал в ловушку свою жену Афродиту, изменявшую ему с Аресом, изображение знаменитого суда Париса и т.д. и т.п. При этом Лукиан берет традиционные мифологические ситуации, зафиксированные в поэзии и трагедии и, ничего не меняя и не преувеличивая в соотношении отдельных фигур, достигает карикатурного эффекта самим фактом перенесения мифологического сюжета в бытовую, обыденную сферу.  Миф оказывается нелепым и  противоречивым, боги – мелочными, ничтожными и безнравственными небесными обывателями, чье существование сплошь заполнено бесконечными любовными шашнями, сплетнями и взаимными попреками.

                Из «РАЗГОВОРОВ БОГОВ»

                VIII. Гефест и Зевс

Гефест. Что мне прикажешь делать, Зевс? Я пришел по твоему приказанию, захватив с собой топор, хорошо наточенный, - если понадобится, он камень разрубит одним ударом.

Зевс. Прекрасно, Гефест: ударь меня по голове и разруби ее пополам.

Гефест. Ты, кажется, хочешь убедиться, в своем ли я уме? Прикажи мне сделать что-нибудь другое, если тебе нужно.

Зевс. Мне нужно именно это – чтобы ты разрубил  мне череп. Если ты не послушаешься, тебе придется, уже не в первый раз, почувствовать мой гнев. Нужно бить изо всех сил, немедля! У меня невыносимые родовые муки в мозгу.

Гефест. Смотри, Зевс, не вышло бы несчастия: мой топор остер – без крови дело не обойдется, - и он не будет такой хорошей повивальной бабкой, как Илифия.

Зевс. Ударяй смело, Гефест; я знаю, что мне нужно.

Гефест. Что же, ударю, не моя воля; что мне делать, когда ты приказываешь? Что это такое? Дева в полном вооружении! Тяжелая штука сидела у тебя в голове, Зевс, не удивительно, что ты был в дурном расположении духа: носить под черепом такую большую дочь, да еще в полном вооружении, - это не шутка! Что же, у тебя военный лагерь вместо головы?  А она уже скачет и пляшет военный танец, потрясает щитом, поднимает копье и вся сияет божественным вдохновением. Но главное, она настоящая красавица и в несколько мгновений сделалась уже взрослой. Только глаза у нее какие-то серовато-голубые, - но это хорошо идет к шлему. Зевс, в награду за мою помощь при родах, позволь мне на ней женится.

Зевс. Это невозможно, Гефест: она пожелает вечно оставаться девой. А что касается меня, то я ничего против этого не имею…

                ХХ. Суд Париса

Парис. …Кто ты? Откуда пришел к нам? Что это с тобой за женщины?..

Гермес. Это не женщины, Парис: ты видишь перед собой Геру, Афину и Афродиту; а я – Гермес, и послал меня к тебе Зевс… Зевс поручает тебе быть судьей в споре  богинь о том, которая из них самая красивая…

Парис. …Владыка мой Гермес, как же я, смертный человек и необразованный, могу быть судьей такого необыкновенного зрелища, слишком высокого для бедного пастуха? Это быстрее сумел бы рассудить человек тонкий, образованный. А я что? Которая из двух коз красивее или которая из двух телок – это я мог бы разобрать, как следует…

Гермес. Не знаю; только должен тебе сказать, что исполнить волю Зевса ты обязан непременно…

Парис. Попробуем; что ж поделать! Но, прежде всего я хотел бы знать, достаточно ли будет осмотреть их так, как они сейчас стоят, или же для большей точности исследования лучше, чтобы они разделись.

Гермес. Это зависит от тебя как судьи; распоряжайся, как тебе угодно.

Парис. Как мне угодно? Я хотел бы осмотреть их нагими.

Гермес. Разденьтесь, богини; а ты смотри внимательно. Я уже отвернулся.

Гера. Прекрасно, Парис; я первая разденусь, чтобы ты мог убедиться, что у меня не только белые руки и не вся моя гордость в том, что я – волоокая, но что я повсюду одинаково прекрасна.

Парис. Разденься и ты, Афродита.

Афина. Не вели ей раздеваться, Парис, пока она не снимет своего пояса: она волшебница и с помощью этого пояса может тебя околдовать. И затем, ей бы не следовало выступать со всеми своими украшениями и с лицом накрашенным, словно у какой-нибудь гетеры, но ей следует открыто показать свою настоящую красоту.

Парис. Относительно пояса она права: сними его.

Афродита. Отчего же ты, Афина, не снимаешь шлема и не показываешь себя с обнаженной головой, но трясешь своим султаном и пугаешь судью? Ты, может быть, боишься, что твои серовато-голубые глаза не произведут никакого впечатления без того строгого вида, который придает им шлем?

Афина. Ну вот тебе, я сняла шлем.

Афродита. А я вот сняла пояс.

Парис. О, Зевс-чудотворец! Что за зрелище, что за красота, что за наслаждение!..

В дальнейшем сатира Лукиана  принимает ярко выраженный философский уклон. Главными  ее объектами становятся  религиозные суеверия, учения  о божественном  провидении и оракулах, пустота и ничтожество человеческих стремлений к богатству и власти, причуды богачей, вульгарные философы и их недостойный образ жизни. С этой целью он возрождает своего полузабытого сирийского земляка киника Мениппа, писателя III в. до Р.Х., и делает его героем фантастических диалогов, пародирующих философский диалог. Менипп то спускается в преисподнюю («Путешествие в подземное царство»), то взлетает на небо («Икароменипп или Заоблачный полет») в поисках философской истины. В первом диалоге  Менипп, введенный в заблуждение многочисленными и противоречивыми философскими учениями о добродетели, решает вслед за Одиссеем совершить путешествие в Аид, встретиться там со знаменитым финикийским прорицателем Тиресием и узнать, в чем же на самом деле состоит добродетельная жизнь. С этой целью он отправляется в Вавилон, встречает мага Митробарзана и тот своими заклинаниями открывает ему вход в преисподнюю. Тут Менипп присутствует на суде Миноса. Перед героем открывается тщета богатства и никчемность пышных погребальных сооружений. Менипп видит карийца Мавзола, чей роскошный мавзолей считается чудом света, жалким оборванцем в толпе покойников, причем ему выделен для существование участок не более одного фута. Филипп Македонский чинит за плату прогнившую обувь, Ксеркс и Дарий – просят подаяния. А как же философы? Сократ продолжает свои бессмысленные теперь беседы и заговаривает с каждым встречным, киник Диоген целыми днями насмехается над коронованными покойниками, утратившими в Аиде все свое величие. Тиресий, которого Менипп находит в дальних закоулках преисподней, дает ему совет: «Лучшая  жизнь – жизнь простых людей; она и самая разумная. Оставь нелепые исследования небесных светил, не ищи целей и причин и наплюй на сложные построения мудрецов. Считая все это пустым вздором, преследуй только одно: чтобы настоящее было удобно; все прочее минуй со смехом и не привязывайся ни к чему прочно».

В «Икаромениппе» тот же неугомонный Менипп решает подняться на небо дабы найти наконец разгадку тайны мироздания, ибо для него становиться ясно: философы, запутавшиеся в бесконечных спорах, бессильны помочь ему в этом. Он ловит большого орла и большого коршуна, отрезает у них по крылу, прилаживает петли для рук и взвивается в воздух. Прорвавшись сквозь густые облака, он добирается до луны. Отсюда, с огромной высоты, земля кажется ему маленькой и ничтожной. Во дворцах царей он видит бесконечный разврат, убийства, казни, грабежи, клятвопреступления. Жизнь частных лиц, схожая с вечной суетой муравьев,  представляется ему просто смешной. Продолжая полет, Менипп добирается до обители богов и присутствует на их совете. Совет как раз посвящен возмутительной болтовне и беспутной жизни философов. Возмущенные боги выносят постановление уничтожить их всех.

Разочарованием  в философии проникнуты многие диалоги («Продажа жизней», «Рыбак»). Но своего апофеоза сатира Лукиана достигает в "Пире". Вообще, «Пир, или Лапифы» - одно из самых характерных произведений Лукиана. Диалог этот построен как пародия на знаменитый «Пир» Платона, где собравшись вместе с Сократом, приглашенные на пир, обмениваются утонченными рассуждениями о природе эроса. У Лукиана внешне все происходит точно так же. Богатый афинянин Аристенет выдает замуж свою дочь и среди многих гостей приглашает к себе на пир так же философов, представителей ведущих школ. Второе название диалога «Лапифы» рождает воспоминания о другой свадьбе – царя лапифов Пирифоя. Перепившиеся кентавры учинили на ней дебош, в результате чего свадебное торжество вылилось в кровавую бойню. В данном случае роль кентавров играют философы. Лукиан превращает философский спор в бурлеск. Все философы изображены остро сатирически. За фальшивой мудростью зримо проступают мелкие, жадные, распутные людишки. В конце концов пьяные философы затевают побоище из-за жирного куска курицы. Удивительно яркие зарисовки характеров, живой диалог, блестящая ирония, мастерски изображенное нарастание «драматизма» ситуации, разрешающейся дракой, - все это делает диалог Лукиана бессмертным творением.


В последний период своей литературной деятельности Лукиан еще более расширяет поле своей сатиры. Его излюбленным жанром делается теперь не диалог, а диатриба, представляющая из себя род проповеди или живой беседы, где оратор, обращаясь к собравшимся, спорит с воображаемым оппонентом, защищающим расхожие ценности. Упадок старой философии и крах старой религии – вот главная тема диатриб и посланий Лукиана. Против современных ему религиозных течений направлен «Александр, или лжепророк», где  в форме пародийного жития  изображается мошенническая деятельность популярного во II веке шарлатана-«чудотворца» Александра из Абонотиха. В «Кончине Перегрина» достается христианам, а «Сновидение или Петух» высмеивает пифагорейство и учение о переселении душ.

Лукиан – мастер не только диалогического, но и повествовательного жанра. В числе поздних его произведений выделяется «Правдивая история» - бессмертная сатира на жанр авантюрно-приключенческой литературы. Герой этой замечательной повести решает совершить путешествие на запад, чтобы исследовать границы океана и добраться до расположенного за ним неведомого материка. Страшная буря подымает корабль в воздух и забрасывает на Луну. Здесь располагается большое царство, управляемое известным мифическим героем Эндимионом. Вскоре путешественники оказываются втянутыми в войну, которую Эндимион ведет с жителями солнца из-за другой планеты – Венеры.  Грандиозная битва разворачивается в межпланетном пространстве, частично на паутине, сплетенной гигантскими пауками, частично в воздухе. С неистощимой фантазией Лукиан описывает множество чудовищ, участников этого сражения. Сначала жители Луны одерживают вверх, но появление огромных облакокентавров кардинально меняет ситуацию, и Эндимион терпит поражение.

Оставив Луну и посетив по пути еще несколько удивительных миров, герой повести возвращается на землю. Но вскоре его корабль оказывается проглоченным гигантской рыбой. В ее колоссальном по размере желудке он так же открывает неведомый мир с островами, озерами и лесами, населенный мириадами неведомых и страшных существ.  В конце концов, путешественникам удается убить рыбу и выбраться наружу. Вскоре они добираются до Острова Блаженных и наблюдают поразительную жизнь, которую ведут здесь умершие герои. Путешествуя дальше, они посещают Страну Сновидений, чудом избегают гибели на острове ослоногих женщин-людоедок и наконец достигают границ океана. Во время шторма их судно терпит крушение у берегов неведомого материка. Здесь Лукиан оставляет своих героев в самый драматический момент их приключений, обещая вскоре выпустить продолжение…

Прелестная сказка Лукиана с увлечением читалась и перечитывалась на протяжение многих поколений. Явственные следы влияния его «Правдивой истории» мы находим у Рабле, Сирано де Бержерака, Свифта и Вольтера. Особенно явно прослеживается оно у Распэ, который, описывая похождения своего барона Мюнхгаузена, заимствовал у Лукиана целые куски. Находим мы его и позже: в сказках Баума и фантастических романах Берроуза.

Еще один знаменитый шедевр Лукиана новелла «Лукий, или Осел» - рассказ о необыкновенных приключениях молодого человека, превращенного в осла и затем, после многих опасных происшествий, пережитых им  в облике животного,  снова принявшего человеческий облик. (Как известно, новелла эта послужила сюжетной основой для другого гениального творения античности - романа "Золотой осел" Апулея).

Последние годы жизни Лукиан провел  на императорской службе, занимая видный пост в канцелярии наместника Египта. В своем «Оправдательном письме» он писал: «Плату  я получаю не от частного лица, а от императора, и плату не маленькую, а весьма значительную. Да и на будущее, если только дела мои пойдут, как следуют, у меня неплохие виды…» Трудно сказать, как «пошли дела» Лукиана в дальнейшем. Но известно, что в старости он опять вернулся к давно оставленному им жанру риторических декламаций (по его  собственным словам, он вновь «спустил на воду давно уже стоявшее на суше суденышко»). К этому периоду относят поздние произведения «Про Диониса» и «Про Геракла». Умер Лукиан после 180 г. (Согласно христианским преданиям, Лукиан погиб, растерзанный собаками, но едва ли это так).

Античность  http://proza.ru/2010/12/19/444

Культура Древнего Рима http://proza.ru/2010/07/27/1457