Про корабли и вкус лайма

     Если говорить про нее… Она была со вкусом лайма  -  тонкая, дерзкая и прекрасно подходила к текиле.  Я помню,  как увидел ее впервые. Она сидела в парке и ела яблоко, красиво. Меня это поразило. Я никогда не ем на улице.  Бактерии, грязь,  все смотрят.. Мне кажется, процесс поглощения пищи крайне неприятен. Человек берет кусок, засовывает себе в рот, жует, пока он не станет мягкой, теплой, клейкой массой и глотает.  Внутри все это перемешивается, переваривается, гниет. А ей было все равно, она сидела и ела зеленое яблоко.
     Я пристроился на самый край лавки и стал рассматривать свои ботинки. Она спросила меня, счастливы ли деревья. Ну, конечно же, нет! Как они могут быть счастливы, если они стоят в маленьком, грязном парке, в центре города, под слоем пыли и все кто обращает на них внимание - это собаки, которых здесь выгуливают. Но сказал почему-то : «Теперь счастливы» и  предложил угостить ее мороженым.  Знаете, с незнакомыми людьми я всегда чувствую себя очень плохо. Точнее, я чувствую себя нормально до тех пор, пока мне не приходиться что-то произнести вслух. Тогда мне начинает казаться,  что все, что я говорю, глупо и не уместно. Это было уместно в тот момент, когда я об этом думал, но, пока я открывал рот,  складывал губы трубочкой и растягивал их обратно,  чтобы получились нужные звуки, - момент уходил и слова растерянно повисали в воздухе. А тут еще это мороженое.. С этой фразой я опоздал, по крайней мере, лет на десять, но она согласилась.
     Затем мы долго гуляли и разговаривали, так хорошо, ни о чем... Когда она что-то произносила,  ее руки словно хватались за воздух и вытаскивали из него нужные слова. А я смотрел на ее левое запястье и никак не мог сосчитать точное количество шрамов, таких тоненьких, длинных  горизонтальных полосочек... Их было пять или шесть. .. Очень быстро темнело. Я все думал, как же встретиться с ней опять. Спрашивать телефон в тот момент было так же глупо, как пригласить домой или попробовать укусить за ногу. Понимаете,  мы были вне времени,  вне пространства, были не собой, а кем-то другим, как могут быть только совершенно незнакомые люди, потому что их некому опровергнуть. Я не мог разрушить это состояние нереальности  дурацкой просьбой дать мне номер сотового. И я просто ушел, сказал что мне пора, и ушел. Я захотел мечтать о том, что мы еще встретимся.
  У меня был шанс. Когда мы гуляли,она твердо знала, как и куда идти, она не смотрела по сторонам. То есть, она смотрела, конечно, но не с вопросом, не для того, чтобы оттолкнуться от этих зданий в нужную сторону, а так, как будто уважает их за то, что они здесь стоят. Значит, она любила это место и часто гуляла в этом районе. 
Я стал ее ждать. Я практически каждый день приходил туда и ждал. Я одинокий человек, я мог себе это позволить. Два раза я видел ее с подругами. Я проходил мимо нее как можно осторожней, стараясь пристроиться в хвост к какой-нибудь шумной компании, и остаться незамеченным.  Я боялся ее испугать, к тому же, я был старше лет на 15, что в данном случае вряд ли внушало доверие. 
     В субботу, 17 октября, примерно в три часа дня, в том же самом парке, она подошла ко мне и спросила что у меня новенького. Это было забавно, она  и старого-то ведь ничего не знала, а тут спрашивала, что нового. Я очень смеялся. Еще она сказала мне, что не любит сельдерей. Я ответил, что тоже его не люблю, хотя, если честно плохо представлял, что это такое. Я не врал, нет, просто я невзлюбил его в тот же момент, как она это произнесла,  и мне необязательно было знать врага в лицо.  Еще она сказала, что я забавный и напоминаю ей Эндриена Броди, а я ответил "хорошо что ни Кинг-Конга". Она смеялась.
     В тот день она осталась у меня. Мы пили вино и смотрели «Марокко» с Марлен Дитрих. Было неловко.  Я постелил ей на диване и ушел в свою комнату. Спустя полчаса она постучалась и сказала, что ей страшно…. Шрамов на ее руке было все-таки пять.
     Она стала часто приходить ко мне. Ей нравилось, что я боялся ее обидеть и ловил каждый жест.  Иногда она говорила что ей нужно побыть одной, закрывалась в зале и долго рисовала. При этом всегда пила. Я ни в чем ей не отказывал и собирал коллекцию спиртного. Она злилась, когда у меня не было алкоголя. Текилу приходилось докупать чаще всего. Ночью, она заходила ко мне в комнату и с гордостью показывала свой рисунок. Это всегда был корабль. Корабли были  разные: большие, маленькие, разрушенные, старые, новые. Они или беспечно плыли по воде или тоскливо стояли вдоль причала, или сражались с бурей, но всегда по одному на черно-белом фоне. Я приклеивал рисунки прямо на обои и целовал ее перепачканные углем локти.
     Если она вдруг оставалась у меня в будни, я отпрашивался с работы. У меня не было сил уйти из квартиры, когда в ней была она.  Я  старался сделать все,  что от меня зависело, чтобы продлить это время. Я же прекрасно понимал, что она не навсегда, что она скоро уйдет. Я для нее был тесен. Знаете,  как  тяжело чувствовать,  что ты для кого-то слишком тесен? Как невыносимо больно было слышать ее восторженные рассказы о подруге с феноменальной памятью и сознавать, что ты не в состоянии запомнить больше 4 знаков числа Пи. Наблюдать, как она восхищается  рисунками 13 летней девочки, и понимать, что 13 тебе уже никогда не будет и шанса нарисовать так у тебя нет. И чувствовать себя безнадежно несчастным. И собирать все что от тебя осталось, в кулак. И восхищаться вместе с ней. Я был слишком мал. Она же была больше чем сама вселенная.
     Затем она стала приходить все реже. Я ужасно беспокоился и разглядывал каждый штрих на ее рисунках. Я не мог даже позвонить и спросить все ли у нее нормально, потому что не знал ее номера.  Ей нравилась абсолютная власть надо мной и отсутствие у меня малейших способов контроля. Потом она приходила, плакала, говорила, что у нее ничего не получается  и что она, как все. Я гладил ее по волосам и убеждал что таких, больше нет.
Каждую субботу я просыпался, шел в магазин, покупал  ее любимые продукты, готовил обед на двоих и ждал, когда она придет.  Ее не было уже месяц , и рекламы с пожеланиями весеннего настроения раздражали, как никогда. 
     В воскресенье,  21 марта, она пришла забрать свои вещи. На ней  было серое пальто, высокие сапоги и яркий клетчатый шарф, который постоянно спадал с правого плеча, когда она опускала голову и извинялась.  Она сказала, что ее ждут и пыталась  объяснить мне, что полюбила, так как любят только перед смертью… Но я не слушал. Я смотрел, как движутся ее губы и поправлял шарф.  Все что она говорила, было уже неважно. Потому что я успел увидеть самое главное : эту бессовестно рвущуюся на полотно лица улыбку, наглую и совершенную в своем обладании счастьем. В ее глазах теперь появилось то,  чего не было раньше – это уверенность в том, что она - особенная.
     Я проводил ее до лифта,  вернулся в квартиру и не выходил из нее, пока не допил все запасы спиртного.
     С тех пор прошло уже полтора года. Недавно я видел как ее показывали по телевизору, она выиграла какой-то конкурс молодых художников...  А я….  А я к настоящему моменту запомнил 3 564 цифры числа Пи.