О сексе с покойниками

У автора загуляла кошка.

Она  кувыркалась и  тёрлась загривком об  половые доски; по комнате передвигалась ползком, принимала развратные позы перед  табуретными ножками и утробно орала:

-  Мми-АААА-ууууу.

Автор кошку по-бабьи жалел, но сочувствием не проникался. Не спешил в соседний двор на поиски кота сиамских кровей,  не давал слизывать с ладони капельки контрасекса и никаких параллелей с собой проводить не желал.

Скорее наоборот, временами позволял себе вспышки нетолерантности, брезгливо пинал кошку подзад и лицемерно восклицал:

 - Нет! Что бы вы мне ни говорили, но русские кошки так себя не ведут! Фрося! ты охуела. Так как ты, только коты мартовские орут.

Но несчастная бессловесная тварь, унизительно отпнутая, и потерявшая всяческий звериный облик, вновь бесстыдно задирала корму к небесам. Авторские морали на фросино естество не действовали.

Тут надобно рассказать об авторе поподробнее.

Кто автор? Мальчик он или девочка? Где можно ознакомиться с его анкетными данными и творческой биографией?

В конце концов, автором чего является герой моего рассказа и почему я повествую о нём в третьем лице?

Эти, на первый взгляд, вспомогательные вопросы, заводят меня в тупик. Не потому что я не знаю на них ответа, а потому что точно знаю,  впереди грабли, о которые я уже спотыкалась.

Когда-то давно, несколько лет назад, мне вдруг приспичило рассказать историю об одном человеке. Историю как водится надо начинать с самого начала. Сидишь ты, перебираешь возможные варианты начала и понимаешь, что началась она когда тебе было семь лет. Или какие атмосферные явища напали на тебя перед встречей с героем. 

Грубо говоря, рассказывая о чём-то, поневоле начинаешь с себя и со своего восприятия. Вот так вот незаметно и превращаешься в персонаж. Неминуемо очевидный парадокс - твой образ рождается  в голове читателей. Но ты понимаешь его слишком поздно, когда с безмерным удивлением следишь за приключениями собственного персонажа и думаешь - неужели это всё я.

Не знаю к кому я в данный момент обращаюсь на ты. Видимо, ни к кому. Это просто такой стилевой приём, потому что прямое обращение к читателю пишется совсем по другому. А именно:

Я предлагаю читателю встать у автора за спиной и проследить за его взглядом.  Сначала взгляд упирается в рисунок коры столетнего вяза, а потом медленно скользит по стволу вверх, в маленький кусочек неба, ограниченный крышей дома и рамой  кухонного оконца.

Там, в небесно-голубой краюшке, находится внешний мир; он огромен и бескраен. Там живут люди, к которым автор в данный момент мысленно обращается:

- Как бы мне хотелось, чтобы я сейчас обернулась через правое плечо и увидела двух мужчин...

Двое мужчин, примерно одного возраста, обоим за пятьдесят, внезапно оказались бы у меня на кухне. Стояли  бы за моей спиной, возле круглого стола, и с интересом  меня разглядывали  в ожидании объяснений.

- Что происходит? - спросит тот, который с бородкой и высоким открытым лбом.

Второй, с кривоватой улыбкой, и печальным взглядом ясных голубых  глаз, промолчит.

- Простите, что я вас побеспокоила, но мне нужно сделать важное сообщение. Присядьте, пожалуйста. Я всё объясню. Дело в том, что Венедикт Васильевич, написал про вас, Василий Васильевич,  рассказ. Он так и называется - Василий Розанов глазами эксцентрика. Сюжет простой. Герой расстался с любимой девушкой и принял решение застрелиться. но оружие не сработало. тогда он выпивает цикуту и перед смертью читает ваши сочинения в количестве 36 штук. Действие происходит в Москве, во второй половине двадцатого века. Рассказ заканчивается тем, что вы, Василий Васильевич, отвлекаете героя от личных переживаний и в итоге спасаете его от смерти.

Тут мои гости посмотрят друг на друга, достанут, как это заведено у мужчин, свои *** и немножко ими померяются. А я буду выкрикивать как публика на боях:

- Василий Васильевич! А он вас шельмой называл и ещё требовал, чтобы вам три памятника поставили - на родине, в Москве и Петербурге.  И признался, что напившись цикутой, вот, дословно цитирую: “заснул в обнимку с моим ретроградом”. Это он про вас.

Венедикт Васильевич посмотрит на меня и умилится, а потом они с Розановым обнимутся как родные и скажут мне спасибо за неожиданное беспокойство.

 - Подождите. Постойте, пожалуйста, не уходите, - остановлю я их на пороге - это ещё не всё.  Я ещё не сказала самого главного. Там есть фраза, в той части, когда Венедикт Васильевич вынужден сначала рассказывать о себе, предваряя читателям знакомство с вами. Я за эту фразу зацепилась давно, ещё в нежном возрасте, тоже не знаю кто её сказал, то ли Аристотель, то ли Аверинцев. звучит она так - Каждая тварь  после соития бывает печальна. Umnia ammalia post coitum opressus est.

Это ведь неправильная формулировка. Правильно - Каждая тварь  после зачатия бывает печальна. Понимаете, это ведь только у людей соитие, а у тварей - зачатие.

Вот посмотрите на Фросю, как она мучается!  думаете ей кота надо? Вовсе нет. Не кота ей надо, а котят. Придёт к ней, допустим, какой-нибудь неправильный кот с дохлыми сперматозоидами, или в фантастическом презервативе. да хоть дери он её без устали сутки напролёт, она не угомонится пока беременность не наступит. Я эту тварюгу знаю. Неделю назад котят забрали, у неё вон сиськи ещё не отошли, а она уже гуляет. Может быть во времена Аристотеля соитие и зачатие были синонимами. Но сейчас-то они превратились в антонимы.

На этом месте я вынуждена прервать прямое обращение к читателю, потому что дикий, нечеловеческий вопль:

 - МррррМААААуууууууууууу - отрывает автора от созерцания бескрайнего мира, ограниченного рамой кухонного окна.

Вздрогнув, автор оборачивается через правое плечо и безрадостно смотрит на загулявшую кошку.