Памяти друга

    Серёжка, рассказывавший анекдот, неожиданно оборвал себя на полуслове. Остановился, как вкопанный.  Удивлённый заминкой на самом интересном месте, его приятель Генка, проследив за взглядом друга, увидел вышедших из булочной двух девчонок со спортивными сумками через плечо. С левой стороны шагала Ирка,  давняя Генкина подружка. Она держала в руке только что купленную булочку и с видимым удовольствием отщипывала своими изящными пальчиками кусок за куском и, только вожделенно насладившись запахом свежеиспечённого хлеба, осторожно клала очередную порцию в рот. 
   
    Где она научилась удивительно грациозной походке, никто не знал. Ирка жила по соседству с Генкой и по вечерам, надеясь, что их никто не увидит, они вдвоём  прогуливались «по-взрослому» – под ручку. Справа от Ирки неспешным шагом шла совсем не знакомая ребятам крепенькая, как наливное яблочко, девочка с румянцем во всю щёку и с двумя толстенными косами.  Девицы над чем-то  заразительно смеялись. Они были так хороши в пору наступившей юности, что у прохожих невольно вызывали добрую улыбку. Незнакомка на ходу отщипывала у Ирки кусочки хрустящей булки и с нескрываемым аппетитом уплетала их.

- Эй, Серый, ты чего? Не дорассказал, стоишь, как столб!
- А-а т-ты не видишь? – от волнения приятель даже заикаться стал.
- Ну, ты, друг, даёшь! Девчонок, что ли не видел? Это же Ирка с Таткой!
- Ка-ка-я  девчонка! – восхищённо протянул Серёжка. 
- Ишь ты, губы раскатал! Да за ней такие пацаны бегают – мне Ирка рассказывала: два отличника соревнуются, с кем из них она пойдёт в кино.
- Ну и?
- Похоже, они ей не очень и нравятся. Вообще Татка – девчонка серьёзная: одни книжки на уме да учёба.

За разговором парни и не заметили, как девочки пропали из вида – наверно, в трамвай сели.
Сергей разволновался - прозевали, мол, и тут же выдал:

- А познакомь меня с этой, с косами!
- Что, подёргать захотелось за косички?
- Хватит насмешничать! Я же всерьёз!
- Серый, да ты никак втюрился по уши? Тебя же никогда девчонки не интересовали, ты даже удивлялся, что такого я в Ирке нашёл, когда я только начинал с ней дружить… Что, теперь и ты?
- Да ты видел, какие у неё глаза? А ямочки на щеках?
- Ну и чудак же ты, Серый! Скажи, как можно на расстоянии разглядеть ямочки? У тебя вообще с головой всё в порядке? Ну, а насчёт твоей просьбы отвечу просто: с Таткой этой лично я не знаком, просто Ирка фотку показывала – их на соревнованиях в ДСШ снимали. Так что просьба не по адресу – к Ирке обращайся. Может, и познакомит.

Едва дождавшись вечера, Серёжка увязался за Генкой, когда тот к семи часам направлялся на «свидание» к поджидавшей его у калитки подружке.

- Ириш,  - без предисловия вступил в переговоры Генка – Мы сегодня видели тебя с Таткой, когда вы чапали из ДСШ, уплетая булку за обе щёки…
- Ну и что? Мы же после тренировки проголодались!
- Да я не о том – ешьте себе на здоровье, жалко, что ли? Тут вот Серый, как тот дятел, долбит мне голову: «познакомь  да познакомь с Таткой!»  - А я тут причём? Сам сегодня впервые её увидел.
- Что, Серёжа, понравилась моя новая подружка? И правильно! Классная девочка, не задавака.
- Так она – твоя одноклассница?
- Ха! Да мы с ней сидим за одной партой! Она – не зажилит: попросишь, всегда даст списать.
- Так познакомь меня с ней! – не выдержал напряжения Сергей, от волнения перейдя на фальцет.

Ирка с Генкой дружно расхохотались: они никогда ещё не видели Серёжку таким взволнованным.

- Ужель, та самая Татьяна? – фальшивым голосом пропел Генка фрагмент из известной оперы.

Не отреагировав обычным смешком на Генкин «вокал», Сергей, вопросительно глядя прямо в смеющиеся Иркины глаза, и, неожиданно перейдя на командирский тон, сказал, как скомандовал:

- Познакомь меня с Таткой или я…
- Что «Я»? – Не дослушав, осведомилась Ирка.
- Я, я… тогда я сам с ней познакомлюсь!
- Да будет тебе: «сам, сам» - сжалилась Ирка. – Слушай, Серёжа: завтра мы с Таткой опять пойдём на тренировку по волейболу – соревнования на носу. Жди нас завтра на площади в 3 часа.
- Но я же работаю до 4-х! – почти в отчаянье воскликнул тот.
- Ну, тогда – в 5-15, после тренировки.  Да не опаздывай: ждать не будем!
- Не о-по-зда-ю! – донёсся издалека голос Сергея.

Парня, окрылённого надеждой на скорую встречу с понравившейся ему барышней, как ветром сдуло. И потянулось для него время, тягучее, как резина бесконечной длины.
Назавтра Ирка на первом же уроке взялась за выполнение столь важной для Серёжки задачи.
В роли свахи ей, в её неполные 16 лет ещё не приходилось выступать и она несколько волновалось. Но более всего её тревожило то, как Татка, девочка из семьи потомственных интеллигентов, в которой каждый взрослый член семьи имел высшее образование, воспримет знакомство с мальчиком из рабочей среды, безотцовщину, вынужденного оставить учёбу, чтобы помочь матери и сестрёнке жить более или менее сносно.

- Тат,  я знаю, что и Володька, и Толик бегают за тобой, но у них это – как игра, как соревнование, словом – несерьёзно. А Серёга – парень стоящий, настоящий он, понимаешь? И друг хороший.
Да и старше он этих малолеток, работает, как взрослый, деньги зарабатывает.
- Ира, а какой он, ну, внешне? – смущаясь, спросила Тата.
- Сама увидишь. Ну что, согласна?
- Согласна – едва слышно прошептала соседка.
- Ну и хорошо, а то «Гусь» на нас уже косится. Как бы «пару» не схлопотать.

После уроков девочки узнали, что завтрашняя тренировка отменяется по «техническим» причинам – пол в спортзале решили подремонтировать и подкрасить. Знакомство таким образом решили перенести на вечер, чтобы, встретившись у входа в кинотеатр, потом всем вместе посмотреть  новый фильм.

До самого вечера Татка чувствовала себя не в своей тарелке. Предстоящая встреча волновала её.
Конечно, девушке импонировало то, что взрослый по её представлениям юноша, лишь единожды увидев, захотел познакомиться с ней.

- Интересно, что он во мне нашёл? Вроде такая, как все… - задумавшись, она даже отложила учебник в сторону.

    Эта вполне симпатичная девочка, как многие в её возрасте, была о своей внешности крайне невысокого мнения несмотря на комплименты, которые весьма неуклюже – каждый в свою очередь – делали её  давние ухажёры – Володька и Толик. То, что другие почитали за достоинства, она искренне считала своими недостатками, например, непослушные, вьющиеся крупными локонами волосы, которые так трудно было уложить в косички (мама категорически запретила остригать волосы!), или красиво оформившуюся девичью грудь, которую она всеми доступными ей средствами пыталась сделать зрительно меньше.
   
    У Сергея в этот день работа не клеилась – то деталь запорет, то нужный инструмент не окажется под рукой. Еле дождался вечера.
И вот уже стрелки часов приблизились к заветному времени.
Когда Ира с Татой подошли к кинотеатру «Победа», Сережка с Генкой уже стояли у входа. И если Генка стоял совершенно спокойно, то Сергей беспокойно топтался на месте, как будто ему необходимо было срочно утрамбовать доверенный лично ему квадратный метр земли русской. Взгляд его беспокойно скользил по лицам спешащих к сеансу людей, пока не остановился наконец на ярко-синих, как васильки, глазах опушённых длинными тёмными ресницами. Он даже Ирку не увидел; как загипнотизированный, переставляя плохо слушающиеся ноги, он подошёл к Татке и, протянув девушке букетик ландышей, только и смог выдавить из себя:

- Вот… Это тебе. – И густо покраснел от смущения.

Положение спас Генка:

- Что, так и будем стоять? Уже 1-й звонок дали! Айда за мной!

Холодок неловкости и смущения растаял и ребята дружно расселись по своим местам в последнем ряду. В наступившей темноте Серёжка, едва коснувшись Таткиной ладошки, шепнул ей:

- Спасибо, Тата!- и, помолчав, добавил: - Спасибо, что пришла.

Сеанс начался. Сюжет был настолько увлекателен, что Татка забыла, что рядом сидит молодой человек, который проявляет явный интерес к её особе; она следила за любовной драмой, разворачивающейся на экране. Неожиданно кто-то тронул её за плечо. Это Ирка, добровольно взявшая на себя обязанность блюсти нравственность подруги, прошептала:

- Полезет обниматься – не позволяй!

Татка только отмахнулась: отстань, мол. Тем более что смущённый близостью девушки, Серёга не то, что обниматься, - смотреть на неё робел. Как всегда, на самом интересном месте порвалась киноплёнка  и зал неожиданно погрузился во мрак . 
Крики:

- Са-пож-ни-ки! Са-пож-ни-ки! – не заставили себя ждать.

Зажёгся, показавшийся очень ярким после кромешной темы, свет.

И тут Тата вспомнила, что в спешке и смущении она не поблагодарила Сергея за цветы. Поднеся букет ландышей к лицу и глубоко вдохнув их восхитительный аромат, она тихо произнесла:

- Спасибо, Серёжа!

    И в этот момент погас свет. Сеанс продолжился. Ребята и сами не заметили, как маленькая девичья  ладошка оказалась в крупной по-рабочему, ладони Сергея. Фильм кончился, вспыхнул свет и ладошка незаметно для посторонних взглядов выскользнула из своего тёплого «домика». Финал киношной любовной истории несколько растрогал девчонок: по крайней мере у каждой из них в уголках глаз блеснули маленькие бриллиантики слёз. 
Несмотря на то, что вся четвёрка жила в одном районе и им было по пути, ребята как-то поспешно разобрались на парочки и церемонно распрощались.
 
Весенние ароматы, заполнившие аллеи парков, и радовали, и пьянили. Сергей, внезапно остановившись, снова взял Таткину ручку в свою широкую ладонь и, немного помявшись, спросил:

- Тата, что-то я никак не пойму:  как тебя зовут на самом деле – Таня или Наташа? У Ирки я спросить постеснялся.
- Серёжа, всё очень просто: в метрике у меня чёрным по белому написано: НАТАЛЬЯ, но, едва научившись произносить первые – даже не слова – слоги, желание, чтобы папа взял меня на руки я изложила коротко и ясно: «Папа, нА ТАТУ!» С тех пор и пошло: Тата, да Тата. А друзья все Таткой кличут. Да я уже и привыкла.
- На-та-ша, На-та-шень-ка! Красивое имя! Но я не хочу, как все! А можно я буду называть тебя «Таша» - нет, лучше – «Тоша»? Ну как ты, согласна?

    Татка смущённо опустила голову: только что, буквально минуту назад она подумала, что Сергей с его коротко остриженными жёсткими волосами напомнил её настоящего лесного ёжика из мультика; она даже прокрутила про себя словесную триаду: Серёжа- Серж- Ёж. «Ёжик» - вот как бы я хотела называть этого юношу – мелькнуло у неё в голове. Удивительное совпадение!

- Конечно же, согласна! Надо же – «Тошка»! И смешно, и ласково.
- А можно –«Тошенька» - но это только, если будешь хорошо себя вести, договорились?
- Отлично! Но с одним условием: я буду называть тебя «Ёжиком». Позволишь?
- Да назови хоть горшком, только в печку не сажай! – захохотал в ответ Серёжка.- Ёж, так Ёж! Это, наверно из-за стрижки моей? Согласен, Тошенька, согласен!

    И он, неожиданно обхватив своими ручищами Таткину талию, закружил-завьюжил её на тихой парковой аллее. У Татки захватило дух от неожиданности, она даже едва не выронила слегка увядший букетик ландышей. Наконец кружение окончилось и Тата ощутила твёрдую почву под ногами.

- Что это было? – запоздало подумала Татка и сама себе ответила: - Да просто – ветер в голове!

    А ветер, теплый весенний ветер закружил их юные головы. И если у Генки с Иркой все уже наперед было расписано – и как по исполнении  Ирине 18-ти лет  они с Генкой поженятся, и где они будут жить после свадьбы, и сколько детишек народится в их браке, то у сверстников их все только начиналось.
   
    Встречались Сережа с Таткой в те дни, когда Сергей работал в 1-ю смену. Он подъезжал к дому подружки на стареньком велосипеде, тоненьким свистом вызывал Татку во двор и они, оставив двухколесный транспорт на общей веранде, взявшись за руки, отправлялись пешком в дальнее-предальнее путешествие через весь город, по центральной его улице – на главный железнодорожный вокзал.
   
    Поскольку ребята были не из самых обеспеченных семей, карманных денег их хватало только на семечки – излюбленное лакомство жителей юга России – и на газировку. С помощью этих нехитрых деликатесов они преодолевали весь привычный маршрут до вокзала. А там - гудки локомотивов, людская суета и вечно спешащие, нагруженные до предела носильщики, - все настраивало парочку на некий романтический лад: казалось, что все еще у них впереди – и потрясающие путешествия, и увлекательные приключения. Ну, а бесконечные поцелуи и объятия встречающих и  отъезжающих людей просто заставляли Татку с Сережкой тоже обниматься-целоваться, - иначе для чего они проделывали столь долгое путешествие?

    На обратном пути они забредали в городской сад, где на танцплощадке под звуки духового оркестра кружились пары, потом шли по знакомым улицам в сторону дома и всюду их сопровождали волшебные ароматы цветущей сирени.

- Спой что-нибудь, Ежик, - частенько просила Татка, выжидающе глядя в глаза Сережки.
- А что ты хочешь, Тошенька? – не заставляя долго увещевать себя, спрашивал Сергей.
- Ты же знаешь – мою, любимую, немного смущаясь, отвечала Татка.

    Она и сама не понимала, отчего так полюбилась ей эта нехитрая песенка: «Не гляди назад, не гляди…». Только через много-много лет она узнает, что написал ее совсем еще молодой тогда поэт и бард Евгений Клячкин, который, будучи уже в пожилом возрасте и проживая в государстве Израиль, наплававшись вволю в волнах Средиземного моря, на белый песок тель-авивского пляжа так и не вышел, не смог. А песни его живут и по сей день…

    А еще Сережка умел свистеть. Это не было похоже на свист-пересвист  любителей-голубятников, и не было лихим свистом уличных хулиганов – это был в самом высоком смысле художественный свист, хотя ничему подобному, в том числе и музыке, парень нигде не учился, но врожденный слух, прекрасного тембра голос, всегда выделяли «Ежика» в любой веселой компании.
И они шли, взявшись за руки, по засыпающим тихим улочкам, и Сережка тихонько напевал своей Тоше песню, которая так и останется навсегда самой любимой ее песней, песней ее юности:

Не гляди назад, не гляди -               
Просто имена переставь.               
Спят в твоих глазах, спят дожди, –               
Ты не для меня их оставь.
        Перевесь подальше ключи,               
        Адрес поменяй, поменяй!               
        А теперь подольше молчи –               
        Это для меня.
 Мне-то все равно, все равно,
 Я уговорю сам себя,
 Будто все за нас решено,
 Будто все ворует судьба.               
        Только ты не веришь в судьбу,               
        Значит, просто выбрось ключи.
        Я к тебе в окошко войду…
        А теперь молчи.

    Месяца за два до выпускных экзаменов Иру, Тату и еще нескольких ребят вызвали к директору школы, где сообщили, что они входят в число претендентов на медали: что им нужно лишь чуть-чуть поднажать, и они – медалисты, а значит, - все дороги, ведущие в престижные вузы, для них открыты. Но тут случилось непредвиденное: Ирка загуляла! Но загуляла она не в том, ужасном смысле, о котором судачат иногда дворовые сплетницы, а просто, вкупе с другой одноклассницей,
она стала прогуливать уроки: а как же – весна на улице! Татку ближайшая подруга не приглашала на эти «променады» по паркам и скверам города, зная строгие нравы, царившие в семье Таты.
   
    Можно было обижаться на выходки Ирины, можно было недоумевать, что ее подвигло на эти дикие прогулы накануне выпускных экзаменов, но Татка не обижалась и не недоумевала – она ревновала! И, наконец, - решилась! Одноклассница без слов «уступила» ей свое место и теперь Татка, счастливая и гордая, прогуливала с Иркой самые важные уроки, когда повторялось все пройденное и уже частично позабытое.

- Татка, а не боишься, что родители твои узнают о наших проделках? – с хитрецой в глазах спрашивала  Ирка, на что Тата с выражением твердости и бесстрашия на лице отвечала:
- Не узнают! Мы же скоро вернемся в школу?

    И родители, действительно, узнали о прогулах только через неделю. Первым прогульщиц «вычислил» Сережка. Встретив в парке девчонок, еще недавно претендовавших на медали из драгметаллов, он по полной отчитал обеих, причем Ирке досталось больше: он-то знал – откуда ветер дует и кто инициатор этих внеплановых каникул.
И очень скоро Татке пришлось горько пожалеть о содеянном:  визит классной руководительницы в их коммуналку и известие о проступке дочери прозвучали для Таткиной мамы громом в ясном небе – никогда еще не приходилось ей краснеть за свою девочку!
А после ухода учительницы пришлось отпаивать маму валокордином.

    На выпускном вечере подружкам, разумеется, медалей не вручили, зато весь маршрут от школы до места молодежных гуляний - городской набережной - вслед за группой одноклассников протопали и неразлучные друзья девчонок – Генка и Сережка.
А в институт девушки поступили и без медалей – просто потому, что в советские времена школьное образование было вполне приличным.

    А потом начались «веселые» денечки, предполагающие не только лекции, семинары и курсовые проекты, но и студенческие вечера, и участие в команде КВН, и спортивные тренировки. Времени на прежние прогулки до вокзала и совместные, вчетвером, походы в кино, уже не хватало. Да и в студенческой среде девушки не были обойдены вниманием противоположного пола: совместные занятия, поездки «на картошку», свидания…
Частенько, оторвавшись от учебника, Тата видела маячившую за окном знакомую фигуру Сергея. Выскочив в наброшенном наскоро платке на веранду, Татка, сжалившись над озябшим от осеннего ветра другом, негромко звала его:

- Ежик, да заходи же, замерз, небось, как сосулька. Зайди, погрейся!

    Татка усаживала гостя ближе к печке и начинались их с Сережкой долгие разговоры «за жизнь». Им было хорошо сидеть вдвоем, «слегка соприкоснувшись рукавами», пока родители в глубине комнаты увлеченно глядя в телеэкран, неспешно обменивались впечатлениями.
Ровная беседа двух друзей изредка прерывалась тяжелым вздохом Сергея, который ненароком выдавал свое волнение. Иногда оно само рвалось наружу:

- Тоша, а, Тоша, ну что случилось?
- Да ничего, вроде, не случилось. С чего ты взял?
- С чего? Думаешь, я не замечаю как ты изменилась, став студенткой? Мы и виделись-то за полгода всего несколько раз! Зато тебя – я сам видел – провожает какой-то модный хлыщ!
- Боже мой, Ежик, да ты ревнуешь! И совершенно напрасно! Подумаешь, однокурсник проводил до дома – да просто он живет недалеко отсюда.

Она протянула руку к его голове и ласково провела по его коротко остриженным волосам:

- Вот-вот, - настоящий ежик, вот и колючки дыбом встали! Не бери в голову – глупости все это. А вообше-то – ты прав: я не просто изменилась, я - выросла.
Но ты, Сереженька, как был, так и останешься моим другом на всю жизнь.
- Другом? И только? – дрогнувшим голосом вопросил он и, сглотнув неожиданный ком в горле, резким движением сорвал  свою куртку с крючка и, не прощаясь, выскочил за дверь.

    Услышав звук захлопнувшейся двери, родители недоуменно переглянулись, их вопрос к Татке уже был готов сорваться с губ, но они вовремя прикусили языки: не стоило глупыми расспросами травмировать и без того расстроенную девочку.

- Авось, все утрясется! Милые бранятся – только тешатся! – подумали умудренные жизнью взрослые.

    Сначала Ирка передавала подружке услышанное от Генки: мол, Сергей так удручен отчуждением своей любимой девочки, что не находит себе места, перестал спать ночами. Осунулся и т.д. – в общем, все признаки убитого неразделенной любовью человека. А потом он вообще написал заявление в военкомат о желании немедленно отправиться на воинскую службу в самый дальний гарнизон нашей необъятной Советской Родины. На все дружеские уговоры Генки «не глупить», он, как упрямое животное, только отрицательно качал головой и повторял одно и то же:

- Я так решил!

Уже весной, 9-го мая, Сережка явился к дому Татки и, вызвав ее когда-то привычным, а теперь уже полузабытым свистом, преподнес ей ветку цветущей вишни, чьи пахучие лепестки навеяли ей милые сердцу воспоминания. Поздравив подругу с Днем Победы, он потянулся было привычно чмокнуть ее в щеку, но сквозь ароматы весны Татка вдруг отчетливо услышала тошнотворный запах перегара, который она совершенно не выносила. Но парень, еще не осознав перемену в настроении подруги, произнес скороговоркой:

- Тош, я в армию ухожу. Ждать будешь?

    Опешив от неожиданного заявления, она глянула в его воспаленные от  усталости, недосыпа и затяжного пития, глаза и поняла: Сережка без ее поддержки просто-напросто пропадет. И она произнесла слова, как ей показалось, самые правильные в данной ситуации:

- Ты очень обидел меня, явившись в таком виде. Надеюсь, что это - 1-й и последний раз. Ждать тебя не обещаю, но если захочешь написать – отвечу. А теперь – уходи!

    И вдруг Татка увидела две прозрачные слезы, медленно сползавшие по разгоряченному то ли от теплого весеннего солнца, то ли от волнения, то ли от всего выпитого, лицу Сергея. Это зрелище настолько поразило Татку, что она, резко повернувшись к юноше спиной и прижимая к себе усыпанную цветами ветку, опрометью бросилась во двор и только там дала волю слезам. А они текли и текли, вредные, не останавливаясь, словно давая время понять Татке, что детство кончилось, как кончились, похоже, и такие светлые, такие  романтичные отношения с Сергеем.
И не будет больше Тошки и Ежика, а будут два взрослых человека – Наташа и Сергей, разделенные и временем, и расстоянием, а проще сказать – самой жизнью.

    Долгое время Сережка кроме матери и Генки никому не писал. Со слов Иркиного приятеля  Тата знала, что служит Сергей за тридевять земель от дома, что климат там достаточно суров, что ему присвоили звание сержанта и…  о Татке - ни слова, – как будто и не было ее вовсе. А потом уже и она стала получать от Сережки письма-треугольники. В одном – фотокарточка, на которой запечатлен  молоденький бравый  солдат с улыбкой на лице и с очень грустными глазами. На другой – он же со всякими знаками отличия на гимнастерке протягивает румяное (так показалось Наташе - фотография-то была на самом деле черно-белая) яблоко миловидной блондинке.
   
    Что-то слегка кольнуло в душе – буквально на секунду, но она тут же опомнилась и даже искренне порадовалась за Сергея: наконец-то он понял - их давняя, почти детская, дружба была и осталась для нее только дружбой, и нет в том ее, Наташиной, вины, что так и не смогла ответить Ежику всем сердцем на его первую, и такую светлую, любовь, и что он обрел, наконец, как подумалось Тате, свою настоящую, взрослую любовь.

    А Наташа к тому времени уже была влюблена – всерьез и практически на всю жизнь – и тоже в военнослужащего, солдата срочной службы, с которым познакомилась на студенческой практике, которая проходила вдали от дома. И надо же случиться такому совпадению – ему тоже остался служить ровно год, как и Сергею, и Татка, как и положено настоящей невесте, хранила верность данному слову – обещанию дождаться жениха из армии.

    За год до окончания службы домой к Татке нежданно-негаданно нагрянул Сережка – в отпуск; он отличился в выполнении какого-то сложного задания, вот и вырвался на «побывку». В сравнении с высоким, стройным, спортивным Николаем Сергей безнадежно проигрывал, да еще, простудившись в дальней дороге, он бесконечно кашлял и шмыгал носом; форма на нем сидела как-то неуклюже, мешковато:  в общем, был он в этот день больным и бесконечно уставшим. Но, несмотря на свое состояние, он, сняв солдатскую шапку-ушанку, преклонил вдруг колено и, густо покраснев, сказал очень серьезно:

- Тошенька, дорогая моя! Ни разу не приходилось мне просить чьей-либо руки, да и говорить красиво я не умею, прости, но Тошка, я люблю тебя всем сердцем, я любил тебя всегда, с самой первой нашей встречи, с первого взгляда.

    Наташа, опешившая от неожиданности, стояла, как столб, не в силах вымолвить ни слова и только смотрела в изумлении сверху вниз на склоненную голову своего «рыцаря печального образа», стриженную «под  ежик» и в ней поднималась волна нежности и боли оттого, что никогда она не сможет ответить на чувство хорошего человека и верного друга ее юности Сережки.

    А он, не предполагая, какую бурю эмоций вызвало в душе Таты его признание, продолжал, волнуясь и проглатывая слова, говорить о том, что ни один день разлуки не  проходил без мыслей о ней, любимой, единственной его Тошке. И о том, как он мечтал и мечтает прожить с ней много-много счастливых дней, и какой замечательного  сына подарит ему его дорогая девочка. И, уже встав в полный рост и взяв ее ладонь в свою, Сережка  то ли утвердительно, то ли вопросительно, произнес:

- Завтра, Тоша, идем в ЗАГС - регистрироваться!? -Не дожидаясь ответа, он горячо продолжал:
- Там все сделают быстро, я узнавал: для солдат срочной службы делают исключение!

    И только через несколько мгновений, поняв, что Тошка его не проронила ни звука; ни словом, ни жестом не отреагировала на его взволнованное признание, он поднял на нее глаза и в них прочитал свой приговор – приговор его чувствам, приговор любви. В изнеможении он опустился на стул, сбросив, как вериги, ставшую вдруг тесной, шинель, и отвернулся.  В комнате повисло тяжелое молчание. Татка вообще потеряла дар речи, а у Сергея беззвучно вздрагивали плечи. Лица его не было видно и Тата, в отчаянии от невозможности спасти ситуацию, подошла к нему неслышно и, погладив колюче-стриженную голову друга, горько заплакала. Первые соленые капли, как огнем, обожгли кожу головы. Сергей подскочил, обнял Татку и все еще дрожащим от волнения и боли  голосом, задал единственный вопрос:

- Кто он, Тоша?

    И Татка открылась другу, так как молчать про перемены в ее жизни было бы просто нечестно. В течение последнего года службы она еще изредка получала от Сергея скромные треугольнички с написанным полудетским почерком адресом – как правило, это были поздравления с праздниками и – ни слова о былых чувствах. Эти нечастые весточки радовали Наташу: у друга ее все в порядке, служба идет своим путем, девушка с присланной Сергеем фотографии служит с ним в одной части – телефонисткой, и все у них ладится.

    Демобилизовавшись, Сережка уже на следующий день, - торжественный, в новом костюме, купленном матерью к возвращению сыночка, и, как она надеялась, - к свадьбе, предстал пред  очи своей возлюбленной в попытке еще один, последний раз предложить ей свою руку и сердце. Татка, конечно же, обрадовалась встрече с другом: и правда, выглядел он великолепно – возмужавший, «накачанный», с более или менее отросшими волосами, с сияющими от счастья глазами, - настоящий мужчина!
Девушка, не дав открыть приятелю рот, задала ему животрепещущий вопрос:

- Ты, Ежик, что  – один приехал? А где же невеста твоя – ну та, что на фотке?
- Какая еще невеста? Ах да-а, с фотографии… Не-ет, это – Алла Васильевна, жена нашего лейтенанта. Это я попросил ее разыграть сценку с яблоком, чтобы заставить тебя хоть чуть- чуть поревновать. Глупо, конечно, вышло. Ты уж прости меня.

    Татка улыбнулась, но тут же, смутившись, погасила улыбку, тем более, что Сергей, покраснев до ушей, решил сразу и навсегда расставить все точки над «и»:

- Тошенька, милая, любимая, это ты прости меня, но я, я, я просто не смогу без тебя жить! Я…

    Но Наташа не дала ему продолжить: своей маленькой ладошкой она закрыла рот Сергею, чтобы только не вырвалось из груди друга пламя, пожиравшее его сердце – пламя, которое не в силах оказалось затушить ни время, ни расстояние. Она и сама готова была разрыдаться от охватившей ее нежности и жалости к этому преданному, беззаветно любящему ее человеку и от бессилия что-либо изменить. Она гладила юношу по голове и говорила, говорила, какие-то бессмысленные слова в желании утешить эту страдающую душу:

- Ежик, родной мой, дорогой, ты – самый близкий, самый лучший, но… но люблю-то я другого и с этим ничего нельзя сделать. Ты еще встретишь свое счастье, ты еще будешь любим!

    Прошло недели две. Четверка друзей договорились встретиться, чтобы отметить Сережкин дембель. Собраться решили в квартире Татки. Девушка  к тому времени жила совсем одна – мама у нее умерла, отец женился вторично… Свадьба Татки была намечена на осень. По словам Ирки и Генки, Сергей как-то более-менее отошел от сердечной травмы и, можно сказать, - через силу - примирился со сложившейся ситуацией.

    Первыми в квартиру ввалилась сладкая парочка - Ирка и Генка – уже тоже вполне взрослые молодые люди, тоже собиравшиеся осенью сочетаться законным браком. Они вывалили на стол все заготовленное для праздника, наперебой рассказали новый анекдот, но засмеялись отчего-то не так весело, как того заслуживал финал этого анекдота. Лица их выражали некоторую растерянность: они были уверены, что Сережка пришел раньше их, так они договаривались: Сергей обещал преподнести всем какой-то сюрприз, но его почему-то не было.

    И сюрприз удался на славу! Ребята только-только успели накрыть на стол, как: стук, и в комнату ввалился Сергей, тоже увешанный свертками. За шумом-гамом Наташа не сразу разглядела, что друг ее, Сережка, пришел не один, а с «сюрпризом»: из-за его спины выглядывала довольно симпатичная девушка, весьма скромно одетая и явно смущенная столь бурной встречей.
Свалив в кучу покупки, Сергей, смущаясь и краснея, глядя куда-то мимо Татки, произнес:

- Знакомьтесь, это – Зина .

    И вдруг, как будто у него резко перехватило дыхание, парень закашлялся, кашлял долго и натужно, но после нескольких глотков из стакана с водой, что поспешила поднести Ирка, он отдышался и смог продолжать:

- Это - Зина, моя жена.

    Последовавшая за этой фразой сцена напоминала известный эпизод из гоголевской пьесы после сообщения:
 
- К нам едет ревизор!

    Все тупо молчали, как будто и не было несколько минут назад веселой болтовни и привычных шуток. Стало ясно, что не только для Наташи, но и для ближайшего Сережкиного друга это заявление было полной неожиданностью: Ирка – так просто грохнулась на стоящий рядом стул. Пожалуй, одна Тата нисколько не удивилась: она сама «отпустила» своего рыцаря в «свободное плаванье» и, посему, была готова к любому повороту событий и уважительно отнеслась к выбору своего друга.  Сережка же, между тем,  не зная, куда глаза девать, боялся  заглянуть в Тошкины глаза. Но Тата, не позволив далее затянуться неловкой паузе,  на правах хозяйки  командирским голосом  приказала всех рассаживаться, а Зину самолично усадила рядом с Сережкой, успев незаметно для других шепнуть ей:

- Не дрейфь, подруга!

    После бокала, выпитого за Сережкин дембель, все заметно повеселели, потом пили за здоровье молодых, потом долго танцевали. Погода стояла чудесная, вечер – теплый и через открытые окна Таткиной квартиры вырывались на улицу звуки танцевальных мелодий. Когда прозвучало вступление к популярной в те годы песне, Сережка все-таки решился пригласить Наташу на танец.

- Себежанка, себежаночка,
  Разреши назвать любимою:
  Ты навеки - дорогая и незаменимая!

    Он, не отрывая глаз от любимого лица, повторял за исполнителем слова наивной песенки, а потом, думается, неожиданно даже для самого себя, выдавил:

- Тоша, ты только слово скажи и мы снова будем вместе!

    Вот тут-то и узнала Татка, что, дружок ее, огорченный окончательным  отказом подружки  связать с ним свою судьбу, пошел туда, куда никогда принципиально не ходил – в клуб, на танцы, где, познакомившись с симпатичной девушкой, уже назавтра сделал ей предложение. И она, она дала согласие – и через несколько дней в их паспортах появились заветные штампы.

- Сережа, Ежик мой дорогой, я устала. Давай уже поставим точку в этом вопросе. В конце концов, ты встретил хорошую девушку, достойную любви; она нарожает тебе детишек: девочку с косичками и мальчика – маленького ежика с такими же колючками, как у тебя. И все у вас будет хорошо. А я, я выйду за своего суженого и уеду далеко отсюда, а через много-много лет мы вновь устроим встречу друзей и ты снова пригласишь меня на танец. Договорились?
- Договорились – выдавил из себя Сережка.

    А Таткина большая и светлая любовь так и не вылилась в счастливую семейную жизнь: одно препоганейшее недоразумение, о котором Тата впоследствии старалась не вспоминать, навсегда развело двух молодых, любящих, но достаточно амбициозных людей. Да и уехать из родного города она так и не решилась, о чем потом горько сожалела. Еще  долгое время она хранила верность своему любимому, наивно надеясь, что сможет дважды войти в одну и ту же реку. Не случилось.

    Прошло года два. У Иры, Наташиной подружки и ее закадычного дружка Генки тоже не сложилось. Она вышла замуж за славного парнишку по имени Женя, с которым впоследствии они выступили в качестве свидетелей на Таткиной свадьбе.

    Какое-то время вся четверка жила порознь – даже случайных уличных встреч не происходило. Но однажды поздним вечером, когда, Тата дочитав книжку до главы, уже захлопнула ее, и, выключив свет, с удовольствием заворачивалась в легкое покрывало, с улицы послышался легкий свист: так умел свистеть только один человек на земле: Сережка Савков.
    Окно в этот теплый вечер было раскрыто и Татке ничего не оставалось, как только в упакованном подобно кокону, виде выглянуть в окно.

- Ежик!? – не веря своим глазам, воскликнула Татка.
- Тошенька, впусти меня! – умоляюще прошептал Сергей.
- Да ты с ума сошел – двенадцатый час, что соседи скажут?
Откуда ты взялся вообще?
- Не спрашивай! Сначала впусти, Тоша. Ну, пожалуйста.
«Я к тебе в окошко войду» - неожиданно пропел он строчку из ее любимой песни.
- «А теперь – молчи!» - в тон ему допела песенный фрагмент девушка и невольно улыбнулась.

    До раннего утра проговорили Тата с Сережей: каждый чувствовал себя свободно и раскованно, как будто и не было между ними ни размолвок, ни разлук. Это был разговор двух давних и близких друзей, в котором Сергей признался, что, скоропалительно, как говорят, «невестке в отместку» женясь на Зине, он не сделал счастливым ни себя, ни свою супругу.
И деток, которых напророчила Татка своему другу, у них не получилось, и, оказывается,  уже и не будет в силу того, что даже назначенное лечение не позволило Зинаиде забеременеть. Сергей, конечно, не вопрошал, бия себя в грудь: «Что делать?» и «Кто виноват?», но настроение его было отчаянным.

    Татка, как смогла, успокоила его, да он и сам понимал, что своим давним необдуманным поступком невольно создал эту тягостную ситуацию. Постепенно он пришел к выводу, что расстаться с супругой сейчас, узнав ее неутешительный диагноз, нечестно и не по-мужски, ибо по-русски такой поступок называется не иначе, как предательством.
И он все решил для себя: ни словом, ни поступком он никогда не посмеет обидеть и оскорбить женщину, которая когда-то доверила ему и любовь, и судьбу свою.
 
- Тоша, дорогая, прости меня – и за этот ночной визит, и за откровения мои.  Просто знал, что ты одна все поймешь. Ты и вправду – замечательная девушка и настоящий друг. Будь счастлива!

И, чмокнув подружку в щечку, он мигом перемахнул через подоконник и скрылся в предутренней дымке.

    А через год Наташа вышла замуж за бывшего однокурсника. Однажды, будучи в положении, когда малыш внутри нее уже вовсю брыкался, она, собираясь в поликлинику, завязывала шнурки на обуви. В незапертую, как обычно, дверь, после короткого звонка неожиданно вошел Сергей.
Увидев согнувшуюся в три погибели подругу своей юности, он, вмиг оценив ситуацию, усадил Татку на диван и старательно, разве что не высунув от усердия язык, завязал непослушные шнурки. Он посидел минут пять, но успел задать множество вопросов и среди них – самый важный:

- Тоша, а мужик твой тебя не обижает? - на что Тата, удивившись его напускной грубости ответила:
- Ну что ты, Ежик, все в порядке!

    Успокоенный ее ответом, Сергей вызвался проводить Татку до трамвая.

- А ты до сих пор зовешь меня Ежиком, хотя волосы мои давно отросли - грустно улыбнулся он.  И добавил:
- А мне это, поверишь ли, ох, как приятно. Кроме того, я рад: хоть у тебя все складывается, как надо.
 
    Не могла же она ответить ему, что все не так благополучно, что муж ее – с виду добродушный и заботливый – имел некое хобби, а попросту – любил сходить «налево», что больно ранило молодую супругу.

-  Передавай привет Зине – уже с подножки крикнула она Сергею.
 
    А потом Тата родила мальчика – точно такого, каким однажды увидела его во сне: белокурые с золотистым отливом волосики обрамляли круглое улыбающееся личико с распахнутыми в мир огромными васильково-синими глазами.
Именно таким впервые и увидел его Сергей, примерно через год встретив Татку, катившую коляску в том самом парке, где когда-то он отчитывал двух прогуливавших школьные занятия, девчонок.

- Тоша!
- Ежик!

    Эти возгласы раздались почти одновременно. Оба были приятно удивлены неожиданной встречей.

- Как ты? Как малыш? – посыпались бесчисленные вопросы.

Он не подошел – почти подбежал к коляске, заглянул в нее. Лицо его расплылось в улыбке, когда в ответ на его обращение:

- Как дела, Серенький? – ребенок блаженно загулил, и улыбнулся своей беззубой улыбкой.

    Татка была изумлена, когда Сергей назвал мальчика по имени, и когда, повернувшись к другу,  хотела спросить об этом, она увидела какое-то просветленное лицо - лицо человека, узревшего чудо. Он не проронил ни слова – за него все сказали глаза, и лишь одинокая слезинка почти незаметно скатилась по его щеке. 
Только спустя несколько минут Татка узнала, что Ирка, эта глупая девчонка сказала Сергею, что малыша молодая мать назвала в честь друга своей юности – Сережей. Поэтому, видимо, так растрогала Сережку встреча с его маленьким, несмышленым тезкой.

    Ребенок подрастал. Татка вышла на работу, и изредка попадала в один трамвай
с Сергеем, который тоже ехал на работу. Она замечала покрасневшие его глаза, как после работы со сваркой, иногда улавливала слабый запах алкоголя. Сережа изменился не в лучшую сторону – речь его стала менее связной, запах принятого накануне – сильнее…  И вообще он выглядел неухоженным. На темы семейной жизни он говорить отказывался - да и можно ли было  нормально поговорить в бегущем по рельсам трамвае?

    Ирка после развода поднимала одна двух своих малышей и мало что могла поведать о жизни Сергея. Генка к тому времени весьма удачно был женат и переехал в другой район города. А потом и Татка с мужем получили квартиру и сменили адрес. Сережку она больше не встречала.

    Однажды, когда подросшие дети подружек учились уже в старших классах, т.е. им было столько же лет, сколько было их мамам в начале этого повествования, Татке неожиданно позвонила Ирка и прерывающимся от слез голосом прокричала в трубку:

- Тата! Нашего Сережки больше нет! - И не дожидаясь естественной реакции на это жуткое сообщение, она выпалила: - Разрыв сердца! Инфаркт! Неделю назад похоронили!

Какое-то время в телефонных трубках раздавались сплошные рыдания.
Татка никак не могла осмыслить:

-Инфаркт в 40 лет?! Не может быть!
 
    Запоздало мелькнула  мысль:

- А хорошо, наверно, что Сережка так и не узнал, что я-то как раз собиралась назвать малыша Вадимом, а муж мой – Саша, настоял, чтобы сыну дали имя Сергей - в честь поэта Сергея (Александровича) Есенина, которого он очень уважал. Возможно, мысль о том, что у любимой женщины растет мальчик, названный в его честь, радовала и согревала его, Сережкино, больное сердце.

    В эту ночью Татка так и не смогла сомкнуть глаз. Все виделись ей во тьме ночи два юных человечка, беспечно вышагивающих по улице под мелодию незатейливой песенки:

- Не гляди назад, не гляди,
  Просто имена переставь…

Татка даже не пыталась остановить бегущие по щекам слезы.