Наташа я буду жить глава 8

                Глава 8  Наташа

   Муж собирался на юг. Близилось мое полное совершеннолетие. Меня пришла навестить Наташа, сгрузила сумку продуктов в маленький холодильник, что стоял в моей палате,  мы прошли по коридору строем с песней
 «…Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза!
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса…»
 и   спустились на первый этаж «башни». Онкоцентр в общем состоит из «башни», поликлиники и ромашки. Ну и тех помещений, в которых я не побывала.
      В небольшом, на два столика, кафе на первом этаже  мы взяли два жюльена и два бокала вина. Вино повторили и снова…
Через час мы сидели на ступеньках лестницы и пели на два голоса «Журавли».

«..Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей…»

С Наташей мы дружим до сих пор, и у нас есть несколько «наших» песен. «Журавли « -это тяжело петь, это «дедушкина» песня. У нас есть на все времена наша песня:

«Я – потомок Хана Мамая,
Подо мною гарцует конь.
И в груди моей азиатской
Азиатский горит огонь…»

  Наташа – геолог по профессии, и до двухтысячного года ходила в партии на Урал и на Кольский полуостров. В ней есть  что-то не знакомое мне, не понятное, но очень теплое…что-то  такое вроде «лыжи у печки стоят, дальше не помню словА…». С ней сидеть у костра и выкидывать, выкидывать в огонь чертей из своей души.


                Вспомнить все

            С Наташей мы познакомились года за три с половиной до того, тоже в больнице. Это была холодная и голодная зима 1998-99 годов, сразу после кризиса девяносто восьмого года. В домах едва топили, только чтобы не спать в пальто.
           Все лето 98 года я провела впроголодь, копила деньги на учебу. Но в конце августа, в дни Дефолта мое учебное заведение накрылось медным тазом, а деньги превратились в «пар».
           Я рыдала и рвала на себе волосы, а к ночи затихла и уснула, надеясь никогда не проснуться. Сбывались все материнские проклятия – из меня отчетливо вырисовывался неудачник.
           Но я проснулась живой, с двумя опухолями в подчелюстных ямках и с ужасной болью в горле.
          Нужно было идти на работу. Я трудилась вахтершей в подъезде многоквартирного дома, и некоторые женщины ворчали, что свою дочку в 17 лет ни за что бы не отпустили дежурить сутки. А некоторые подсылали детей с вопросом:»девочка Аня, а сколько тебе платят»? Я получала триста рублей в месяц, поэтому летом я активно сдавала стеклотару и металлолом и продала на блошином рынке все свои детские вещи.
          После дефолта триста рублей стали выглядеть еще смешнее и позорнее, чем раньше. Сто пятьдесят я отдавала родственникам – дома меня кормили вместе со всеми, с общего стола, а значит, нужно было и вносить что-то.
             Горло болело все  сильнее, ничего не помогало, опухоль под правым ухом стала уменьшаться и вскоре пропала, а под левым наоборот – затвердела.
            Становилось все холоднее, липкие сквозняки гуляли по подъезду. Теперь после краткого урывочного сна на дежурстве у меня от холода болели все кости. Стала подниматься температура. Я дежурила сутки через трое и трое суток дома лечила горло и парила ноги. А на работе снова вдребезги заболевала. Можно было взять больничный, но он не оплачивался, тогда я потеряла бы половину зарплаты и имела бы скандал дома.
             Опухоль уверенно сидела под ухом, но я думала, что это от простуды.
             Наступил ногой в лужу октябрь. Озноб и гулкий легочный кашель стали моими постоянными спутниками. Но сильнее всего мерзла опухоль, я кутала ее в широкий теплый шарф, он отлично дополнял мою кожаную куртку, в которой мне предстояло пережить эту зиму и две следующих.
             Незаметно зарядила остроледная зима, и в подъезде стало кошмарно. Теперь я держалась на горячих кружках черного как деготь чая, который вполне мог сойти за чифирь, и от которого сердце стучало как пулемет. Но иначе холод был нестерпим.
            И вот, был уже февраль, мне стало совсем плохо. Не на работе, а дома, в выходной. Воздух перестал проходить в легкие, температура стрелой полетела к сорока градусам. В квартире  в ту после-кризисную зиму было намного холоднее, чем обычно.
            Я уже вечером промямлила что-то насчет скорой, от меня лишь отмахнулись, никто не хотел мне ее вызывать, тогда я нашла в себе силы и внятно сказала:»мой кассетник отдайте Юльке»! ( Кассетник был куплен совсем недавно после многих лет мечтаний о магнитофоне, он был для меня как вода в пустыне, как «Бентли» для нищего, я не позволяла к нему прикасаться, больше того, чтобы скопить денег на свой маленький магнитофончик, я два месяца не курила). А Юля – это была моя на тот момент лучшая подруга. Тут наконец бабушка посмотрела на меня внимательно и позвонила в «Скорую Помощь».

            За мной приехали довольно быстро, предложили носилки, но я отказалась, не так уж трудно спуститься по лестнице со второго этажа. Потом последнее, что я помню, был ослепительно-никелированный приемный покой, холодный, как Антарктида, и врач со «скорой» ободряюще кивнула мне на выходе.
            Это был вечер пятницы. Все выходные я проболталась между жизнью и смертью, я совершенно не могла дышать. Всей палатой искали дежурного врача, нашли кого-то в белом халате, помню тазик-почку со шприцом и ампулой. Снова –провал.
            И вот я сижу на стуле у раскрытого окна. Кто-то говорит:»закройте, мне дует»
- «Укройтесь получше, человек умирает, вы что, не понимаете»?!
Я старательно дышу и снова отключаюсь. В каком-то дыму и бреду вижу свою прабабку, она пытается подойти ко мне, но ее не пускает карлик с выпученными глазами.
 Кажется, я ходила по коридору, держась за стенку. В туалет, наверное, еще куда-то…

          Когда я очнулась, надо мной был кривой потолок мансарды. Больница находилась в старом трехэтажном здании. Кривизна меня раздражает, я смотрю вправо и вижу «настенную живопись» - череп со шприцем в зубах.
          Дышать легко. Я отчетливо слышу разговоры, вижу предметы, в коридоре звучат шаги и голоса – идет обход.  Настал понедельник. Я выжила.
          Я иду в ванную и вижу там девчонку с длинной русой косой. Это и была Наташа.
          Мы становимся закадычными подружками, к нам присоединяются еще две девчонки, и мы гоним из сахара брагу в пластиковой бутылке. Сахара почему-то полно, хотя нет даже необходимых лекарств.
          Этот «винзавод» лежал на батарее, пока его не утащила уборщица – злобная карлица, что убирала в шесть утра и била спящих шваброй по рукам, если свешивали.
           Но мы  выжили без врачей, и теперь нас было не сломить. Мы мужественно отбили бражку у «противника» и «стратегически» припрятали, чтобы потом устроить банкет в «горшечной» - в помещении рядом с ванной, где  сушились судна. Те из нас, кто курил, использовали их в качестве пепельниц.
           Я стала звонить домой. Наш телефон соединялся «на живую» и звонить можно было только вдвоем, чтобы один говорил, а другой держал, потом менялись.  Телефон слегка дергал током, но это, в сущности, ерунда. Дозвонилась только матери, и она даже три раза приходила и приносила мыло, полотенце и зачем-то еще конфеты.
         У бабушки с дедом никто не брал трубку. Когда вопрос «куда выписываться»? встал ребром во всей своей поганости – «где ночевать»? я стала звонить немногочисленным знакомым, но в результате после разговора просто вычеркивала телефоны подряд. Сейчас я и не помню этих людей.
          Мать предложила к ней, но это слишком опасно. Я отказалась и стала опять звонить бабушке. На этот раз мне ответили, но как-то странно. Я из всех этих «междуимений» поняла только одно – меня не хотят пускать домой. Ключей у меня не было, ни от бабушкиной квартиры, ни от материной.
            
           Наташа предложила вариант –общежитие МГУ, в комнате у одного  аспиранта. Она написала ему письмо, мол, Сережа, так и так, прими человечка, положение бедственное, из больницы с узелком некуда идти.
           Я испугалась ночевать в одной комнате с мужчиной и поехала на Арбат. Тамошние товарищи, некто по имени Олигофрен, предложили дождаться их, и вместе на электричку до платформы Кирзавод. Он был с девушкой, и кого-то еще они  вместе  ждали. Я подумала, что с Кирзавода не смогу добираться на работу к 8 утра и останусь еще и без копейки. И фиг их знает…
         В общем, я подумала и решила прорываться домой, там и вещи, там и документы, там и разберемся. Меня впустили, только сестра почему-то решила, что я подошла слишком близко к ее вещам и некоторое
время била меня затылком об шкаф.
       Весной меня из дома стали выгонять, но я не ушла, а осенью все –таки выгнали к матери. Да, чуть не забыла! Простуда моя с температурой прошла бесследно, а опухоль осталась и начала как бы «покусывать» за шею.   
        Наташкино письмо попадет в руки моей матери и будет прочитано и жестоко высмеяно в точно таких словах:»ну, прочла я ваш этот «фронтовой треугольник»! Какой дивный человеческий документ!»
          Вот так в моей жизни появилась Наташа. А Сережа оказался офигенным математиком из «скита», или как называются поселения староверов»? И дура я была, что не застряла в общаге как можно дольше.  Вот пишу почему-то «дурра» с двумя «р». Каррамба! Кого я боялась?

          Так что нам с Наташкой не привыкать веселиться в больничных коридорах. Мы там расцветаем!