Закон перехода количественных изменений в качестве
О ПОЛЬЗЕ ВОЛКОВ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (для того и Дарья ДОНЦОВА, чтобы ПУШКИН не дремал!)
Со времен Чернышевского и Добролюбова человечество мучали три проклятых вопроса: «Что делать?», «Кто виноват?» и «Куда уехал цирк?». С первыми двумя со временем, вроде, разобрались. «Что делать?» - сухари сушить! «Кто виноват?» - евреи! А вот «Куда уехал цирк?» - до последнего времени было не ясно. Мне кажется, я нашел ответ на этот вопрос - цирк в полном составе переехал на Прозу.ру. И успешно здесь гастролирует под руководством Карабаса-Барабаса Кравчука и его шпрехшталмейстеров – модераторов. Но к руководству цирка у меня вопросов нету (вернее, уже нету, потому как их удалили вместе с текстами!), поэтому свои вопросы я адресую вам, дорогие мои клоуны, силовые жонглеры и прочие укротители дикого слова. Что же все так плохо, господа хорошие?! Где ваши блистательные номера? Почему все так серо? Этак скоро последние зрители разбегутся!
Что мешает плохому танцору знают все. А что мешает ВАМ, господа?! Где ваши хорошие тексты? Или, скажем по-другому – почему их так мало? Откуда, вообще, берутся плохие?! Проще всего было бы предположить, что плохие тексты берутся от плохих писателей. Но, поскольку среди нас таковых нет, то эту тему здесь мы развивать не будем. Сформулируем вопрос несколько иначе: «Откуда берутся плохие тексты у хороших писателей?». Ведь трудно даже предположить, что кто-то из вас садится за компьютер или за стол с твердым желанием написать плохой текст. Наоборот, даже – каждый в своем новом произведении собирается превзойти, если не Пушкина с Достоевским, то уж себя прежнего так точно. И что мешает? Где ваши шедевры?! Раз-два и обчелся? А у некоторых даже минус один - минус два…
Ну не буду о всех, скажу о себе. Всякий раз, усаживаясь за стол, я тоже надеюсь написать шедевр, просто бестселлер, который заткнет за пояс другие, уже написанные мною. И все ведь для этого у меня уже есть – и бумага, и ручка, и я тот же самый, только поумневший за время, проведенное на Прозе.ру, на несколько произведений, среди которых были и хорошие! (только не надо так ехидно улыбаться – были, были и хорошие! Что значит, вы не читали?! Ваша проблема – я написал, вы не нашли, значит, плохо искали! Ко мне какие претензии? И, вообще, не отвлекайте меня!). О чем это я? Ах, да, о моих несостоявшихся шедеврах. Где они? Почему, написав один (не спорьте! Хотя бы один хороший текст у меня есть!), я не могу написать другой, еще лучше? Что мне мешает?! Почему, чем больше я этого хочу, тем хуже у меня получается? Чем дольше я вылизываю текст, тем все меньше и меньше он мне нравится (доходит до того, что потом я на него, вообще, смотреть не могу!). И наоборот, написав на обрывке бумаги, стоя на одной ноге, облокотившись на холодильник, торопясь и опаздывая куда-то, несколько фраз (чтобы потом не забыть!), я, впоследствии, понимаю – вот, вот же уже готовый шедевр! Ни убавить, ни прибавить. Откуда это?! Озарение какое-то! Кто водит моей рукой? Я никогда не составляю план произведения – я сам подчас не знаю, чем оно закончится, у меня есть только первая фраза, которую я тороплюсь записать, и если это мне удается, то на финише меня ждет успех.
А на мои выстроившиеся до горизонта плохие тексты я, вообще, смотрю философски – без плохих текстов не бывает хороших. Плохие выполняют возложенную на них функцию – поддерживают баланс в природе (читай, в литературе). Как волки в лесу поддерживают экологическое равновесие, являясь санитарами леса, так и они – на их фоне наиболее контрастно и выпукло смотрятся те немногочисленные мои хорошие произведения, которые (вы не забыли?!) у меня есть. Представьте себе, что я бы поудалял все свои плохие тексты и оставил только хорошие. Что было бы? Во-первых, всем не угодишь, кому-то нравится то, что для другого - просто застрелиться и пристрелить автора. А во-вторых, среди оставшихся хороших вы бы все равно копались, крутили носом, отбирая самые хорошие, а среди самых хороших, вообще, единственное – самое лучшее. И с чем бы я тогда остался? С алфавитом?! А вы бы тогда остались только с Пушкиным. Но Пушкин как раз потому и ПУШКИН, потому что есть дарьи донцовы, и есть с чем сравнивать. Выходит, Дарьи Донцовы нужны? Нет – они не нужны, они крайне необходимы! Они выполняют свою санитарную функцию – поддерживают экологическое равновесие в литературе, оттеняя фактом своего присутствия блеск и уникальность Пушкина. Так и мои плохие произведения (к коим я спокойно могу отнести и это!).
Но, вернемся к тому, с чего начали – к закону перехода количественных изменений в качественные. (Представляю, как вы замерли, навострили ушки – когда, когда же уже это произойдет? Когда наши плохие произведения превысят критическую массу и на головы благодарных читателей лавиной хлынут долгожданные шедевры?). Должен вас разочаровать, господа, – никакого такого закона НЕТ! Вернее, он есть, но тут он не работает. Вы можете написать кучу макулатуры, среди которой будут и толстые книжки, а все равно вам будут нравиться не они, а тот самый первый корявый рассказ, который похвалила ваша мама… (Черт! Опять расплакался. Опять маму вспомнил!.. Извините...)
Свидетельство о публикации №210040700040
Искусство - не коммерция, всякая попытка сделать из него товар вредит искусству. За свою жизнь Пушкин так и не смог «освободится от частных и других долгов». И это творец такого дарования!
В 19 веке считалось, что настоящий художник служит своему дару, но не заставляет свой талант служить своей личной выгоде. Как писал Е.А.Боратынский: «Литературный труд сам себе награда; у нас, слава богу, степень уважения, которую мы приобретаем, как писатели, не соразмеряется торговым успехом». Пушкин пытался жить литературным трудом. Потому особенно близка ему тема взаимоотношений поэта и книгопродавца.
Не так безобидны те, кто желает заработать на чужом таланте. Вот статья В.Ф. Одоевского, написанная в защиту Пушкина. В 1836 году она не могла быть напечатана, потому что в Петербурге не было литературных изданий, кроме тех, против которых она направлена.
Вот что пишет Одоевский. «Было время, когда Пушкин, беззаботный, беспечный, бросал свой драгоценный бисер на всяком перекрестке; сметливые люди его подымали, хвастались им, продавали и наживались; ремесло было прибыльно, стоило надоесть поэту и пустить в воздух несколько фраз о своем бескорыстии, о любви к наукам и литературе. Поэт верил на слово, потому что имел похвальное обыкновение даже не заглядывать в те статьи, которые помещались рядом с его произведениями. – Тогда все литературные промышленники стояли на коленях перед поэтом, курили перед ним фимиам похвалы заслуженной и незаслуженной». Далее Одоевский пишет: «Но есть время всему. Пушкин возмужал, Пушкин понял свое значение в русской литературе, понял вес, который его имя придавало изданиям, удостаиваемым его произведений; он посмотрел вокруг себя и был поражен печальною картиною нашей литературной расправы, - ее площадною бранью, ее коммерческим направлением, и имя Пушкина исчезло на многих, многих изданиях! Что было делать тогда литературным негоциантам?.. Негоцианты, зная, что в их руках находится исключительное право литературной жизни и смерти, решились испытать, нельзя ли им обойтись без Пушкина. И замолкли похвалы поэту. Замолкли когда же? Когда Пушкин издал «Полтаву» и «Бориса Годунова», два произведения, доставившие ему прочное, неоспоримое право на звание первого поэта в России! Об них почти никто не сказал ни слова, и одно это молчание говорит больше, нежели все наши так называемые разборы и критики».
Пушкин позволил себе отойти от ангажированных изданий и предпринял попытку издавать «Современник». Вышло четыре номера из которых каждый последующий был убыточнее предыдущего и это была организованная публикой акция.
Одоевский пишет: «Тяжел гнев поэта! Тяжело признаваться перед подписчиками, что Пушкин не участвует в том или другом издании, что он даже явно обнаруживает свое негодование против людей, захвативших в свои руки литературную монополию! Придумано другое: нельзя ли доказать, что Пушкин начал ослабевать, то есть именно с той минуты, как он перестал принимать участие в журналах этих господ?.. Над этим похвальным делом трудились многие, трудились прилежно и долго».
Тогда, например, с журнальных страниц «Северной пчелы» было объявлено читающей публике, что «Пушкин уже больше не поэт, потому что издает журнал». Карамзин и Жуковский, Шиллер и Гете были журналистами, и никто не ставил им этого в вину, но в отношении Пушкина началась травля, закончившаяся тем, что ко времени гибели поэта на дуэли, у него было столько долгов, что вряд ли когда он с ними при жизни смог бы рассчитаться.
Роль торгашей от литературы в смерти поэта не менее значима, чем роль Дантеса. Дантес Дантесом, но то, что сделали с поэтом «рыцари-промышленники» (определение Одоевского) и читающая публика, предавшая своего поэта, - это разговор особый. Никто не ставил современникам Пушкина в упрек их жестокости по отношению к гению. Как известно, не бывает коллективной ответственности, бывает только коллективная безответственность.
Когда Н.В Гоголь вошел в пушкинский круг писателей, ему тоже не было пощады от площадной журналистики. Он писал Пушкину: «Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу… Грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель».
Кузнецова Любовь Алексеевна 19.07.2018 18:33 Заявить о нарушении
Владимир Волконский 19.07.2018 20:56 Заявить о нарушении
В общем, как говорится, "Бог терпел и нам велел". Если уж к Пушкину так относились, то другим писателям и поэтам не о чем сокрушаться. Всё нормально! Всё как у людей!)))))
Кузнецова Любовь Алексеевна 20.07.2018 09:45 Заявить о нарушении