Не кончается пытка Часть 1 2 часть цикла

SASCHA FINSTERNIS


Глаз цвета хаки

Пока ты сильный, пока ты прёшься по борьбе,
любая кукла умрёт от счастья на тебе.
Пока ты веришь, пока ты давишь рычаги,
рвутся целки, умирают целки от любви.

Глеб Самойлов

Не кончается пытка

Вампирский роман или что-то около того

                Не кончается пытка,
и карлик трясёт головой.
Всё непрочно и зыбко,
и взгляд твой почти неземной…
Словно всё здесь ошибка,
и сердце ждёт искры иной…
Потому так молчит и молчит
небо над головой…

Эдмонд Шклярский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



Мелкая суета и трепыхания


Поздно. Не скрыться. Не стоит в смятении
дуть на свечу.
Выйду. Ни вздохом не выдам волнения,
           не закричу.
Пусть меня гонят сквозь город простуженный
и через мост
прямо туда, где метелью разбуженный
старый погост…

Вадим Самойлов



Это всё цветочки, как гласит народная мудрость. Только вот о том, что ягодки впереди ждут, люди почему-то забывают. О том забывают, что сказать что-то типа «теперь они вместе, поэтому теперь у них всё будет хорошо» - значит сказать полную ерунду. Прямо-таки чушь сморозить. Рано радоваться. Мало оказаться вместе – надо научиться быть – да, вот именно что вместе. Не придумывать того, в кого влюблён, а любить того, чьи недостатки узнаешь и полюбишь – а иначе потеряешь того, кто с тобой.
Но и если примешь – это ещё не гарантия того, что всё будет хорошо. У всех практически со временем, а у многих и очень быстро, секс сменяется бытом. А от этого-то как раз люди и умирают… Только вот все почему-то считают, что это нормально, когда страсть сменяется просто дружбой. Не понимают, что французский роман «Супружеская жизнь» - самая страшная книжка на свете.
Или не все?! Есть ещё те, кто не хочет умирать, кто хочет через всё пройти к вечной любви, к вечной молодости?!
***
С вечера в субботу Миша хлюпал – который уже раз за зиму! – покрасневшим и сразу распухшим сопливым носом, и Катер почти насильно напоила его чаем с малиной (первую кружку пил добровольно, вторую – почти, дальше сопротивляться начал) и заставила лечь отсыпаться, будильник ставить не дала, только попросила сразу позвонить, как проснётся – там и договорятся, то ли он за ней зайдёт, если всё нормально будет, и они пойдут прогуляются, то ли, если уж всё-таки разболеется, она придёт дальше за ним ухаживать.
Так что утром в воскресенье Катер мрачно валялась на диване, слушала Колины – в восемь часов к Анкер прискакал, только они почему-то никуда не пошли, а в компе ковырялись, реферат какой-то сводили, что ли – заверения, что братец его спит сном младенца, тихонько посапывая простуженным носом, и волноваться Катер совершенно не о чем – позвонит. Крутила в руках мобильник, вспоминая фразу Соби «Взглядом номера не наберёшь» - но будить Мишу, как бы ни волновалась, всё же не хотела.
Он позвонил в самом начале двенадцатого. Сиплый-таки голос звучал тем не менее бодро и весело:
-Привет!
-Доброго утра! – улыбнулась Катер. – Ты как?
-Ну вот – как?! Нормально. Минут через сорок буду.
-Может всё же посидишь сегодня дома? – осторожно спросила Катер. – Давай я приду.
-Ну вот! – недовольно буркнул Миша. – Говорю же: всё хорошо. Что за привычка дурацкая вечно из меня страдальца да инвалида делать. Всё. Я собираюсь. Жди. Люблю, целую.
-Ладно, - вздохнула Катер. – Я тебя тоже очень люблю. Потому и волнуюсь. И забочусь. А ты не ценишь…
-Всё-всё! Ценю. Всё! Чмок! – и Миша нажал отбой.
…В дверь позвонили не через сорок минут, а через десять. Наверно, с тревогой, но и с радостью и нежностью подумала Катер, не из дома звонил, а уже на подходе к их дому.
-Чего ты, - сказал ей Коля, - иди дверь открывай.
-Катер, очнись, - окликнула её и Анкер, - Мишка пришёл, иди открывай.
Подавив, не до конца, впрочем, какую-то, не до конца тоже ясную, тревогу, Катер пошла открывать.
Тот, кто стоял за дверью, был не Миша.
Конечно, он постарел за эти восемь лет, что она его не видела, да и семнадцать лет – тоже не девять, и в её жизни тоже немало воды утекло – не особо-то и вспоминала, и всё же не узнать его она не могла.
Но и что делать сейчас, тоже не знала. Так и стояла молча. Смотрела.
-Кто там? – крикнула из комнаты мать. Катер продолжала молчать. Тогда мать вышла сама.
Немая сцена. Картина Айвазовского «Приплыли», что называется. Или как там? Репина? «Не ждали»? Но ведь точно – не ждали!
-Галка! – сказал он наконец. Мать скривила усмешку и сказала как раз то, о чём подумала Катер:
-Картина Репина «Не ждали»! Какими судьбами?! – и вдруг гримаса слёз перекривила её лицо. – Борька, чёрт побери! Откуда всё-таки?!
-Отовсюду! – пожал плечами отец. – Себя показал, людей посмотрел, лучше своей Галки не нашёл. Ты со мной как с без вести пропавшим не развелась?
-Нет! – мотнула головой мать.
-И не выписала?
Мать всё ещё мотала головой:
-Восемь лет неизвестно за кого за квартиру платила!
-Значит, я здесь всё ещё живу?! – отец явно был удивлён такой верностью и преданностью, и мать взяла себя в руки, слёзы ладонями отёрла,  загнала опять за спину выглянувшего с любопытством оттуда Женьку:
-Живёшь, Борь, живёшь. Заходи. Кать, это твой отец.
-Я поняла!..
-Анютку позови!
Катер позвала Анкер и Колю:
-Там отец наш с неба свалился, идите знакомьтесь.
А сама взяла сигареты и хотела выйти на площадку покурить.
Они все вышли в коридор, где мать уже целовалась с отцом под недоумённым Женькиным взглядом.
-Аня? – посмотрел на младшую дочь отец. – Поприличнее Катьки выглядишь. А это твой парень? То ж, приятное впечатление оставляет. Как зовут?
-Коля, - не очень приветливо буркнул Коля. Но тут отец заметил, что Катер зажигает сигарету.
-Ты чего?! – возопил он. – Не смей! Моя дочь не имеет права курить!
-Вот ещё! – разозлилась Катер. – Ты меня не растил и не воспитывал. Отец! Свалился, ****ь, на голову – звали его, можно подумать! Или ждали!
Отец задохнулся от негодования, но мать повисла у него на руке:
-Боря!!!
-Ладно, потом поговорим.
-Не подумаю! Не о чем мне с тобой говорить! Живи, а меня не трогай!
Катер зажгла-таки сигарету, и тут в распахнутую в подъезд дверь шагнул Миша.
Отец переключился сразу:
-А это что за уёбище?!
Не стоило бы говорить о Мишке в таком тоне!
-Че-его? – скроил он презрительную гримасу и шагнул к Катер.
-Куда прёшь? – крикнул отец, но Миша был уже в квартире. А Анкер пыталась объяснить отцу:
-Ты чего?! Это парень Катькин.
-Этот малолетка?! – бесился тот. – Да ещё с серьгами. Пидор, что ли? – Миша тем временем перехватил у Катер сигарету, пустил дым в лицо её отцу и теперь смотрел на него зло и иронично, даже презрительно. Такого снести Борис, конечно же, не мог. И не снёс. Развернулся и съездил по так взбесившей его нахальной физиономии. Мишка крикнул что-то невразумительное – так, клич боевой, и полез грудью вперёд, но и брат, и Катер попытались остановить его – обнять, успокоить, и это он воспринял как куда даже большее оскорбление, чем – по физиономии. Он тряхнул плечами – уберите руки! – и через три ступеньки сыпанулся вниз с лестницы.
Катер схватила с вешалки куртку – скорее за ним! – но отец на сей раз держал её крепко.
-Пусти! – шипела она. – Всё равно по-твоему не будет!
Отец что-то понял и ослабил наконец хватку, но догонять Мишку по горячим, что называется, следам было уже поздно. Минут пять в  возне, невразумительных криках всех присутствующих и в Женькином рёве точно прошло. Катер наскоро оделась и выскочила из подъезда.
Она жала на кнопки мобильника и слушала в который уже раз фразу «аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети» и думала, что пусть только он найдётся, пусть какой угодно злой или даже пострадавший – каким бы ни был, она сумеет отогреть его и жизнь его сносной сделать, лишь бы был – живой, когда к ней спустились сестра и Коля.
-Телефон выключил, - растерянно и огорчённо сказала Катер.
-Чего и следовало ожидать, - невесело кивнул Коля.
-Надо искать, - сказала Анкер.
-Будем, - согласилась с ней сестра.
-Кто найдёт, позвонит остальным, - распорядился Коля. – Катер, ничего не бойся, найдётся. Он же не совсем дурак!
За пару часов она обегала не только практически весь Чуркин, но и Змеинку, не зная, куда заглянуть, в какую ещё подворотню, какой магазин – и всё тщетно. Только молилась опять про себя – лишь бы нашёлся – какой угодно – спасёт, согреет и никогда больше никуда-никуда не отпустит, ни одному человеку на свете не позволит тявкнуть на него. Только бы нашёлся!..
А потом позвонил Коля:
-Всё в порядке, иди к нам. Он вернулся.
-Как он? – с нахлынувшим вдруг новой холодной волной страхом спросила Катер.
-Ничего. Пьяный только в жопу. А так – целый.
Когда Катер зашла в квартиру, из дверей туалета ей на руки буквально вывалился Миша – едва ли сам не зеленее, чем глаза его, с каплями пота на лбу, с прилипшими к этому мокрому лбу отросшими прядками…
-Ой… - выдохнула Катер. – Ну зачем ты так?! Я же за тебя, а не за отца!
-Всё нормально, - довольно презрительно скривил он губы и повёл плечами, пытаясь высвободиться из её объятий – но тут же и зашатался, и дал довести себя до дивана, уложить, под осуждающими взглядами Марии Владимировны и отца – Ивана Ивановича – пледом накрыть…
Всё, он больше не злился. Сам нашёл её руку, сам сжал крепко и ласково. И через минуту уже спал тяжёлым неспокойным сном.
Пришла Анкер, тоже, как и сестра, села около дивана, ласково провела по Мишкиным волосам:
-Маленький… Бедный, вечно на него всё валится…
Коля видел это, но даже этот чудовищный ревнивец не сказал сейчас ничего, понял: это только доброе отношение и сострадание, всё остальное – в прошлом.
-В институт завтра пойдёшь? – спросила Анкер сестру.
-На работу – придётся, - ответила Катер. – А учиться – нет. С ним буду. И… Ты ведь понимаешь, домой я после такого точно не вернусь. Собери мои шмотки самые нужные, отвези потихоньку, не все сразу, конечно, так, постепенно, к бабушке, договорись, чтоб я у неё пожила.
-Ладно, - кивнула Анкер. – А как же ты без компа учиться будешь?
-Вот проблема, - усмехнулась Катер. – А то у меня их на работе мало… Так сделаешь?
-Конечно!
-Ну иди…
Анкер вздохнула и поднялась. Скоро они с Колей ушли – вещи Катер на Нейбута отвезти.
Через пару часов Миша завозился, застонал, поднялся. Похоже, ему опять было совсем плохо. Катер смотрела на него жалкими, полными слёз глазами:
-Ну зачем же ты так?!
-Хватит уже, не самое подходящее время, - остановил он её, - отношения выяснять, когда тошнит. Хотел. Пусти.
Она вздохнула горестно и отпустила его руку.
Утром – это после того, как весь остаток дня и всю ночь она просидела – с редкими вот такими вот перерывами – на полу у его дивана, держа его за руку – он был почти уже в порядке. В школу, впрочем, так и не пошёл, поддержкой отца заручился, мол, стресс, всё такое, всё было вынужденно и неизбежно, и не надо поэтому его ругать, пилить, воспитывать…
Отпаивая его утром горячим крепким несладким чаем, Катер всё же не удержалась:
-Ну вот надо было так мучиться?! Я же не за отца, а за тебя. Я же почти сразу за тобой выскочила. Зачем же ты так?..
-Ой, ну хватит уже квохтать, - попросил он. – И так голова болит…
-Дать таблетку?
-Не надо. Ну болит и болит, хрен с ней…
-Что-то у нас не ладится в последнее время, - вздохнула Катер.
-Не ладится, - согласился Миша.
Словно шагая в холодную воду, да ещё и с обрыва, Катер спросила – внешне спокойно, но вряд ли обмануло его это спокойствие:
-Ты хочешь со мной расстаться?
Мишкины глаза потеплели:
-Нет, нет и нет. Мы – друг для друга. Это же очевидно. Я только хочу, чтоб ты поменьше квохтала и пыталась меня страдальцем выставить – тоже поменьше. Мы же любим друг друга. И хотим только друг друга, значит, всё правда, и мы ничего не придумываем. А нелучшие времена у всех бывают, что же, жизнь ломать из-за мелких ссор и непонимания…
Всё же он был большой умница, этот маленький Мишка, которому только неделю назад пятнадцать исполнилось…
-Мы вместе? – спросила она.
Он обнял её за плечи:
-Конечно. Но только б ещё хотелось, чтоб дурацких вопросов ты задавала тоже поменьше.
-Я дома больше жить не могу, - сказала она. – Буду у бабушки на Нейбута. Будешь ведь приезжать?
-Конечно, - опять сказал он. – Да там пешком час какой-то. А почему у бабушки, а не у нас? Мои бы точно против не были. Вон лоджия застеклённая тёплая, а в ней диван. Останешься?
-Нет, - вздохнула Катер. – Прости, это выше моих сил, чтобы с тобой в одной квартире, но не в одной постели.
-Понял, - не слишком весело кивнул он. – А сейчас хочешь? Сейчас точно никого не принесёт.
-Конечно, - кивнула она и вдруг испугалась: - А тебе ничего? Плохо опять не будет?
-Ну ты же обещала квохтать поменьше!.. Так хочешь?
-Да. Да!
Это было успокоение. В постели вместе они чувствовали, что – действительно вместе, что им вместе хорошо, и никого другого для них обоих быть не может.
А значит, всё будет хорошо. Потому что просто уже всё хорошо. А мелкие недоразумения… Они же не превратили секс в быт. И никогда не превратят!
***
Крупными хлопьями – раз в год такое и бывает, да и то – не каждый – снег валил на палубу «Надежды», на воду за бортом, таял там, смешиваясь с ней. Надежда стояла, прижавшись к мачте голой спиной – и не чувствовала холода. Казалось, нет у неё сейчас ни спины этой, ни вообще тела. И перья крыльев, пушистых, кудрявых, огромных, чистых белых крыльев превращались в хлопья снега и тоже валились на палубу «Надежды», на воду за бортом…
Это была не печаль, во всяком случае – не её печаль. Впрочем, любая печаль – её, она едина со всем миром, с этой «Надеждой», фото которой дома стоит у неё в рамке как самый лучший её портрет, с этим валящимся на её, Надежды, палубу влажным снегом, со всеми людьми, в отличие от неё живущими по законам материального мира и – о ужас! – считающими, что по ним можно жить…
Кто-то считает, что по ним – нельзя. Но как-то – можно. Вот с ними она едина вдвойне, втройне – многократно. Им она поможет. Должна помочь. Ведь если найдутся единомышленники, те, кому стоит помочь, всё будет уже не так бессмысленно…
***
На самолёт билетов до Владивостока не было. Было безумно жаль лишнего дня, который придётся потратить на дорогу, но делать ничего не оставалось, и Лёшка решил лететь до Хабаровска, а там – на поезде. Но, уже отсчитывая последние километры стуком колёс на стыках, он понял, что случившееся – к лучшему. Глядя на серое приморское небо, на снежок, мирно и ласково засыпающий уже проплывающие мимо девятиэтажки окраины, он нутром почувствовал, что именно так и можно только возвращаться – прочувствовав, ощутив кожей и нервами это своё возвращение.
Домой он не пойдёт – что ему там делать, чего ловить… Он пойдёт к Катер. Она поймёт, что это вполне возможно – подождать три года, из которых полгода прошло уже. Она дождётся. Он верит – дождётся. А на четвёртый курс, как и все физтеховские целевики, он вернётся сюда, в ДВОРАН, бывший ДВНЦ…
Дверь открыл незнакомый мужик и сообщил, что Катер здесь больше не живёт. Не надеясь на вразумительный ответ, думая, что же теперь делать, на мобильник, что ли, звонить, может, не меняла она номера, Лёшка всё же спросил:
-А где?
-У бабушки, - пожал мужик плечами. – Не захотела, видите ли, с отцом…
Ладно, бывал он и у бабушки…
…Дверь открыл едва знакомый по прошлогодним музыкантским делам парнишка. Миша Ярославец, вспомнил Лёшка. Что он здесь делает? Но ладно, решил Лёшка, разберёмся потом. Успеем.
-Кто там? – крикнула из комнаты Катер.
-Лёшка, - Миша тоже вспомнил имя немного знакомого барабанщика.
Кутаясь в плед, уютно шаркая домашними тапочками в виде медвежат, вышла Катер – спокойная, домашняя, от этого ещё более милая… Увидела… И не нашлась что сказать… Нашёлся Мишка, что-то уже начавший понимать:
-Пошли в комнату… Ты, Лёш, садись…
Лёшка завозился в кресле, пытаясь в его уюте найти почву под ногами.
-Ну? – прервала Катер затянувшееся молчание.
-Ну ты же знаешь, - начал Лёшка, - что я поступил на физтех, на ФУПМ. Катер, милая, так было надо.
-Я и сразу не спорила, - кивнула Катер, - а теперь и тем более.
-Я целевик – я вернусь после третьего курса. Целевики ведь здесь доучиваются.
Миша смотрел на него с нарастающим напряжением, и Лёшка чувствовал это – и всё же сказал самое главное, то, что стоило бы говорить наедине, но не было сил ждать, а этот нахальный мальчишка, похоже, не собирался никуда и, более того, кажется,  имел к Катер какое-то отношение:
-Дождись меня…
Катер молча мотнула головой, посмотрела на Мишу, позвала его взглядом, он присел на подлокотник её кресла, она обняла его за плечи и тогда только сказала:
-Поздно. Я уже не дождалась. Я – с Мишей. И я его люблю. Прости…
Тогда Лёшка обратился к Мише:
-Зачем тебе это? Ты более чем молод. Зачем тебе этот цинизм? Тебе ещё можно на что-то надеяться, в вечную любовь верить не поздно. В то, что можно жить, не предавая. Зачем тебе девушка, которая становится твоей, предавая меня? Она создана для меня. Что ты, совсем мальчишка, можешь понимать?
Мишка мотал головой и ничего не говорил.
-А я для неё всё сделаю. Да, в каком-то смысле я первый предал, но и она меня предала. А я всё ей прощу, любое предательство. И верю, что она мне тоже всё прощает. Прощаешь?! – обернулся он к Катер.
-Прощаю, - кивнула она головой, крепче прижимая при этом к себе Мишкины плечи.
-Вернись… - попросил Лёшка.
-Нет! – решительно замотала головой Катер. – Нет! Прости, всё ушло ещё в августе. Ничего не осталось. Я Мишку люблю.
-Ты же меня любила,- вздохнул Лёшка. – И мы же оба верили в вечную любовь. Любила?
-Любила, - печально закивала головой Катер.
-Больше не любишь… - вздохнул Лёшка.
-Люблю… - вздохнула она. – Как человека. Я ни за что на тебя зла не держу. И очень к тебе хорошо отношусь и желаю тебе только хорошего. Но – прости – я тут уже ни при чём…
-Это же так мерзко: сперва с одним верить, что всё навсегда – со мной, то есть, потом с другим – с тобой, – он взглянул на Мишку, словно ища у него поддержки в этом перевернувшемся мире, – тоже навсегда. Ложь во всём этом. И в том, как я себя сейчас веду – тоже ложь… Мне бы сейчас в охапку тебя сгрести – стала бы спорить?! Или ему по мордасам надавать – раз дорогу перешёл. А не хочется почему-то… Просто вижу, что бесполезно всё. Зачем, раз не любишь больше?! Хотя я-то тебя всё равно люблю. Любую. Даже предательницу…– Лёшка замолчал – и словно вдруг окончательно понял, что и соломинки для него не осталось. – Ладно, ребята, хорошо с вами, хоть и плохо, но только пошёл-ка  я домой…
Катер закрыла за Лёшкой дверь и вернулась к Мишке. Он сидел каменный и отчуждённый.
-Миш, прости…
-Не за что. Ты же не скрывала. Я же знал…
-А что тогда?
-Да ведь прав он. Противно всё. Я не о тебе. Жизнь просто мерзко устроена. Прав же Лёшка-то ведь! Цинично.
-Ты хочешь меня бросить? – Катер знала, как бесит Мишку этот вопрос – и всё же в страхе не могла удержаться, чтобы снова не задать его. Мишка, конечно, рассердился, но как-то устало и привычно уже:
-Да задолбала уже! Нет, ясен хрен. Никто мне кроме тебя не нужен. Мне только с тобой хорошо. Ну если я каждое твоё дыхание как своё чувствую! Успокойся. Мы хотим справиться – мы справимся со всем. Это ведь не Лёшка против нас – он мне всё равно симпатичен: раз ты его любила, значит, он здоровский – это против нас  весь мир… Ой, ****ь, всё равно тошно… - Он спрятал лицо у неё на груди, и она бесконечно нежно и в то же время неистребимо страстно – быстро и нервно, даже истерично слегка – целовала его в отросшие каштановые волосы, уже помеченные парой мелированных прядей. До прихода бабушки было не меньше часа – на всё ещё (хоть это «всё» и происходило уже за полчаса до прихода Лёшки) хватало времени.
…Лёшка вышел из подъезда и печально закурил. Жить не хотелось. Нет, он, конечно, будет жить. Жить внешне нормально и успешно. В монастырь не уйдёт ни в прямом, ни в переносном даже смысле. А когда-нибудь и женится. И к жене будет хорошо относиться и обращаться с ней тоже будет хорошо. Она же не виновата, что она – не Катер. Не та девушка, которая одна ему и нужна по-настоящему. Что ж, все так живут. Никто не доносит до финишной черты единственной и вечной любви. Ну может только некоторые. Очень немногие. Избранные. Может, этот маленький музыкант такой. Хотелось бы верить. Пусть у Катер всё сложится, пусть даже не с ним, не с Лёшкой… Он ей желает только счастья. Только счастья…
***
-Да что ж это за дела-то такие! – в сердцах воскликнула Мария Владимировна. – Что ж это за народ такой у меня – ничего сделать толком не в состоянии!!
-Ну так Вы-то сами тоже… - осторожно высказался Васька – и спрятался за Витькину спину. Мария Владимировна не стала ругаться, промолчала устало. Что сделаешь, если уж действительно и она сама тоже оказалась не в состоянии установить нормально этого чёртова нового Касперского – так, чтоб всё оставшееся к чёрту не повылетало.
-Да ладно Вам, - нашёлся вдруг Витёк. – Надька Шапошникова в триста семнадцатой ставила с теми же проблемами – и поставила. Давайте уж позовём её, чего там. Гордиться нечем…
-Это из Егора Анатольевича лабы? – не обрадовалась Мария Владимировна. Они ж конкуренты наши! – и вдруг сдалась: - Хорошо, давайте позовём – что ещё нам, неумехам, делать осталось. Катюш, сходи, прояви чудеса дипломатии…
…Непорядок… Дверь в триста семнадцатой – нараспашку, включен единственный комп – и никого. Катер примостилась на краюшек стула перед этим единственным включенным компом – привлекла картинка на рабочем столе.
Не стилизованная, а настоящая грозовая молния рассекала по диагонали – из левого верхнего угла в правый нижний – чёрное небо экрана, и висели в небесной черноте обрывки фотографий. Того, кто был слева, не узнать Катер не могла: гордо подняв голову, презрительно оттопырив губу, сложив руки на причинном месте, на неё величественно взирал немыслимо прекрасный Вадим Самойлов. Того, чей портрет висел в небе справа, Катер не знала. Он стоял в той же позе, что и Вадим, но был много моложе – лет семнадцати, может быть, или восемнадцати, в его деланном презрении виделась игра, а во всём облике – огромный заряд необузданной сексуальности. Впрочем, вспомнила она, видела она его пару раз во дворе бабушкиного дома.
-Это мой брат троюродный, тоже Вадим, - услышала Катер и обернулась. У неё за спиной стояла девчонка с пятого курса, которая, кажется, тоже жила в бабушкином доме. Высокая, худющая, длинноногая. С вишнёвыми короткими волосами и проницательными, хотя и довольно ехидными (хотя почему «хотя и») глазами.
-Понятно, - кивнула Катер, хотя, как обычно, понятно-то и не было ничего.
-Похож? – спросила девчонка.
-Кто? – не поняла Катер. – На кого?
-Вадим, - пояснила хозяйка компа. – На Вадима.
-На Вадима похож, - согласилась Катер. – На настоящего Вадима. Но не на Самойлова. Хотя тот тоже самый что ни на есть настоящий.
-О как! – восхитилась девчонка. – Люблю людей, которым ведомо, что значит настоящий Вадим. А я Надька.
-Шапошникова?
-Ну да. А постой! Мы же с тобой в одном доме живём. Да?
-Да. То есть почти. Я там сейчас у бабушки живу. С отцом поругалась вусмерть.
-А ну-ка посмотри мне в глаза! – вдруг потребовала Надька. – Ну правильно! Всё как бабушка говорила. Мы с Вадимом должны стать той кривой, которая вывезет сестёр Иваненко, чтобы они стали наконец сёстрами Ярославец, и это не стало скучно. То есть мы как-то можем разыграть, как бог, как сама судьба, судьбы тех, кто гораздо больше остальных имеют в этом мире, и которые страдают оттого, насколько это мало, ибо чем больше имеешь, тем лучше понимаешь, насколько это ничтожно мало, кто не может мириться с тем, что любовь и даже сама жизнь конечна в вечности. Уф-ф, какую длинную фразу я сказала – и как гладко! Впрочем, сколько раз говорила я её про себя! И всё же у тебя действительно глубокие и больные глаза. Потому что ты любишь своего Мишку – а на него валятся все досадные мелочи мира – и нет никаких крупных бед – а чувствует он себя в угол загнанным… Мир не тот, каким должен быть – как же ему – и тебе тоже! – с этим смириться?! Что-то вы должны этому противопоставить! Доказать себе и всему миру, что можно всю жизнь быть молодыми в душе, всегда страстно рваться друг к другу! А ты, кстати, чего пришла?
-Меня Мария Владимировна послала тебя позвать помочь… - вспомнила Катер.
-Ну пошли, - согласилась Надька.
***
Университетский актовый зал служил сегодня не науке, а музыке.
…Они играли последними – приобрели уже всё-таки какой-никакой авторитет.
Анкер переводила глаза то с Коли на Мишу, то с Миши на Колю. Остальные музыканты тоже излучали энергию довольно-таки неслабо – обаяние, вдохновенное рас****яйство – и всё же глаза бегали по братьям, сбиваясь на остальных лишь изредка и случайно. Анкер взглянула на сестру. Да, её-то глаза не бегали… Упёрся взгляд в Мишу, другие просто не существуют. А сама Анкер? Ведь сколько раз говорила себе совершенно искренне, что никто кроме Коли ей не нужен – и тут же ловила себя на мимолётной нежности к навсегда отданному Катер идеалу.
А чего! Коля по барабанам своим лупит куда как вдохновенно. Коротенький ещё хвостик светлых вьющихся волос задорно подскакивает при каждом ударе палочек.
Но Миша!.. Вот ведь действительно – голос! Чушь ведь всякую поёт – не в склад, не в лад… И сам при этом – словно демон в него вселяется, словно сам он становится – демоном… Раньше, Катер видела это на видео, моталась ещё за ним -  с потрясающей экспрессией – чёрно-красная грива, сейчас этого не хватает, и всё же…
Ни в склад, ни в лад?! Ээээ… Всё же стоит попридержать язык, что песня вроде как нехороша. Нет лоску, слова «вкривь и врозь», а всё же… Больной нерв задет, всё остальное – просто ***ня.
-Если к примеру какой-нибудь придурок
  бросит небрежным движением окурок,
  пёс мой просто с цепи срывается,
  лает и кусается
  и отгрызает несчастному яйца!!!*
Миша просто на самом деле перевоплощается в героя по имени «мой собака Рекс» - подвывает, подскуливает, рвётся с прикреплённой к хальсбанду цепи. Песенка – позерская – но от этого не менее правдивая и искренняя.
 -Просто у собаки моего
  очень обострённое чувство справедливости…*
…-Всем оставаться на своих местах! – прогремело в зале. Милиция. Собаки, причём далеко не такие, конечно, как Рекс. «Руки за голову».
Потом как-то ясно стало, что искали наркоту. Нашли, нет – бог весть. Только остаток ночи и Миша, и Коля, и остальные музыканты и их группы, и других, что раньше них отыграли, провели в отделении, сестёр же туда не пустили, и любимых своих они – и Иван Иванович с ними был – получили только под утро…
-------------------------------------
*Владимир «Ози» Яковец «Мой собака Рекс»
***
Ругань без обид и ссор – всё равно она всё же ругань. Печально, но она всё равно остаётся руганью… Вот так-то вот…
Голова Катер лежала у Мишки на коленях. Улыбаясь, ему можно сказать о чём угодно. Это только плакать нельзя. Не любит он, когда она плачет. Сразу уходит в себя, замыкается, закрывается. Попросту – делается чужим. Любимым, но недоступным.
Катер легонько касалась пальчиками его лица, его дивной шелковистой кожи – и  при этом и любила его – и ругала.
-Я просто в шоке! – совершенно искренне ужасалась она – и сама пугалась своего ужаса. А ну как он всё же увидит не улыбку (вымученную-таки…) и ласку, а – ругань?!
-Ну ты же понимаешь, что ничего не было, - возмущался он – и всё же не сердился, всё же тоже по щеке гладил. – Никакой наркоты!
-Ага, - печально соглашалась Катер, не отрывая, впрочем, кончиков пальцев от бесконечно любимого и желанного лица, - наркоты не было. А также не было и четвертной двойки по литературе. Нельзя тебя ни на минуту без пригляду оставить… Нет, ну честное слово, физику вытянули, так теперь в литературе будем тонуть?! Ну честное слово, ей-богу! (Лучше замолчать, - подумала она. – Вдруг мы всё же уже ссоримся?! Этого же не должно быть!)
-Ну хватит уже, честное слово! Давай займёмся чем-нибудь более приятным и конструктивным, чем обсуждение неприятностей! – Мишка наклонился к губам Катер. – Я хочу тебя. Успеем?
Катер молча потянула вверх, через голову, его футболку.
Не стянула. Не успела. «Джиги-дзаги», что недавно поставила она вместо «Вива, Кальман!» - это на весь дом. Руки прочь от Мишиной футболки! Возьми телефон! Бывают моменты, когда и любимейшая песня не в радость!..
Катер поморщилась, словно зуб заболел – и потянулась к телефону.
-Я забегу минут через десять? – спросила Анкер.
-Пойдём покурим, - сказал Миша, одёргивая футболку – и не то чтоб раздражённо, но недовольно.
Катер на миг отстранилась от грешного своего сокровища.
-Я не хочу. Миш, я тебя люблю. Что бы ни было – люблю. Просто грустно, что всё ¬ так… Ладно, иди покури. Я правда не хочу пока.
Зачем она так?! Может, ломает сейчас что-то безвозвратно?! (Только кто это подумал?! Она? Он? Те, кто взялись придумывать за них их историю – Вадим и Надежда – их кукловоды?)
…Куртка осталась висеть на вешалке. И остался в куртке его мобильник…
Пару коротких минут всё было спокойно, а потом резанула такая острая и больная тревога, тоска такая, что Катер аж задохнулась.
Она выскочила на лестничную площадку – Миши не было. Она выбежала из подъезда. Свежий снег говорил ей, что последние пару часов из подъезда этого никто не выходил