1941. Петрищево. Глава 2

        Фогель ступил на крыльцо. Морозило, на чёрном небе высыпали крупные звёзды, над

  печною трубой свечкой поднимался дымок. Он поднял воротник шинели, надвинул на уши

  пилотку и, поёживаясь, быстро зашагал к своему временному пристанищу, на окраину

  деревни, которая казалась вымершей. Нет, из окон нескольких домов струился слабый свет,

  слышались неподалёку нестройные голоса, а чей-то простуженный тенор выводил визгливо-

  фальшиво мелодию "Хорста Весселя".

      -Гуляют...-неприязненно подумал офицер. -Победители...Отловили глупую девчонку, а

  радости, будто сражение выиграли.

      Хмель выветрился, на душе было гадко, вяло путались мысли, а во рту словно табун

  лошадей погулял. Тех самых, что не удалось сжечь авантюрной девице...

      Отодвинув низкую тучу, выкатилась безмятежно луна, и при мертвенном призрачном

  свете Фогель увидел на снегу чёткие отпечатки босых ног, двух маленьких ступней,

  перекрываемых местами следами грубых солдатских сапог.

     -Ч-чёрт...-пробормотал растерянно лейтенант.-Но так-то зачем? Что за

  средневековье?!

      Он прибавил шаг. Через минуту впереди показалась нелепая процессия : избитая,босая,

  в одной сорочке партизанка и топавший сзади с отомкнутым штыком тепло одетый солдат.

     -Хальт!-зарычал Фогель, чувствуя, как горячим комком запульсировало внутри бешенство

 -Стоять! Куда? Зачем? Кто приказал?

     Рядовой нехотя, отводя в сторону взгляд, ответил :

  -Господин подполковник распорядился выводить фройляйн на прогулку. Я думал, вы знаете.

  Идиотски хихикнув, добавил :

 -Наверно, затем, чтобы в свой большевисткий рай свеженькой, с мороза явилась...

    -Сволочь...-промычал, скривившись, Фогель. -Она же босиком! А если бы это была твоя

  жена? Или сестра? Что тогда? Ты так же веселился бы?

     Солдат посуровел, переступил с ноги на ногу.

    -Моя жена, господин лейтенант, сидит дома, под Ганновером, и по лесу ночью не

  шастает! А я всего лишь выполняю приказ. И к тому же не издеваюсь над русской, как

  другие.

   -Что ? Какие ещё другие? Говори!

    Конвойный помялся, замёрзшее лицо его с каплей под носом приняло скорбное

  выражение.

    -Да там, у вас в доме...Кранц с Таубе то керосином её напоить хотели, то спичками

  поджигали, ещё шею ей пилой пилили...Я не давал им! Дегенераты они, господин

  лейтенант! Ушли они уже, спать...

     Фогель тоскливо взвыл :

   - О Боже! И это мой образцовый взвод?! Одни садисты и стукачи! Завтра разберусь!

  Всё, оловянный солдатик! Веди её обратно. Прогулка закончена!

    Во время нелицеприятного разговора девушка стояла молча, переступая босыми,

  наверняка ничего не чувствующими ногами. Взгляд её тёмных, выражающих прежде лишь

  высокомерное презрение к истязателям глаз, смягчился, повлажнел и, при тусклом

  лунном свете Фогель сумел разглядеть одну тяжёлую, безнадежную усталость...

    Она, вряд ли понимая быструю, лающую речь, несомненно хорошо поняла интонации и

  догадалась, что сухопарый этот немчик не желает ей зла. Слабое утешение...

     Вернулись в избу. Хозяева, Василий и Прасковья Кулики мигом, что тараканы, сыпанули

  за печь. Пленница присела на лавку, прикрыв глаза. Фогель, стараясь не глядеть на неё,

  буркнул конвоиру :

    -Когда поведёшь её на...прогулку, пусть на ноги что-нибудь наденет. Я сказал!!!-

  рявкнул он, увидев протестующий жест солдата.

    Прошёл в свою комнатёнку, сбросил на кровать шинель, полез в тумбочку. Выглянула на

  свет пузатая бутылочка марочного "Арманьяка", приберегаемая для особо торжественного

  случая. Ну, например, для парада немецких войск на Красной площади Москвы. Хотя это

  событие и откладывалось на неопределённое время.

   -Плевать!-бормотал немец, сдирая пробку с бутылки.-Напиться, нажраться, и чтобы

  ничего не видеть, не слышать, не знать. Пусть они сами, потомки Фридриха убогого,

  дыбу сооружают. А меня-что, дальше передовой не пошлют,ниже солдата не разжалуют...

    Он, стуча горлышком ьутылки о грязный стакан, набулькал доверху и залпом влил в себя

  огненное пахучее пойло. Отдышался, понюхал жёсткую хлебную корочку и прилёг, не

  раздеваясь, на кровать.

    А в горнице размеренно тикали ходики, отстукивая последние часы многих и многих

  жизней. Дремал в углу конвоир, зажав коленями винтовку. Прасковья, боязливо

  поглядывая на него, закутала ноги девушки одеялом, с трудом натянула носки с

  заштопанными пятками.

    -Спасибо...-неслышно, одними губами прошептала та.

    Вздыхал на печи, робко покашливая, старый Василий. Прасковья жалостливо поглядывала

 на пленную. Девушка, казалось, дремала, покусывая распухшие губы, подрагивали

 голубоватые веки. И-тут же вздрогнув, недоумённо посмотрела на старуху.

   Прасковья, оглянувшись, шёпотом спросила: -Ты чья будешь?

   -А вам-то зачем?-нахмурилась девушка.

   -Да так..-пожала плечами хозяйка.-Сама-то откуда?

   -Из Москвы...-тяжко вздохнула пленная.

   -Родители есть?

   Ответить та не успела,-в дом ввалились Айхвальд с переводчиком Рульке. Прасковья как

 ошпаренная отпрыгнула, вскочил, роняя винтовку, конвоир, не шелохнулась лишь девушка.

  -Что за бардак?!-заорал в бешенстве обер-лейтенант.-Тебе что приказали, чучело?

 Девке прогулки при ясной луне прописаны, а они тут идиллию устроили!

   Партизанка неожиданно громко, нараспев, ни на кого не глядя, произнесла :

   -Ах, если бы латы и шлем мне достать!

   Я стала б отчизну свою защищать!

    -Афоня!-обернулся Айхвальд на переводчика.-Она что, бредит?

   Тот ухмыльнулся :-Никак нет! Фройляйн Гете цитирует. Демонстрирует образованность.

   -Гете? Это становится забавным! Может надеется, что мы её пощадим? Да, а где наш

 ценитель изящной словесности?

   -Здесь я.-мрачно донеслось от дверей.-Какого чёрта вам здесь нужно, господа палачи?

   -Да как тебе сказать, Генрих?-присаживаясь и закуривая, спокойно ответил Айхвальд.

 -Комендантская проверка, если тебя устраивает такая формулировка, а может, я просто

 соскучился по твоей доброй физиономии. А вдруг, думаю, ты врага в постельку свою

 холодную уложил, да сказки братьев Гримм на ушко шепчешь? Или что ещё почище?

 Впрочем, нет,-это твоя очаровательная наложница нам твоего любимого романтика

 декламирует, что, несомненно, делает всем честь. А ну встать!-внезапно гаркнул он,

 обращаясь к пленной.-И вон пошла! Солдат, выводи!

   Девушка, свысока посмотрев на офицера, твёрдо направилась к выходу. Айхвальд,

 увидев носки на её ногах, хотел что-то сказать, но лищь махнул рукой.

   -Садись, либерал...-вяло произнёс он.-Не понимаю тебя, Генрих. Девчонка-уже труп, и

 не нужно её жалеть. Нет, я осознаю, что у неё есть родители, и жених наверняка,-девица

 видная. Но,-кто её просил воевать с нами? Кто? Сидела бы, дура, дома, молилась на

 своего Сталина, готовила обеды,-была бы жива. А так...Ком а ля герр...Она-враг, Генрих,

 и должна, и будет уничтожена! Думаешь, она тебя пощадила бы? Не уверен. Всё!

 Никогда, слышишь-никогда не показывай врагу свою слабость, свою жалость! Ты ведь не

 хочешь, чтобы нас перестали бояться?

   -Я хочу...-едва прошептал, еле шевеля губами Фогель,-Чтобы ты убрался вон. Вместе с

 этим...полуарийцем и ублюдком по совместительству. И не надо мне тут разводить...

 антимоний в духе доктора Геббельса. Я и так...умный...
 
   Айхвальд искренне изумился.

   -Да ты пьян?!-с весёлым пафосом вскричал он, театрально вздёрнув руки.

   -Душевные раны бальзамируешь? А впрочем, жри! Может, доблести добавится. Не забывай,

 мой друг,-именно тебе поручена высочайшая миссия,-диверсантку с верёвкой обвенчать!

 Пойдём, Афоня!-обернулся к невозмутимо курившему переводчику.-Да, кстати, давно хотел

 тебя спросить, почему у тебя такое нелепое имя?

    Толмач мило улыбнулся.

   -Папа мой очень поэта Афанасия Фета жаловал,-в его честь и назвали. Я же больше по

 немецким классикам специализировался, зов крови, так сказать.

   -Поганая у тебя кровь.-мрачно пробормотал Фогель, на что Рульке лишь криво

 усмехнулся, а Айхвальд жизнерадостно заржал.

   -Так, мы уходим! Прощай, Генрих, и помни обо мне! Спать хочется, давно ночь. Смотри-

 утром чтобы как огурчик был!

   Втроём вышли на крыльцо. Фогель, тронув обер-лейтенанта за плечо, умоляюще попросил:

  -Слушай, может без меня обойдётесь, а? Ну соври что-нибудь Рюдереру! Скажи-заболел,

 или упился до положения риз! Ну не могу я! Не палач я, а солдат, понимаещь ты это?!

    Айхвальд, брезгливо сбросив с плеча дрожащую руку, жёстко ответил :

    -Я-то понимаю, но поймут ли другие? Хотя-делай что хочешь, но знай-идёт война, а за

 саботаж в военное время сам знаешь, что полагается! Всё! Утри сопли и иди поспи, пока

 время позволяет. Идём, Рульке!

   Новому часовому, сменившего прежнего службиста, было глубоко наплевать как на

 пленную, так и на ночные променады. Справедливо рассудив, что в это волчье,-четыре

 утра, время, его вряд ли кто-то потревожит, немец устроился в тёплом углу, достал

 потрёпанную книжку и углубился в чтение.

   Измученная девушка прилегла на лавку. Тихо, слышны только унылое тиканье ходиков да

 шелест переворачиваемых страниц. Постепенно, полегоньку, алым полотнищем вздымалась над

 подмосковным лесом декабрьская заря, но здесь, в испуганной деревеньке, в стоящей на

 отшибе избе всё баюкала постояльцев ночь.

   -Жаль...-тихонечко прошептала девушка.

   -Что, милая?-склонилась к ней Прасковья.

   -Жаль, говорю,-снова шевельнула распухшими губами девушка.-Что так мало пожила, что

 так мало успела сделать...

   -Бедная ты, бедная...-доброе лицо старой женщины страдальчески сморщилось.

    Вышел к ним, пошатываясь, всклокоченный, в расстёгнутом мундире, лейтенант Генрих

 Фогель. Долго, тупо смотрел на партизанку. Затем сказал громко :

   -Я отпустил бы тебя прямо сейчас! Ты мне не нужна! Я с девчонками не воюю! Но этот,-

 Фогель указал на принявшего стойку "смирно" солдата,-либо пристрелит меня тотчас, и

 будет прав, либо утром меня повесят вместо тебя! Понимаешь? А я этого не хочу!

 Поверь,-мне искренне жаль тебя, но я бессилен! Ну зачем ты пришла сюда, зачем?

 Такая ты красивая, и Гете знаешь...

   -Данке...-проговорила девушка.-Спасибо. Я всё поняла.

   Фогель, постояв некоторое время в оцепенении, вдруг бросился к лавке, упал перед

 девушкой на колени и сграбастал в свои ладони её маленькие холодные пальчики.

   -Мёртвая!-горячо забормотал он.-Ты же мёртвая! За что ты мучаешь меня?!

   Вскочил, дико захохотав, и бросился вон. По дороге его занесло, лейтенант зацепил

 гирьку ходиков, и та, покачавшись, бессильно повисла. Замерли стрелки, время застыло

 на половине пятого утра.

   -Совсем чокнулся от шнапса своего,-осудила Прасковья, снова подсев к девушке.Солдат,

 ухмыльнувшись и покачав головой, уселся в свой угол и раскрыл книжку.

   Прасковья, чуточку помявшись, с запинкой спросила :

  -Позавчера-это ты была?

  -Я...Немцы сгорели?

  -Нет, говорят...

  -Жаль. А что сгорело?

  -Кони ихние сгорели. Оружие, сказывают, сгорело...

   Девушка едва заметно улыбнулась, облизнула пересохшие губы. Морщась от боли,

 перевернулась на спину, устало прикрыла глаза. И, неожиданно, нараспев, начала :

                -Кто власть тебе такую дал,
                Палач, над бедной, надо мною?
                Меня будить ты в полночь стал...
                О, сжалься, и оставь живою!
                Хоть до утра-казни тогда!
                Я молода, так молода!-
                В руках врага я пропадаю!
                Я завтра, завтра умираю!

   -Ой, девонька, ты что?!-испугалась Прасковья.-Не захворала ль часом? Лоб то

 горячущий какой! Ох, чайку бы тебе, да тот аспид разве позволит?

   -Не беспокойтесь..-погладила руку Прасковьи девушка.-Ничего мне не нужно. И не

 бойтесь за меня,-я просто Гете читала, из "Фауста", стихи великого немецкого поэта...

   -Фашиста?!-вытаращила глаза женщина.

   -Да нет...-лёгкая улыбка осветила чистое лицо девушки.-Он давно жил, когда не было

 на свете никаких фашистов...

   -Ох, милая, милая...-протяжно вздохнула Прасковья.-Казнят ведь тебя поутру...

 Я то как с этой мукой жить буду?! Звать-то тебя как, голубонька?

   -Таня..-тихо ответила девушка.-Просто Таня.

 ...Немцу, видимо, надоели едва слышные перешептывания у дальней стенки. Бормочут

 русские дуры что-то, сосредоточиться не дают. Оторвав костлявый зад от лавки, он,

 наставив указательный палец на Прасковью, грозно прошипел :

 -Матка, цурюк! Ферботен! Пиф-паф!

   И, увидев неподдельный испуг женщины, довольный собой, рассмеялся.

  ...Лейтенант Генрих Фогель застрелился в семь утра. Едва синеватый рассвет начал

 вползать в тусклое оконце его каморки, лейтенант прицельно расстрелял столь же тусклое

 зеркало, вначале показав своему искривлённому двойнику язык, затем вложил в рот

 горячий ствол" Вальтера" и, прошептав"О, Майн Готт"!, нажал на курок.

    Но, прежде чем принять последнее в своей жизни решение, офицерик пил всю ночь.

 Он то дико смеялся, то, гримасничая перед зеркалом, воображал себя Мефистофелем, и,

 путаясь, произносил пространные монологи, то плакал, уткнувшись бледным лбом в

 строганые доски стола. Фогель страстно целовал эти доски, рисуя в безумном ,

 отравленном мозгу картины, что именно из этих отполированных временем досок сколотят

 ему прекрасный гроб, и понесут его хладный труп пред рыдающим воинством четыре

 капитана. Как принца датского, Гамлета...

   К пленной девушке Фогель больше не выходил. Он абсолютно уверовал в ту простую

 мысль, что девушка вознеслась на могучих крыльях на свободу и грозно парит над

 снежным безмолвием, подобно мифологической Немезиде. И именно он, жалкий шваб, одарил

 её этой свободой. Фогель даже подполз к окну и льстиво помахал равнодушному небу...

   ...Находящийся в соседней комнате часовой, вздрогнув от громких выстрелов, взлетел

 пружиной. Он рванул дверь, всё понял и, выбежав на крыльцо, поднял тревогу. Первым

 примчался Айхвальд, тут же подоспели другие. Герра пока решили не беспокоить.

 Обер-лейтенант проявил завидную  расторопность. Мигом отправив десяток солдат из

 взвода покойного ныне Фогеля ставить виселицу, он поднёс крепкий кулак к носу

 единственному из немцев свидетелю самоубийства.

   -Ты ничего не видел, ничего не слыщал! Понял? Это приказ! Проболтаешься кому-

 пристрелю самолично! Быть рядом со мной! Вопросы?

   Подошёл к спокойно сидевшей пленной, гневно сузил глаза.

  -Тварь...-прошипел злобно.-Гадюка...Чем, интересно, ты слизняка нашего так

 очаровала, что он решил на небеса себя отправить? Молчишь?

   Айхвальд замахнулся на девушку, но бить не стал, лишь процедил в бессильной злобе:

 -Ничего, скоро в аду встретитесь. Оба! Ну, порадуйся пока!

    Офицеры вошли в комнату, где крепко пахло порохом и свежей кровью. Бывший недавно

 Генрихом Фогелем труп непринуждённо лежал на грязном полу лицом вниз, багровая

 блестящая лужа растеклась вокруг головы. Пистолет валялся рядом.

   -Сопляк!-толкнув ногой тело, прошептал Айхвальд.-А это что?

   На столе, средь царившего хаоса, белела бумажка. На ней была криво нарисована

 виселица, болтался на верёвке человечек в фуражке с высокой тульей, ниже прыгающими

 буквами шла надпись:" Желаю тебе, Гейнц, подохнуть такой же смертью, в русском плену.

 И вам, господин подполковник, тоже! Прозит!"

   Выругавшись, офицер скомкал листок и сунул его в карман. Выйдя из покойницкой и

 приставив к дверям часового, сухо сказал :

 -Пусть наш дружок пока здесь полежит. Надеюсь, не протухнет. Сначала девку...

    Пленной принесли одежду. Ту самую, в которой она была захвачена. Не хватало лишь

 тёплых рукавиц и шапки, но их, видимо, прихватил кто либо из зябнущих нижних чинов.

 Но такая мелочь уже, по большому счёту, никого не интересовала. Одежда задубела от

 мороза, стояла колом, и истерзанной девушке стоило немалых трудов натянуть её на себя.

 Прасковья суетилась рядом, помогая.

   Один из штабных офицеров, некто Райс, с большим любопытством, будто экзотическую

 птицу, рассматривал девушку. Улучив момент, спросил деликатно :

  -Скажите всё ж таки-кто вы?

   Рульке перевёл вопрос. Ответа не последовало. Райс, однако, не унимался.

  -Ну, а ваш Сталин? Где же он? Что же он вам не помог?

  -Сталин? Он находится на своём посту!-тихо, очень отчётливо ответила она.

  Переводчик с пафосом, гримасничая, довёл до ушей господ офицеров и эту фразу. Те

 дружно захохотали и, поболтавшись ещё некоторое время, стали расходиться. О несчастном

 Фогеле никто уже и не вспоминал, всех более занимало предстоящее зрелище.

   Меж тем окончательно рассвело. На деревенской площади гулко стучали топоры.

 Раскатистый звук далеко разносился окрест, будя спящую округу и затихал в лесной

 чащобе. Просыпающейся природе, розовой с мороза, умиротворённой, было ещё невдомёк, что

 совсем скоро здесь, в пасторальной тиши, на этой безобидной снежной лужайке свершится

 величайшее из зол на земле. Смерть.

  ...Появился на крыльце своего особняка господин Рюдерер. Герр был мрачен и нездоров с

 похмелья. Ему уже доложили о самоубийстве недотёпы Фогеля. Герр долго кашлял и

 сморкался, вентилируя глотку, сунул в рот сигарету и побрёл, поёживаясь от холодка, к

 месту казни. Паршиво было герру и мечтал он только о том, чтобы этот зловещий

 водевиль под открытым небом поскорее закончился.

   Петрищево быстро оживало. Немцы руганью и пинками сгоняли население на площадь.

 Но всё ж таки, несмотря на всё их усердие, народу собралось немного, преобладал

 мышиный цвет. В центре угрюмо возвышалась виселица, недвижно свисала верёвка с

 петлёй, под ней один на другом стояли два ящика.

   Прасковья забилась в редкую толпу сельчан, стараясь держаться позади всех. Она

 смотрела вниз, на истоптанный пегий наст, по впалым морщинистым  щекам текли слёзы,

 оставляя светлые дорожки. Голову Прасковья подняла лишь только раз, когда из дома

 вывели девушку. Таню.

   Приговорённая шла гордо, не обращая внимания на обступивших её врагов, на груди

 висела табличка с надписью на немецком языке"Поджигатель домов". Чистое лицо её было в

 этот тяжкий миг прекрасно, и оттого, что взирала она на суетящуюсю немчуру свысока, то

 казалась она намного выше всех ростом. И величавой статью.

   Проходя мимо понурых крестьян, девушка замедлила шаги. Прасковье показалось, что та

 ищет взглядом именно её, и она привстала на цыпочки, моля Боженьку, чтобы дозволил он

 им увидеться перед вечностью. И-Боже правый, увидела бедняжка её, согбенную от

 страданий старую русскую женщину, и улыбнулась ей ласково, и кивнула по-доброму...

  ...Больше Прасковья не видела ничего, потому что застили глаза обильные слёзы, и

 только уши впитывали непереносимые страшные звуки. Прасковья затыкала проклятые эти

 уши руками, но всё равно слышала всё, не могла не слышать, ибо слух ей заменило

 плачущее от горя и бессилия сердце...

   Сердце, неистово колотясь о рёбра, слышало, как страстно и яростно кричала девушка

 в лицо своим убийцам слова, полные гнева и ненависти, а убийцы, скользя и елозя по

 снегу, отшатывались, втягивая змеиные головки в паучьи плечики. Сердца русских людей

 видели и слышали, как призывала, уже с удавкой на худенькой шее, их, великих её

 соплеменников молоденькая девчушка, как звала их на бой, как молила ничего не бояться,

 бить врага, учиться и уметь побеждать!

   Их сердца замерли в величайшей скорби, когда захлебнулся в тугой петле последний

 крик юной героини русского народа,и её последнее"Прости!" оборвалось на полувздохе.

   Раздался чей-то полный боли стон, а послушное эхо повторило его на опушке

 оцепеневшего леса...

  ...Вечером того же дня в густом перелеске, в сотне метров от околицы, закопали

 лейтенанта непобедимой немецкой армии Генриха Фогеля. Руководил погребением обер-

 лейтенант Гейнц Айхвальд. Он сильно нервничал, мёрз, непрерывно курил и , злобясь,

 подгонял подчинённых. Айхвальду всё казалось, что вот-вот раздвинутся кусты, демоном

 мщения восстанет казнённая утром партизанка и разрядит в него свой револьвер.

   Потому покойника схоронили кое-как. Воткнули в снег невысокий деревянный крест и

 быстро, как мыши, разбежались по своим норам, судорожно, до истерики радуясь тому, что

 остались живы. Хотя бы в этот раз...

   Назавтра густая метель занесла, сравняла с сугробами низенький холмик, крест кто-то

 спёр на растопку,-тепла-то всем живым хочется, и уже ничего не напоминало о

 существовании на воинственной планете Земля молодого поклонника Гете...

   Его забыли все. Девушку, с которой по зловещему року судьбы он умер в один день, не

 забыл никто. Просто они были врагами, их звёзды не сошлись в сорок первом году, их

 стрелы были направлены в сердца друг другу. Победителем в смертельной схватке должен

 был стать только один.

    Генрих Фогель проиграл уже тогда, когда казнённая девушка только готовилась зажечь

 спичку. Спичку, ставшую для кого-то роковой, а для кого-то факельной. Вечной.

 Памятной. Победоносной.

                Март-апрель 2010 года. А. Токарев.