Майский день в Берлине 45-го

Иногда, закрыв глаза и сосредоточившись, пытаюсь представить себе, что чувствовали советские солдаты и офицеры, расстреливая из всех имеющихся в наличии стволов затянутое дымами берлинское небо. В день, когда для них формально кончилась война. Когда объявили, что ВСЁ! ПОБЕДА!!! А впрочем, не только берлинское. Кого где застала великая весть,  такая долгожданная и такая всё равно неожиданная, там и дырявили небосвод.

…Я стою на выщербленных и закопчённых боем ступеньках рейхстага, а в правой моей руке бьётся, как живой, грохочет видавший виды, направленный в зенит тяжёлый ППШ. Только его почти не слышно. Что творится вокруг!

Вон какой-то пожилой вислоусый старлей с ошеломлённо-неверящим лицом пускает в небо из сигнального пистолета одну ракету за другой. И по лицу его катятся слёзы. Кого поминает он этим своим персональным салютом?
 
Девчонка, совсем молоденькая, с санитарной сумкой через плечо ожесточённо пишет что-то обломком кирпича на иссечённой осколками и пулями серой колонне. Выводит со старательным ожесточением неровные буквы и… тоже плачет. Выводит и плачет, по-детски размазывая по щекам солёную влагу.Она сейчас как будто доказала что-то себе и... тем, кто из-за колонн стрелял.Лицо прозрачное, горько-счастливое. Умиротворение на нём медленно проступает. Не плачь,милая. Всё теперь хорошо будет. Трудно, но... хорошо. Мирно.

 Метрах в сорока от ступеней солдаты, хохоча во всё горло и что-то выкрикивая,  раз за разом подбрасывают в воздух юного капитана, а тот пытается сурово командовать и придерживает рукой фуражку с таким видом, будто  самое главное сейчас — не уронить её. Смешной! Совсем не воин на вид. А бойцы уважают. Дорогого стоит. Может, командир вот только что и стал капитаном. Поздравляют. Подмывает выяснить, в чём там всё-таки дело,но не буду. Столько всего надо разглядеть вокруг!

 Солидный грузноватый старшина с тремя нашивками за ранение, Георгиевским крестом и орденами Славы двух степеней основательно и серьёзно шьёт немецкий воздух из пулемёта Дегтярёва. Как будто доделывает некую тяжёлую и долгую мужскую работу. А потом можно будет присесть, вытащить кисет, свернуть натруженными трясущимися пальцами «козью ножку» и затянуться едким махорочным дымом. Ну… для кого-то едким, но не для этого старшины.Вот и всё. Кончена работа. Третью войну отломал. Эта-то уж точно последняя!

Свист, крики «ура!», перекатывающиеся почти как на параде, только не так стройно и отрепетированно. Уже в нескольких местах наяривают на гармошках, там пустились в пляс. Наверное, это те в основном, у кого уже палить нечем: боезапас весь вышел!
 
Какой-то танкист в сдвинутом на затылок чёрном ребристом шлеме оседлал ствол своей пыльной тридцатьчетвёрки и,  раскинув руки, будто желая  обнять всех разом или взлететь, самозабвенно орёт, делая перерывы лишь для того чтобы набрать полную грудь воздуха:«Победа-а-а-а!!!». Кто-то со смехом тянет его за ногу...
А вон в тесном кружке богов войны пустили по кругу мятый котелок. Там не вода, конечно. "Давайте, ребята... За комбата! И вообще... За тех, кто не дожил". 

Скачет по усыпанной обломками и разным хламом площади пыльный «виллис». Встал. Из него — колобком — невысокий, коренастый майор. Такой же пыльный, невероятно целеустремлённый. На груди два фотоаппарата болтаются. Вскинул один из них, залез на груду развалин и давай затвором щёлкать. Во все стороны! Наверное, из «Красной звезды».

— Товарищ майо-ор! А нас… нас сфотографируйте! — подбежали две девушки-регулировщицы. Сияющие, счастливые! От осознания и ощущения Победы, от весны, от того, что живы и не покалечены. Майор щёлкает, ему не жалко. Он уже сейчас твёрдо знает, какая цена будет этим его берлинским снимкам. Всем до единого! Вот достаёт из нагрудного кармана гимнастёрки потрёпанный, с загнутыми углами блокнот и огрызок карандаша, мусолит его и спросив что-то у регулировщиц, быстро записывает. Вот и попали красавицы в Историю! Да и майор этот... Спросить бы фамилию! А вдруг это кто-нибудь из известных мне по мемуарам фронтовых корреспондентов?

...Давно замолк мой ППШ. Так же давно и привычно я поменял диск на новый. Но стрелять больше не стану. Я ведь только одной ногой здесь, а другой — через 75 лет. Мне многое известно. Может, даже больше, чем тем, кто сейчас ликует на ступенях и в окрестностях поверженного рейхстага. Один фронтовик рассказывал мне, как их отдельная бригада связи, получив известие о победе, принялась палить в воздух с таким воодушевлением, что через некоторое время в боевом, дважды орденоносном соединении не осталось ни одного патрона. А вокруг шастали недобитые группы гитлеровцев и власовцев. И если бы они прознали, что часть абсолютно беззащитна — страшно подумать, что могло бы случиться.

Вешаю автомат на плечо, стволом вниз. Площадь продолжает греметь стрельбой. Радоваться и скорбить, обниматься и пить водку, как воду. Как гордо, как радостно и горько одновременно. Сколько здесь сейчас тех, кто прошёл дорогами войны с июня 41-го? Вряд ли их много. А сколько здесь сейчас тех, кому некуда возвращаться. Их семьи погибли. Этих неизмеримо больше. Но ведь есть же и счастливчики! Есть! Это те, у кого родные успели эвакуироваться на Урал, в Сибирь, в Среднюю Азию. Но их ведь ещё найти надо. И будут искать! Кто-то найдёт, и жизнь пойдёт своим чередом. Нелёгкая послевоенная жизнь. Но они выдюжат, потому что живы и вместе. А кто-то будет искать все отведённые ему судьбой годы и так и не встретит своих самых дорогих людей. Кого здесь больше?! Нет ответа.

Рядом со мной ловко и очень целеустремлённо пробирается сквозь стоящих на ступенях бойцов и командиров сосредоточенный капитан, а, может, старший лейтенант. Не разобрать точно: поверх погонов — лямки вещьмешка. На обветренных впалых щеках желваки играют. На груди — ордена Красного Знамени и Красной Звезды, две медали "За отвагу". Нашивки за ранения. Наверх пробирается, к колоннам. Тоже, наверное, что-нибудь напишет. По-солдатски, от души, по праву победителя!
Вот потащил из-за спины свой выбеленный солнцем и вымытый дождями и метелями сидор. Развязал привычно горловину его и вытянул… пограничную зелёную фуражку. Подвыцветшую, но узнаваемую. Снял пехотную пилотку, надел фуражку. Постоял немного, склонив голову. Потом невесть откуда привычно взявшимся в руке ножом-финкой начал выцарапывать что-то на рейхстаговой стене. Этот, похоже, как раз и шёл к победе с 41-го. От Бреста, может быть. И сейчас представляет здесь свою полёгшую на границе заставу. А, может, и весь отряд. Один. И к нему я тоже подходить не стану. Не могу просто.
В горле ком. Шершавый и колючий. Ни сглотнуть, ни вдохнуть. Слёзы наворачиваются. Поднимаю лицо к небу и вижу полощущееся над разбитым и покорёженным куполом рейхстага красное знамя. Не парадное. Боевое,пробитое осколками. Вот она — Победа! Счастье огромное,осязаемое, тугое,взахлёб. Оно пахнет порохом и дымом. И ещё остывающей бронёй усталых танков. Вон на одном краской выведено "На Берлин!" На другом - "За Родину!" Дошли мужики до вражеской столицы, отомстили за поруганную Родину. Напомнили миру - не приходите к нам с мечом!

А где-то в глубоком тылу сейчас задыхается от ненависти и отчаяния какой-нибудь молоденький курсант военного училища, не успевший на войну. Не успевший отомстить за своего погибшего отца.За мать. За сестрёнок и братишек своих, мал мала меньше. А таких… Сколько было таких?! Нет ответа.

Я вернулся. Виртуальный такой победитель. Не документальны мои представления о дне, когда закончилась война. Картинны, скорее. Отцензурированы кадрами из военных фильмов. Но, мне кажется, что-то  всё-же угадал, что-то смог представить близко к истине. А мог бы знать! Если бы спросил у своих дедов. Но когда дорос до того времени, когда стали по-настоящему интересовать подобные вопросы, дорогие мои дедушки уже ушли из жизни.

Беру фронтовую фотографию деда Александра Васильевича. Вот он, второй слева. Авиатехник. Латал, ремонтировал самолёты, обеспечивая боевые вылеты, тушил зажигательные бомбы, закапывал воронки от авиабомб, чтобы могли подниматься в небо Яки, Миги, Лагги с красными звёздами на крыльях. Руки его я помню хорошо. Они были в шрамах и ожогах. Закончил Александр Васильевич войну в должности инженера эскадрильи. Старшим лейтенантом. Был награждён боевыми орденами и медалями. Что ты мог бы рассказать мне, дед? Нет ответа.

Если у кого ещё есть, кому задать вопросы — задайте прямо сейчас. И накрепко запомните то, что услышите.

В равнодушных и сытых цивилизованных  европах удивляются, отчего мы так «носимся» с этой войной? Дескать, через столько лет пора бы уже и понемногу начать спускать на тормозах дела давно минувших дней. Только вы нас не торопИте! Мы до сих пор хороним своих павших. И что бы нынче ни говорили иные ваши (и, увы, иные наши) «историки», что бы ни врали ваши политики, мы знаем свою правду. И будем знать! Вопреки тому, что пишут в некоторых учебниках. А вы слишком быстро забыли всё. И слишком показательно. Вновь нацизм поднимает голову, устраивая факельные шествия и марши ветеранов СС в столицах европейских государств. Ну что ж, у вас своя дорога. Мы идём по своей.

Да, вполне отдаём себе отчёт. Уйдут несколько поколений, и День Победы превратится просто в ещё одну дату в историческом календаре. Но, уверен, для нас она навсегда останется особой.

Говорю это майским днём 1945 года в Берлине и… сегодня, 75 лет спустя, в Санкт-Петербурге, который был Ленинградом и которому есть, что оставить потомкам.