Про Пушкина

 Повстречалась мне проблема охлаждения нашей молодежи к классикам русской литературы. Проблема эта нешуточная, требующая наисерьезнейшего рассмотрения. Глядя на полки с книгами в моем кабинете, на которых рядом стоят «Хрестоматия Русской литературы», подшивка журналов «Юный натуралист» и статуэтка какого-то китайского божка, я невольно задумываюсь. И вот какой случай вспоминается мне в связи.

 Работал я тогда в Японии. А в свободное от работы время гулял по набережной. Матросы, гейши. Естественно, выпивали и говорили о поэзии. Я человек открытый, и не скрывал, что стихи Пушкина мне до лампочки. Японская матросня смеялась надо мной. Похлопывая меня по плечу, они говорили: «Ты что, Райхард?! В стихах Пушкина откровение Будды». Я уходил. Я пытался понять Пушкина, понять себя. Я завалил себя поэзией. Я тащился от хайку, перся от Маяковского с Есениным, торчал от Эмили Диксон, интересовался Сперанским, но творения проклятого Пушкина оставляли мое сердце холодным. «Как же так, как же так?» – повторял я как в бреду. Осознавая свою неполноценность, я подумывал о харакири. Японка – вдова, у которой я квартировал, – видя мои страдания, посоветовала посетить чаньского отшельника в Китае. С жалкими остатками надежды я отправился в Китай.

 Путь был нелегким. Я прошел тысячи ли, пробираясь сквозь заросли бамбука и гинкго. Я ел руками, как обезьяна, спал в гнездах, как птица. Опасность была моей попутчицей. В чащах меня преследовали ужасные панды, а в ручьях подстерегали исполинские саламандры. Несколько раз жизнь порывалась сказать мне auf wiedersehen. Десять и еще пять раз луна становилась полной. Наконец, увешанный пиявками я добрался до горы Тай Шань.

 На ее вершине, в хижине, на циновке, с терракотовой плошкой зеленого чая, сидел старичок. Никто не знал откуда он и сколько ему лет. Люди внизу называли его Дель Виг Хун* (*я немного изменил транскрипцию имени, непривычного для слуха западного читателя). Когда я вошел в хижину, он посмотрел на меня так, как-будто я выходил поссать. Я спросил старика: «Правда ли, что в стихах Пушкина кроется откровение Будды?». Отхлебнув чаю, старик ответил с улыбкой: «Когда мне не ведом был чань, Пушкин был для меня ловким ****аболом. Когда я повстречался с чань, Пушкин стал для меня Носителем Светозарной Мудрости. Но когда я постиг чань, Пушкин снова стал для меня ловким ****аболом». Услышанное озадачило меня.

 Вернувшись домой, я рассказал об этом моему знакомому – доктору Фрьойду. Тот прокашлялся и, звонко помешивая серебряной ложкой чай в стакане, заявил, что старик возможно-таки прав, и предложил мне пройти курс психоанализа. Я смотрел на его ложку, слушал ее звон... и тут в моей голове пронеслись строки «Вот пистолеты уж блеснули, гремит о шомпол молоток». Как будто свет озарил комнату, тьма моего неведения вмиг рассеялась, колесо сансары, заскрипев, начало останавливаться, тысячи бодхисаттв направились в нирвану, и я сказал ему: «Иди ты в жопу, ловкий ****абол!»