Я вас любил. И вслух, и на бумаге

                «Тригорское было борделем, тон задавал Пушкин, живший со старухой Осиповой, со всеми её дочерьми,
                с сёстрами Керн (в соавторстве с Вульфом), с дворовыми девушками в малой баньке в глубине парка,
                вообще со всеми существами женского пола, появлявшимися хоть на миг в Тригорском»

                (Ю. М. Нагибин (1920 - 1994) – Из дневника)



***

Это небольшое эссе о том, что фраза «я люблю тебя», написанная на бумаге, выражает совсем противоположный смысл, будучи произнесённой вслух
для конкретного человека, а также о том, что в самом известном, хрестоматийном стихотворении А. С. Пушкина «Я вас любил» нет ни слова правды,
ни элементарной логики.
Потому что речь в нём идёт никак не о любви, а об обычном, ущемлённом самолюбии (эго) мужчины.
Тем не менее, этот насквозь фальшивый пример случайного графоманского рифмоплётства АСП считается «образцом поэзии» и, в частности, - шедевром любовной лирики уже почти два столетия.

Начнём с анализа этого хрестоматийного текста.

Справка:
               «Я вас любил» - стихотворение в жанре «письма в альбом» (автографа не сохранилось) посвящено
                Анне Алексеевне Андро-Олениной (11.08.1808 - 18.12.1888) - графине де Ланженрон, возлюбленной Пушкина в 1828-29 гг.

Этот факт очень важен для понимания смысла стиха.
Версия про возможное фантазийное или платоническое влечение одного человека к другому отпадает, и теперь известно, что Пушкин состоял во время
своего «уединения» в Михайловском в реальных интимных отношениях с некой Анной, в ту пору девятнадцатилетней девушкой, которой чуть
позже (в феврале-марте 1829) собственноручно вписал в альбом следующее:

                «Я вас любил: любовь ещё, быть может,               
                В душе моей угасла не совсем;
                Но пусть она вас больше не тревожит;
                Я не хочу печалить вас ничем.
                Я вас любил безмолвно, безнадежно.
                То робостью, то ревностью томим;
                Я вас любил так искренно, так нежно,
                Как дай вам Бог любимой быть другим»

Эти строчки знает наизусть с детства каждый русскоязычный человек.
Но даже поверхностный анализ этого хрестоматийного текста позволит легко доказать, что все хвалебные отзывы «пушкинистов», учителей в школах,
собратьев по графоманству и панегирики невнимательных читателей о достоинствах этого сочинения являются полнейшей вульгарной профанацией.

Итак,
уже первая строка формирует образ автора, рассуждающего о чувстве, которое повергло его в состояние грусти (тоски, печали, хандры, сплина), или,
говоря современным языком, – в депрессию.
То есть, очевидно, что автор пребывает явно не в восторженном настроении и меланхолично рассуждает сам с собою, весьма сомневаясь в собственных
ощущениях: «быть может, я ещё люблю, а, быть может, уже и… не совсем люблю - кто ж его, на самом деле, знает?».
И уже здесь начинается очень «интересное»: Пушкин легко и просто утверждает как закон, что состояние любви вполне может быть угасшим,
то есть слабеньким, еле тёплым, чахлым, увядшим. То есть имеет место быть эдакая малюсенькая-премалюсенькая «любовочка», словно как лютик какой поникший.
Нет никакого желания превращать статью в фарс, но выражение «угасла не совсем» у сколько-нибудь вдумчивого читателя вызывает если не спазм, то оскомину уж точно.
Давайте подумаем вместе. Что может означать наречие «не совсем»?
Это, извините, как?
Сказать «не совсем» по отношению к предмету ещё возможно, хотя и звучит вульгарно. Например: недоеденный бутерброд, непросохшее бельё,
недопитый бокал вина, недочитанная до конца книга и т. п.
А может ли быть «неоконченная музыка», «недосмотренный взгляд», «недотёкшая река» или «недовставшее Солнце»?
У Пушкина, оказывается, - может! И очень даже может!
Вполне может быть «огонь, угасший не совсем».
В статье «Наше ничего…» мы говорили уже, что Пушкин никогда в жизни не имел никакого отношения к каким-либо наукам, и потому позволял себе
легко сочинять метафоры на ходу, не задумываясь ничуть об элементарной логике и о самом описываемом предмете.
Поэтому он, имевший возможность в свою эпоху свечей и лучин наблюдать источником энергии и света только огонь, тем не менее, не обращает никакого
внимания на то, что огонь – это плазма, и она либо есть, либо её нет вообще.
Но Пушкин, как любят повторять очень многие и сегодня, - он же поэт, то есть «наш великий поэт», а не физик какой-нибудь.
Поэтому ему простительна любая нелепица, а тем более, если речь идёт о любви (!). Главное ведь для читателей – это чтобы «душу переворачивало и сердце трогало».
Настойчивое повторение этого бреда: «быть может, в душе, угасла не совсем…» читатель глотает уже более 180 лет и радуется как малое дитя, особенно когда
эти стишки читает со сцены какой-нибудь «любимчик толстых дам и офицерских жён» Васичка Лановой – один из самых бездарных артистов и чтецов –
поскольку добавляет фальшивого пафоса буквально в каждое произносимое им слово и делает любое стихотворение образцом пошлости, потому, видимо,
и заведует кафедрой художественного слова в вузе.
Но до того, что любовь, по определению, – это состояние, пребывая в котором уже невозможно «выйти» из него никуда и никому, – ни Лановым, ни самим Пушкиным, ни их почитателям никакого дела нет.

А если подумать, что могло послужить причиной такого сплина у автора, то выбора в контексте данного стишка не предполагается никакого, кроме того,
что какая-то девушка окончательно отказала Пушкину в интимной близости.
И следующей строкой АСП должен бы утешиться, уговорив сам себя мужественно перенести все последствия отказа, но пишет почему-то совершенно
противоположное: «Но пусть она (то есть любовь) вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем».
Весьма замечательная строчка, которую мог написать изнеженный, жеманно-женственный мужчинка, наподобие Хлестакова, желающий этой
пижонской сентенцией сказать адресату: «Ну и... начхать мне тогда на вас! Вот увидите, вам же хуже и будет, дамочка!».

Обратим внимание на глаголы «тревожит» и «печалит».
Следуя «логике» Пушкина, любовь - это некий раздражитель для женщины, «тревожащий» и «печалящий», что-то вроде приставучей осы,
и если бы благородный ловелас Александр Сергеевич не решился вдруг сам оставить предмет своей грусти (хотя, оставили как раз его самого),
то замучил бы его своей назойливой любовью окончательно, и тогда бы и девушка осталась навек печальной и депрессивной.
А дальше идёт уже совершенно нелогичное, ведь только что речь шла об активных действиях: о речах, ухаживаниях, прогулках,… наверное, даже слезах,
но следующей строчкой Пушкин отрицает только что сказанное!
Оказывается, что любил-то он совершенно... тайно, молча.
То есть он вообще всё время молчал, надеясь на то, что девица – она тварь умная, и сама обо всём догадается:
          «Я вас любил безмолвно, безнадежно.
           То робостью, то ревностью томим»

(Хорошо ещё, что Пушкину не пришло в голову написать что-то вроде «я вал любил, и кричал об этом во всю глотку прямо в ваше ухо»)

Вот ещё, оказывается, где собака-то зарыта – в ревности.
Автор попал в «треугольник», а, вернее всего, в более «многогранную фигуру», свойственную бытию родового села Михайловское,
из которой он вышел не солоно хлебавши – девица предпочла вдруг отдаться другому воздыхателю – просто более обеспеченному,
чем 29-летний Саша Пушкин, который на словах «отдал ей руку и сердце», а взамен получил вполне реальное долгожданное лоно.
(Метафора «отдать руку», (или сердце, или голову…) сама по себе весьма замечательная!)
А наш скромный Саша тем временем робко и терпеливо стоял в сторонке, ну совершенно ни на что уже не надеясь, и потому смущённо молчал.
Как говорят – «держал свечку».
Только ничего так и не дождался.
Томимому ревностью Пушкину всё равно ничего не отдали, вот он и обиделся.
Заперся в уединении и губы надул.
(Но это – на бумаге. В реальности же – тут же вечерком уединился с другой девицей, которой даже в альбом ничего писать не нужно было).

Есть ещё один замечательнейший вариант прочтения этих двух строчек.
Так сказать, «психология скрытого смысла» подразумевает эффект «растрогавшейся барышни», которая, утирая батистовым платочком сопельки, скажет: -
«Ах, Сашенька! Прости ты меня, Христа ради, дуру такую бессердечную! Как же это я, в самом деле, безмолвия твоего не заметила!? Я твоя навек, робкий ты мой кучерявый малыш».

Заканчивается вся эта мыльная слезоточивость так:

          «Я вас любил так искренно, так нежно,
          Как дай вам Бог любимой быть другим»

Ах, ах! Какое редкостное пожелание! Браво, браво, благороднейшее вы «наше всё», Александр Сергеевич!
Вы понадеялись на то, что читатель, погрузившийся в грёзы, просто растрогается, потянется за носовым платком, и поэтому ни о чём не догадается.
В первую очередь, он не догадается о том, что «искренней» и «нежной» любви не существует даже теоретически, а тем более к женщине,
которой пишут письмо, и отношения с которой только что были отнюдь не платоническими, а бурно физиологичными.
Единственную здравую мысль можно предположить, если представить, что Пушкин специально закончил стишок именно так, использовав едкий сарказм,
не только от себя, но за компанию и от лица Бога пожелав злой девице-стерве и её поклонникам оставаться «на бобах», то есть чтобы и все другие воздыхатели,
в конце концов, остались также как и он сам - ни с чем.
Чтобы все они точно также «просто так любили» бы себе «тайно», (безмолвно, безнадежно, и пр…), но и виду даже не показывали.
Потому что разночтений быть не может.
К тому же и адресат письма начинает выглядеть, честно говоря, почти как привокзальная девица.
(Хотя, честности ради, нужно сказать, что ленивые белоручки, жеманные девицы-подростки, окружавшие всю жизнь Пушкина, были как раз теми,
кого сегодня вполне заслуженно называют более точными словами – «ночными бабочками», ****ями, шлюхами или путанами).

Смысловая двойственность всех аналогичных стихотворений Пушкина была нормой.
Да и не могло её не быть.
Потому что при написании стихотворения Пушкиным всегда одновременно решались две противоположные задачи – оформить более-менее пристойно
мысль о женщине на бумаге, а на самом деле мечтать об обладании телом этой женщины, и желательно - самым изощрённым по непристойности образом.
Поэтому попробуем «реконструировать» смысл, некогда спровоцировавший пушкинскую хандру, другими, понятными словами, без метафор.
Весьма легко получается пошлое, но зато вполне разумное, в отличие от оригинала, стихотворение.

          «Я с вами спал: ещё хочу, конечно,
          Но вы с другим исчезли насовсем;
          Я постараюсь вас забыть навечно;
          Надоедать не буду вам ничем.
          Да, я хотел, чтоб… вы меня хотели -
          Взаимно, бесконечно, день и ночь;
          Пусть дни мои бесплодно пролетели,
          Но наверстать их с вами я не прочь»
         
Примерно так.

Страсть к женщине есть не более чем страсть обладания её телом, изначально встроенная в мужской мозг. В любой мужской организм.
Возможно, что сам АСП нарифмовал бы что-нибудь поскабрезнее, наподобие Баркова, заменив глагол «спал» более точно подходящей фразой «я вас …л»
или хотя бы «я вас имел», но нам нужно было выявить главное – причину возникновения оригинального текста и показать его полную абсурдность.

Однако, нужно справедливо отметить, что у нас получилось отнюдь не хуже, чем у того же «страстного любителя» всех Пушкинских виршей Аполлона Григорьева,
который с бодуна когда-то «припечатал» Пушкину титул «наше всё»:

         «Я всех любил, любовь еще, быть может,
          В моей крови угасла не совсем,
          Но пусть меня уж больше не тревожит —
          Я не хочу томить себя ничем.
          Я их любил то глупо, то надежно,
          Ни ревностью, ни страстью не томим.
          Я их любил почти что безмятежно,
          Как и они привыкли быть к другим».

Осталось совершенно загадочным, зачем Аполлон переписывал белиберду своего кумира Саши на свой лад?
Скорее всего, будучи в стельку пьян, очередной романс придумывал для своей единственной «семиструнной подруги».
А... может быть, это Пушкин воспользовался «нескладухой» Аполлона, и...

Однако, ещё интереснее то, что и сам «наш» Пушкин не раз «обкатывал» одну и ту же тему:

          «Всё кончено: меж нами связи нет.
           В последний раз обняв твои колени,
           Произносил я горестные пени.
           Всё кончено - я слышу твой ответ.
           Обманывать себя не стану вновь,
           Тебя тоской преследовать не буду,
           Прошедшее быть может позабуду -
           Не для меня сотворена любовь.
           Ты молода: душа твоя прекрасна,
           И многими любима будешь ты».

Интересно, какую оценку поставили бы школьнику, если бы он принёс сегодня такое «творение» на урок литературы в качестве домашнего задания?
А рифмы «вновь-любовь» и «пени-колени», повторяемые АСП сотни раз в разных виршах никого не смущают? Нет?

Однажды, парафразируя пушкинский оригинал, Иосиф Бродский написал следующее:

          «Я вас любил. Любовь ещё (возможно,
          что просто боль) сверлит мои мозги.
          Всё разлетелось к черту на куски.
          Я застрелиться пробовал, но сложно
          с оружием. И далее: виски:
          в который вдарить? Портила не дрожь, но
          задумчивость. Черт! Всё не по-людски!
          Я вас любил так сильно, безнадежно,
          как дай вам Бог другими — но не даст!
          Он, будучи на многое горазд,
          не сотворит — по Пармениду — дважды
          сей жар в крови, ширококостный хруст,
          чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
          коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!»
         
          (И. Бродский (1940-1996) – «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», Сонет VI, 1974)

Да. Конечно же, речь должна идти о боли.
О той экзистенциальной метаморфозе, которая и провоцирует автора на размышление и написание текста.
Текст как зеркало для пишущего, отражая мысль автора, позволяет ему моделировать самого себя.
И если у Бродского это так и происходит, то Пушкин, складывая и рифмуя слова просто в качестве пошлых метафор, не конструирует смысл,
а наслаждается игрой чувств – сиюминутных ощущений, мимолётных эмоций, точнее – психопатий, перемена которых зависит от появления нового увлечения: «Я вас любил: любовь ещё, быть может…».

О какой любви идёт речь?
Что представляет себе читатель этих строк сегодня, и что представляи читатели ещё в 1829-м году, исходя из текста?
Только то, что существует некая субстанция под названием «любовь», прописанная в «душе»
(которая, в свою очередь, сама прописки не имеет, ибо это лишь пошлый эвфемизм),
прочно связанная метафорой огня, способная вспыхивать и угасать по неизвестным никому причинам, и потому анализу не поддающаяся совершенно.

И сегодня сотни тысяч графоманов считают необходимостью рифмовать свои мимолётные спонтанные эмоции при помощи слов «душа», «любовь», «огонь»,
«кровь», «зажигаться-гаснуть-вспыхивать» и т. п., беря пример с «образцовых стихотворений» некоторых корифеев русской поэзии, просто слепо подражая им,
и даже ни разу не проанализировав оригиналы на наличие логики и смысла.
Что и оборачивается, в конечном итоге, «смрадной безвоздушностью» и «попсовостью» даже в бесконечных пространствах интернета, не говоря уже о «полной непроходимости» реальных книжных развалов.

*
Теперь скажем кратко о распространённых формулировках на тему любви, чтобы выявить колоссальную смысловую разницу между написанным текстом «я тебя люблю»
и таким же точно текстом, произносимым вслух для конкретного персонажа.
Зафиксированное на бумаге «я тебя люблю» является безадресной констатацией состояния автора, его осознанного бесконечного «пребывания в любви»,
и сводится к глаголу «люблю», а обращение «тебя» или «Вас» имеет значение только для читающего данный текст, если он был получен в качестве письма.
Одной из вершин всей мировой поэзии, касающейся этой темы, являются слова, приписываемые некоему Павлу:

              «1    Если я говорю языками человеческими и ангельскими,
                а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
               2     Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею
                всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять,
                а не имею любви, - то я ничто.
               3     И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение,
                а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
               4     Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,
                любовь не превозносится, не гордится,
               5     не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, 
               6     не радуется неправде, а сорадуется истине;
               7     всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
               8     Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся,
                и языки умолкнут, и знание упразднится»

                (Первое послание св. ап. Павла к Коринфянам (13; 1-8)).


Но «Я тебя люблю», произнесённое вслух, требует перевода на «понятный» язык.
Прекрасной «подсказкой» послужит нам форма испанского языка «te quiero», означающая «я тебя хочу».
К примеру, когда испанская девушка задаёт вопрос «tu me quieres a mi?», она спрашивает молодого человека буквально - «ты меня действительно хочешь?»,
и речь не идёт ни о каком ином смысле, кроме конкретно подразумеваемого сексуального влечения и обладания телом, хотя большинство переводчиков шаблонно скажут, что спросила она «любишь ли ты меня?».
Форма «te amo» - «я тебя люблю» в испанском языке не употребляется.
Это весьма примечательный факт, поскольку в соседних итальянском и французском языках эти выражения присутствуют и употребляются так же часто,
как и в русском, немецком или английском: «Ti amo», «Je t-aime», «I love you», «Ich liebe Dich» etc…

Привычка выражения чувств и эмоций с помощью метафор стала нормой ещё в системах праязыков.
«Я тебя люблю» - наиболее часто произносимая людьми фраза, но и наиболее бессмысленная.
Потому что «логичный» ответ умной девушки, прослушавшей эти слова, будет, например, таким: - «Я очень рада за тебя» или «Поздравляю!»,
а то и гораздо проще: -  «Да. Хорошо. Ну… и что…?».
Но воспитанная сентиментальными чувственными романами, продукцией Голливуда и «мыльным» телевидением «широкая публика» автоматически
воспринимает такую фразу как некий код, после которого обычно «гаснет экран», герои фильма целуются и переходят «к главному» - то есть в постель.
Вовсе не о поэзии, а о таком же «главном» мечтал когда-то и Александр Сергеевич, и выражение «я вас люблю» употреблялось им направо и налево с такою же частотой,
какая сегодня предлагается, например, телевидением и прочими СМИ: на экране и в мониторах «I love you» - самый часто употребляющийся штамп.

И ещё:
Фраза «Я вас любил» в прошедшем времени невозможна в принципе.
Любви в прошедшем времени не существует.
Любовь – это пребывание человека в Настоящем моменте. Однажды «впав в Любовь» (falling in love) человек уже ни при каких условиях не сможет «выйти» из этого состояния.

*

Текст, письмо – отнюдь не пропаганда частных сентиментальностей.
Пишут не для достижения успеха или материального благосостояния (хотя графомания преследует исключительно эти цели).
Писать правду возможно только самому себе.
А фраза «я тебя люблю» что на бумаге, что на экране, что на асфальте или стене… – всего лишь бессмысленное клише.


*

23 апреля 2009

***