Занавес

За окном моросил холодный осенний дождь. Падающие с козырька крыши большие капли тяжело стучали по ржавому подоконнику. Их барабанная дробь гулко отдавалась по всей аудитории, точно попадая в ритм лекции. Вот уже больше получаса профессор сначала громогласно вдалбливал, а потом смиренно и устало выплевывал целые абзацы, и все студенты, склоняясь над тетрадями, упорно за ним записывали. Нудная теория выливалась на бумагу кривыми линиями чернил, мимо сознания и памяти. Главным было записать, а как и что – давно не имело значения.
Олег сказал себе, что профессора теперь остановит только звонок, и продолжил разрисовывать тетрадь каракулями. Почему он никогда не может с нами просто поговорить? – спрашивал Олег себя. Почему из часа в час, изо дня в день надо беспрерывно, попусту тратя столько времени, никого не слушая, и думая, вероятно, о чем-то отвлеченном, надо точно по расписанию выколачивать из себя давно известный текст, который он сам знает лет тридцать, и с таким же успехом как эти тридцать лет теперь до самой пенсии будет начитывать этот текст после нас другим? Разве это всё не есть самая большая и нескончаемая глупость?
Обязательно надо написать об этом в редакторской колонке. Без имен и должностей. Просто начать так: «Всем давно известна такая бесполезная форма подачи материала как лекция…». Хотя Зорька не пропустит. Но поговорить ведь с ней стоит? Сегодня вечером? Можно и сегодня. Хотя нет, сегодня «Последняя жертва»… А ведь еще и репродукций Малевича в библиотеку навезли, декан просил отснять и в номер вставить.
Прозвенел звонок, и по аудитории пронесся единый вздох облегчения. Профессор оборванно замолчал на полуслове и застыл с поднятой к верху рукой. Каменным, сморщенным взглядом окинув три десятка беспечных студенческих лиц, он тоже вздохнул, медленно, показывая, что им его из себя не вывести, положил мел на стол и стал собирать бумаги. И тут же множество сумок, папок и портфелей с размаху шлепнулись на столы, в них полетели ручки, карандаши, тетради и мобильные телефоны.
- Саша, ты в столовую? – крикнул Олег.
- Да. Нам же еще с субботним выпуском разбираться.
- Тогда пошли.
Саша был высоким, некрасивым парнем, и из-за своей полноты еще со школы робел перед девушками. Из бедной семьи, он жил в небольшом поселке при старом, грозившем обанкротиться, молокозаводе, в получасе езды от города. Единственный из всей группы Саша ходил на занятия в костюме, хоть и прилично поношенном, и строгих ботинках. По учебе шел на красный диплом, и Олег всегда рассчитывал на него в газете. Саша слабо писал, зато в грамматике равных ему среди нас не было, через его корректуру проходил весь материал, а его идеи, где и когда разместить ту или иную статью, обычно оказывались самыми верными.
Пройдя заплеванный и забросанный окурками длинный коридор, они вошли в пахнувшую сытостью столовую, минут пять простояли в очереди, взяли себе чая, по два пирожка и уселись за мелко исцарапанный лакированный стол. Саша внимательно посмотрел на Олега.
- Ты сегодня вечером снова на репетицию?
Олег поднял от стакана обиженный взгляд:
- Да, наконец-то с режиссером договорились… плюс, говорят, первый раз будет новая артистка выступать.
- Ладно, не оправдывайся, - отрезал Саша. – Хотя неплохо бы и выпить.
- Любишь же ты обламывать, - Олег грустно посмотрел на второй пирожок, будто ждал от него совета. Саша снова взглянул на него:
- А что там эта Соня – наказал же бог именем – из второй группы?
Это была тема последних дней, когда вдруг совсем незнакомая девушка, накрашенная на кукольный манер, пришла в редакцию и попросила провести фотоконкурс на лучшую «мисс факультета». Наверное, думала прославиться, решили они. Саше на прошлый день рождения подарили хороший аппарат, и он теперь надеялся на роль фотографа-постановщика моделей в бикини.
- Бог зато, кстати, грудью не обидел. Так ты хочешь, чтобы я их полураздетых разложил по музейным экспонатам, а ты бегал вокруг, щелкал затвором и указывал, как менять позы? – Олег пошел на провокацию.
- а вот это ты сам предложил, - Саша скалился в ответ, нахально потирая руки. Но Олегу было не до моделей. Еще неизвестно, пройдет ли в печать «мусор», о лекциях хотелось написать, голова с утра забита непонятно чем, политика все какая-то лезет, на Ближнем Востоке опять гору трупов навалили посреди города, а тут еще чертов конкурс с млеющими перед объективом девчонками в кружевном белье, дракой парней за места в жюри и очередью перед дверью в музей. Газету можно сразу переименовывать…
- Иди-ка ты знаешь куда, - наигранно сказал он.
Саша рассмеялся:
- Ты смотри, не совсем закостенел… Шучу я. Просто сказать хотел, что Соня эта, говорят, проститутка. И есть такая мысль…
- Сделать из газеты рекламу, а из музея панель? – подхватил Олег.
- Ну а почему бы и нет! Не самая худшая идея. Не так много у нас не таких газет. Не думаю, чтобы подобное нельзя было осторожненько завуалировать и в институте…
Прекрасно, подумал Олег, замолчал и уставился на пустой стакан. Стадо скотов. Причем, сволочных.
- Ладно, давай о газете.
- Что с «мусором»?
- Готов. Сейчас посмотришь.
- Без имен?
- И без должностей. Хотя и так понятно. Кстати есть идея статьи о лекциях. Ты не думал, что в студенческой обывательщине нет ничего тоскливее наших лекций?
- Вряд ли. На лекциях я обычно додремываю недосыпанное ночью.
Что ему всегда в них нравилось, так это так это годами учебы выработанное отличное понимание друг друга.
- Только, ведь, никто не пустит, - помолчав, продолжил Саша. – А если и пустят, ну и что? Лекцию как форму тебе все равно не изменить. Как тупо начитывали их, так и будут начитывать…
- А что тогда пропустят? О чем ты мне предложишь писать?
- Хочешь в разы увеличить тираж и заработать? Позвони Соне…

Редакция газеты «Институтский вестник» всю свою недолгую жизнь располагалась в музее, на этаже кафедры истории. Нам отгородили угол, три стареньких компьютера, чем мы очень гордились, и каждую субботу из-под клавиш в набор уходили четыре полосы свежего номера. Вместе с обретением «офиса» нам на голову свалился и новый главный редактор, преподаватель русского языка Тамара Никитична - распухшая божья коровка со злобными маленькими глазками, утонувшими в складках на мясистом круглом лице. Мы называли ее «коровой», а потом и просто Зорькой, и как могли пытались протащить стоящий материал в печать. Но со временем это удавалось все реже.
Кроме Олега редакцию составлял Сережа с третьего курса кибернетики, составитель кроссвордов и официозный (партийный) представитель вузовского начальства в газете, большой бабский (не дамский) угодник; Саша, и Ирина – их с Сашей приятельница с филфака, автор большинства статей и разделов, до мозга костей преданная «вестнику», и дай ей спокойно заняться только газетой, она и одна делала бы весь выпуск. Ирина искала «новых журналистов» и агитировала студентов писать, от чего половина выпуска, как правило, была забита нелепыми заметками всех желающих увидеть себя в печати. Все свободное время она проводила в музее, и когда ребята зашли посмотреть последнюю статью Олега о заваленной мусором спортплощадке, Ирина что-то яростно набивала на клавиатуре.
- Показательно, - через полчаса, отложив в сторону местами подчеркнутые листы, сказал Саша. – Не уверен, что Зорька пропустит это, но интересно.
- А почему бы ей не пропустить? – тут же возмутился я. – Мы же не фотографии замдекана в сауне с девочками печатаем…
- Не, это пусть печатает кто-нибудь другой, мне еще здесь потереться охота. За те фотки нас уже здесь не было бы.
- И девочек. Но ты скажи, что-то прощупывается?
- Есть немного. И хорошо, что немного. Ты это хочешь на первую полосу пустить?
- На вторую. Рядом с обобщенной просьбой поставить больше лавок на втором и третьем этажах. На первой декан «физики» с благодарностью от губернатора.
- Правильно. Нечего тебе на первой странице делать… А за увеличение комнат для курения никто не борется?
- Сережа что-то предлагал в последнее время. Но я пока не даю пробить. Это уже, сам понимаешь…
- Ничего, пробьют и без тебя. Тоже мне… Это ж социально-важный вопрос равноправия!… От студентов что было?
- Не знаю… Ир! Самиздат на этой неделе приносили?
Ирина подняла голову от монитора, задумалась, будто вспоминая, что я спросил, и кивнула на полку материалов для верстки, где лежало несколько распечатанных конвертов.
- Так, - Саша взял первый попавшийся. - Люблю анонимов. «Не отражаете проблемы коррупции в институте, а цены на рынке зачетов и экзаменов растут не по дням, а по…» - ну точно финансист писал!.. У нас что, в институте берут взятки? – с возмущенным видом, округлив глаза, Саша посмотрел на Олега. Тот поставил кипятиться чайник и равнодушно, пытаясь не рассмеяться, пожал плечами. – И общественность молчит? Где позорящие листовки, разоблачающие надписи на дверях кабинетов? Я вас спрашиваю! Где пресса?
- У парня, видимо, не получается накопить на «зачетную неделю».
- Так давайте объявим сбор средств страждущим! – не унимался он.
- Он же не подписался… - отшутился Олег.
Саша сразу обмяк:
- Ты не добавил, что пресса сама боится не получить зачет. А что, цены, правда, подняли? – засыпая заварку, уже серьезно спросил он.
- Ну не то чтобы очень… Тебе сколько сахара? Как всегда? Но и не без этого. В этом семестре, слух идет, математики могут борзеть.
- Сукины дети. У меня же Люда «вышку» будет сдавать. – Люда была Сашиной младшей сестрой, и он в обход родителей помогал ей с экзаменами.
- Не без этого. Но я за тебя боссу словечко замолвлю. Мы с ним хоть и на ножах, но это дело такое…
- Боссу в смысле «заму»?
- Ему. Мы же все-таки четвертая… или, какая там власть? Черт их разберет! – Олег отпил чая. – Представляешь, недавно прочитал, что чиновников сейчас в России больше, чем в Советском союзе. И это после уменьшения площади на пять миллионов квадратных километров и населения чуть ли не на сто миллионов…
- Ты удивлен?
- Да как тебе сказать… - сразу потух он и отвернулся к окну. – Ну что за погода! Дождь в конце ноября! Льет уже месяц и, кажется, еще месяц будет лить… Ною и не снилось!
- Размалеванные клоуны, вот вы кто! Кучка клоунов с блокнотами в руках… И кучка даже не могучая.
Саша подошел ко мне и тоже посмотрел в окно.
- Не без этого, - соглашаясь, повторил Олег. – Все мы немного клоуны. Обычно – невеселые, с глупыми улыбками. А знаешь, что хуже всего? Такие же и все, от проституток до философов. И те и другие делают вид, что довольны и счастливы, и те и другие в дураках.
 Саша ничего не ответил, они оставили Ирину печатать дальше, преодолели лабиринт коридоров и, раскрыв зонты, вышли из института под мелкий противный дождик и, шлепая по чмокающим лужам, молча пошли через парк на остановку.

Вот так мы и живем последние пару лет, подумал Олег. И не то что недовольны, но все чего-то не хватает. Ощущение, что все обязательно может быть лучше, не покидало его. И ведь ни грамма свободного времени. Ни для себя, ни для кого.
Он уже две недели не был в театре. Ни на репетициях, где в перерывах любил брать интервью у всегда занятых «заслуженных» артистов и выпытывать что-то интересное у пугливых новичков, ни на спектаклях, где сидел всегда где-нибудь в первых рядах, чтобы всегда были хорошо видны лица и глаза актеров. Театр Олег любил с тех самых пор как в первый раз после третьего звонка устроился удобнее в кресле, свет медленно погас и открылся занавес…
А еще две недели он не мог начать читать новой книги – биографию знаменитого кинорежиссера. Половину стипендии, которая обычно пропивалась за выходные, за нее отдал.
Навстречу попались два первокурсника, из тех которым пока еще все равно, но он не подвинулся, они зацепились плечами и обменялись ледяными взглядами. На миг захотелось затеять драку, и Олег удивился, как в нем много накопилось злости. И никакой музыки внутри.
- Черстветь начинаю, - обратился он к Саше. Тот тоже погрустнел и нахмурился.
- Ну, вот и иди в театр. Ты же собирался?
- Пойду. А что вечером делать будешь?
- Куплю себе какую-нибудь смазливую мордашку на вечер, - зло, стиснув зубы, ответил Саша. – Шутка, - напрягся он лицом, но, немного пройдя, отошел. – Кино, может, какое посмотрю. А, нет, сегодня музыкальный вечер.
- Чего?
- Не чего, а кого. Не поверишь, Баха. Мама ни с того, ни с сего попросила купить диск Баха. Просто так! В жизни ничего кроме сериалов не смотрела, кроме мыльных романов ничего не читала, а тут взяла и попросила достать Баха. Ну, я и купил вчера. Вечером слушать будем.
- Здорово. Орган?
- А черт его знает. Высоко, торжественно так. Медленно и притягательно.
- Орган. Принеси потом. Что у нас завтра?
- Две пары дребедени. Все равно сами не сдадим. Хочешь, учебник принесу? Больше поймешь!
Ребята подошли к остановке с ларьком под одной крышей и стали разглядывать этикетки на бутылках.
- К чертям. Всё и всех к чертям. Надоело все. Довели. Это ж надо… - Сашин автобус уже подошел, когда Олега потянуло выплеснуть напряжение. – Как думаешь, мы из этой лужи выберемся?
- «Мы» это мы, или «мы» это страна?
- «Мы» - это народ, Саша. И пока ни на йоту не общество. «Мы» пока – это каша. Такая же, как и у каждого в голове.
- Тогда не скоро.
- Так что же делать?
- Ты еще спроси «кто виноват?»
- К чертям.

Олег взял со стола свежую газету и быстро пролистал. Снова ничего. Почти совсем ничего. У них там, видно, не какая-нибудь Зорька сидит, граждане посерьезнее. Да, Саша прав – не скоро. И то не плохо. Кажется, бывало и похуже. А книгу надо прочитать. Фильмы этого режиссера меняли не представления людей о кино, как считают, они меняли людей. За такое стоило взяться.
Пришла уставшая мама, и Олег вздрогнул от мысли, что не помнит, когда последний раз видел ее отдохнувшей. Он вдруг понял, что очень любит свою маму. Никогда он не говорил ей это прямо, но когда они вместе в редкий случай занимались по хозяйству, всегда старался лишний раз сказать ей «спасибо». Не объясняя за что.
Даже показалось, что Олег рад этим застольным разговорам об огурцах и огородах, о ценах на продукты и соседях-алкоголиках, потому как в этом не было совсем ничего плохого. Еще одно серое пятно в черном квадрате, сказал Олег себе и начал собираться в театр на интервью.

Городским драматическим театром было белое двухэтажное здание, припавшее к земле высокими окнами и по вечерам светившееся неоновой вывеской сбоку от входа. Год назад ни вывески, ни красивых афиш не было, стены театра были облупленны, протекала крыша. В тот раз, после первого спектакля все в миг изменилось, и потом каждый раз в бурных компаниях Олегу хотелось предложить кому-нибудь сходить на спектакль, пусть даже просто развеяться, но он так ни разу никому и не предложил. Будто видел в них неготовность какую-то, непригодность. И каждый раз ругал себя за это, уверял себя, что надо раз попробовать и ничего страшного.
Несколько минут, пока хватило терпения, он простоял перед входом, слушая шуршание дождя о зонт, всматриваясь в огни театральных окон и думая о том, что за люди там работают, что они делают и чем занимаются. Люди, должно быть, работали здесь самые обычные, но с тех пор, как Олег впервые попал на спектакль, всегда казалось, что обычные здесь работать не могут, будто права не имеют, а должны лишь необычные, и одни другого удивительней и талантливей, и так он думал не только про артистов, но и обо всех, кто просто находился рядом с театром. Каждый раз Олег входил в театр, как в удивительный лес у родительского дома, и ощущал в нем что-то незнакомое и удивительное.
Гардеробщицы приветливо кивнули ему, облепившие разноцветный стенд декораторы вопросительно покосились в след, когда Олег уверенно прошел в зрительный зал.
Режиссер, маленькая черноволосая женщина с сигаретой в руке короткими упругими рывками двигалась перед сценой, пытаясь изобразить какой-то отрывок будущего спектакля. Актеры, вышагивая из стороны в сторону по сцене, то внезапно исчезали за ширмой, то вдруг появлялись снова с другой стороны. Боясь помешать, Олег остановился за спиной режиссера и стал смотреть репетицию.
Длилось это до перерыва между сценками, пока он не смог подойти поздороваться.
- Любовь Васильевна, я хотел бы спросить вас по поводу нового спектакля для нашей газеты, и поговорить с кем-нибудь из артистов. Говорят, в театре появилась новая молодая артистка…
- Вас интересует, что артистка новая или что она молодая? – хитро щурясь в ответ, режиссер нещадно дымила сигаретой и, не дождавшись реакции, сходу продолжала. – А ее сегодня нет. Теперь будет только на генеральном прогоне и на премьере. Я к вашим услугам буду минут через пятнадцать, когда все закончиться, – и она отвернулась, на право и на лево раздавая указания, и прося еще раз повторить какую-то сцену.
Ничего особенного в результате не получилось. Спрашивал Олег, как и обычно, что за премьера такая, кто автор и кто задействован, и вообще о чем спектакль, а Любовь Васильевна скупо отвечала, что пьеса, как всегда, всемирно известна, артисты играют лучшие и разных возрастов, сам спектакль, конечно же, о любви, работать над ними было хотя и трудно, но интересно, и она надеется, что все должно получиться. Скука страшная.
Актеры, когда он закончил с режиссером, разошлись. Не смея шарахаться по пустым коридорам, Олег направился к выходу.
- Снова пишите о нас? – спросила у дверей билетерша из кассы.
- Пытаюсь, – кинул он в ответ и быстро вышел на улицу.
Дождь стал моросящей мглой, почти незаметной, стемнело и на затихающих улицах слабо разгорались желтые уличные фонари. Не раскрывая зонта, Олег остужал накопленное за день раздражение и согнувшись, брел к остановке. Становилось холодно, и он подумал, что теперь асфальт не просохнет до первых заморозков. Вот-вот должны были покрыться льдом лужи и все ждали первого снега. Нудная осень затягивалась, а зима никак не хотела радовать свежей морозной белизной.
Теплее не было и в автобусе от жестких лиц и глаз едущих с работы горожан. Было еще темно, когда утром люди уходили на работу и уже темно вечером, когда возвращались. Чаще всего у них был только один выходной в неделю, а если и два, то ничем кроме уборок и хождения по магазинам они не занимались. Большинство трудились на нелюбимых работах и весь год только и мечтали, как бы выбраться на отдых, а все дни отпуска не знали, куда себя деть. Настроение мокрых замерзших огней, расплывчато мелькающих за окном, передалось Олегу и стало его спутником до самого дома.
Дома было всегда хорошо. Дом был как запасной вариант, гарантия, что как бы где тебе ни было плохо, здесь вся окружающая мерзость казалась не важной, и все проблемы решаемы.
Вернувшись, Олег подумал, как много стоит этот уют, и что приходиться создавать родителям, чтоб его поддерживать. Дома ждал горячий ужин, удобное кресло и хорошая книга. Никаких учебников сегодня, сказал он себе, учись жить по-своему. Не хотелось ни в чем торопиться и торопить других. Хотелось просто хорошо провести это вечер, не быстро и не медленно, а как надо бы всегда – со скоростью времени.

На генеральную репетицию он так и не попал, новую артистку не увидел, а статью о мусоре согласились печатать в настолько ущербном виде, что Олег разругался с Зорькой, статью швырнул перед ней на стол, шипящим шепотом выдавил монолог о «мусоре в головах», и чуть было не уговорил Сашу прогулять разом все, что было в карманах. А когда в карманах ничего не оказалось, такая тоска навалилась, что он молча уехал домой и остаток вечера просидел на диване, тупо глядел в стену и все переключал радиостанции на магнитофоне, никак не находя что-то терпимое для слуха.
Следующие два дня прошли в безликом пропитии. Часов до трех Олег просиживал на лекциях, потом они сидели в столовой или на теплых от радиаторов отопления широких подоконниках и разговаривали. Вечером ребята налакались пива у ларька, а потом на последнее отправились гонять шары в бильярд.
- Учителя эти… в смысле, какие они учителя! – пошатываясь целился Олег кием в белый большой шар. – Делают как говорили им с детства, еще в школе, ничегошеньки не меняя... и понятно как мы после этого как будем работать… Вот, сколько у тебя в группе отличниц?
- Две или три.
- И у меня примерно тоже. Плюс я, недоделанный. Пропорция ясна? Да и все встреченные сейчас нами на улице из тех же мест вышли. Да если и не отсюда, думаешь, где-то лучше нашего? Может быть, лучше подача материала, но система одна, и только у единиц знающих и любящих учить что-то да выйдет. Но это опять же – единицы среди десятков сотен «учителей»…
Про то, чего же хотят женщины Олег плел словесные узлы еще запутаннее, все смешивалось, сумятица обволакивала охмелевшее сознание. Закончили ребята лимоном под водку, среди каких-то размалеванных девчонок у бара под грохот электроники. 
Половину второго дня они отходили после вчерашнего, до обеда Олег просто отказывался что-то воспринимать, и когда спросили на информатике, успокоено отправился в коридор к окну в половину стены разглядывать ровную как доска пелену хмурых туч на небе. Только вечером, скрадывая тоску, начался ветер, тучи пошли быстрее, и когда Олег, не в состоянии ничем кроме легкого чтения себя занять, выключил свет, подошел к окну, увидел среди редких разрывов моря из облаков сверкание первых звезд.

Суббота отличилась от остальной недели ясным солнцем. Утром, в нежно-розовом одеянии, оно выглянуло из-за крыш, постучалось в окно его комнаты и разбудило теплом первого луча. Когда Олег со сна выскочил на зябкий балкон, сразу стало радостно и весело.
Казалось, перемена в погоде вызвала перемены и в людях. Когда Олег вышел на улицу, повылезшие греться на солнечные лавочки нищие старушки у подъезда, почти не ворчали за спиной прохожих, а обычно копошащиеся в мусорных баках вконец пропитые старики, дети войны, о чем-то, кряхтя, переговаривались в стороне. Не так озлобленно толкался в автобусе рабочий люд. Будто толпа захотела повеселеть и обрести человеческие черты. Может быть, все это Олегу только почудилось, но стало легче.
У входа в зрительный зал Олег столкнулся с директором Тамарой Дмитриевной, невысокой, но статной женщиной, всегда неожиданно резким и низким, будто командным голосом смело раздающей указания по театру и с удивительно нежными глазами встречающей зрителей перед спектаклем.
- Вот и вы! Как хорошо, что пришли! Почему же снова одни?..
- Как всегда одни слишком заняты бездельем, а у других на походы к вам не хватает решимости… - поздоровался Олег. - Вот, кстати, номер нашей институтской газеты с заметкой о премьере.
С момента появления в театре внутри Олега, как всегда бывало, проснулось дрожащее в коленках чувство восторга. Откуда из раза в раз возникает этот скрытый трепет, объяснить себе Олег никогда не умел.
После второго звонка Олег привычно занял место в середине пятого ряда для приглашенных и стал рассматривать зрителей. Вокруг стоял гомон приглушенных голосов. Откуда-то появилась молодежь, и похоже, даже не загнанная с какого-то училища или колледжа.
Эхом прошел по залу и коридорам третий звонок, зрители затихли, медленно погас свет, и тогда на сцене открылся занавес. В один миг всякий смысл действа и режиссерские задумки отошли на задний план. Артисты, любопытные декорации, и красивый зрительный зал, все размылось перед глазами, поблекло, растворилось и исчезло. На сцене Олег увидел ее.
Невозможно было описать ее красоту. Как она двигалась по сцене! А какие эмоции на ее лице говорили чувствами героини! Необыкновенное впечатление ее образа в один вечер нестираемой печатью было поставлено у него на сердце.
Олег всегда приходил в театр за порцией энергии, которая вливалась в зрительный зал со сцены. Теперь, в пару минут ее игры, изменилось все его восприятие театра. Он всеми своими нервами нащупал правду о том, зачем он здесь, дрожь пробила по всему телу так, что к концу первого акта Олега колотило, как никогда еще, и он никак не мог сказать, что же такое происходит.
Вырвавшись в антракте в холл, Олег буквально вытряс из администратора все что мог о ней. Пробило током, когда назвали ее имя – Вера. Окончила театральное училище, полгода проработала в Орле, а с начала сезона перешла в наш театр. И вот на сцене – в новой роли, и он имеет счастье смотреть на нее из зала.
Будто в замедленном кино он досматривал спектакль, как обожженный невидимым клеймом рабства ее красоты, и долго, опустошенный и зараженный ей, бродил по вечернему городу, разглядывая свет желтых фонарей и далекое сияние звезд на черном холодном ноябрьском небе. Свет электрических ламп освещал город и людей, но всем вместе фонарям на земле нельзя было сравниться ни с одной звездой, как бы далеко она не светила.

В два-три дня на задворки безразличия отошло все, что составляло всю жизнь Олега. Он видел это, и считал, что так, наверное, и нужно. Будто повзрослев, Олег стал когда нужно, спокойным, или наоборот, смелее и резче с кем нужно. Будто размытые до этого черты его лица стали вдруг проступать, обретая реальную и ясную форму.
С каждым днем Вера занимала сознание Олега все больше. В следующую субботу, когда она снова играла, Олег вышел из театра с ощущением тепла от мелькнувшего впереди счастья. С неба навстречу полетели первые с начала осени большие белые хлопья снега. В вечерней тишине они медленно ложились на лицо и таяли с блаженной прохладой. Было не важно, какую роль и в каком спектакле Вера играет. Но просто видеть ее перед собой на сцене, слышать ее голос, ловить блуждающий в редкие моменты по зрительному залу ее взгляд, казалось чудом.
Прошли выходные, началась рабочая неделя. Земля в несколько дней покрылась чистым белым снегом. Светло и чисто было на его горевшей любовью душе. Всю следующую неделю, когда во всю валили снега и потрескивали первые морозы, Олег потратил на переговоры с Тамарой Дмитриевной, добиваясь интервью с новой артисткой. Еще две недели Вера не играла, но в театре бывала, и раз Олег договорился, что в четверг, ближе к вечеру, он может сделать с Верой материал для газеты.
Готовиться к встрече сил не было. Что он мог спросить у нее? Измученный, он зашел в театр через служебный вход, прошагал по закулисным коридорам и, наконец, очутился в гримерной,  совершенно не представляя, что будет у нее спрашивать.
Заглянув в просвет между штор в гримерную, Олег убедился, что никого, кроме Веры там нет, и тихо вошел. Под ногой предательски скрипнула доска и она обернулась.

Все прошло ужасно, и Олег проклинал эту встречу, которой так долго добивался. Интервью, конечно, получилось, но легче не стало. К черту их противную газетенку! И что он все цепляется за нее!
Она была слишком мила и учтива. Можно сказать, они даже стали хорошими приятелями. К концу беседы она уже спокойно шутила, расслабленно закинув ногу на ногу. Олег же не мог приблизиться к ней ни на шаг и как бы не изображал приятельскую беседу, как бы фальшиво не смеялся над шутками, когда хотелось выть от бессилия, – как неделю назад он был зрителем из зала, так все и осталось. Она была артисткой со сцены, и какой бы милой и обычной девушкой не казалась, сидя прямо перед ним в легком бежевом свитере, потертых джинсах и белых кроссовках, что-то в ней ставило Олега на место и не давало перейти черту.
Вина за все это целиком лежала на Олеге и только, но он так и не мог ничего с собой поделать. Чего-то не хватало, и он ощущал это, как в душной комнате ощущаешь нехватку свежего воздуха.
Шли дни. С момента знакомства с Верой Олег сильно изменился. Перестали приставать из-за злободневности газетных статей, просто потому что таких статей больше не стало, и даже косые взгляды деканата в его сторону скоро исчезли. Он перестал бывать в шумных компаниях и потерял всякий интерес к выпивке. Все яростные споры с Сашей на политические, экономические и социальные темы затухали, едва загоревшись, сами собой. Зато вдруг захотелось говорить о том, до чего раньше не было никакого дела.
Как-то они заговорили о музыке. Зачем эти бесконечные и такие разные сочетания звуков, спрашивал Олег. Что несут они в себе? Каково предназначение музыки? Разговор уходил в бесконечность, и ребята наслаждались этим волнующим плаванием по океану предположений, мнений и интересов. По океану их воображения, не имевшему берегов.
- Саша, ты не знаешь, для чего люди пишут? – дошел Олег до края в том, где и края, наверное, быть было не должно, стоя у окна в институтском коридоре и глядя на белую стену метели за стеклом. Саша поднял на него потяжелевший взгляд.
– Заканчивал бы ты со своей артисткой, а? Самому же хуже.
- Не получается…
- Надо. Или давай, пошли в ларек за цветами, и иди, признавайся… или бросай это дело к чертям собачьим! Нельзя так болтаться между небом и землей! Ты уж или лети, и бес с тобой, или сиди в своем болоте, как сидел…
Олег промолчал. Саша был прав – он махал крыльями, стоя на земле. И не махать не мог, и лететь не получалось. Была пятница, и завтра он шел на последний в этом году ее спектакль. Потом шла только новогодняя программа. Тогда Олег дал слово, что до конца года все решит. Смотри, сказал Саша, слово сам знаешь, сколько стоит. Олег кивнул и они разошлись.

В день заключительного в году спектакля до самого вечера Олег пробродил по городу, разглядывая лица людей. Улицы наряжались к празднику. Всё готовилось к Рождеству: магазины объявляли распродажи, на центральной площади стояла разукрашенная елка и повсюду бойко торговали новогодними украшениями и сувенирами. Народ вновь немного повеселел. Олега трясло и колотило, мысли метались водовороте чувств. Он старался представить разговор с Верой на равных, когда или она рядом с ним в зале, или он с ней на сцене, но ничего не выходило.
Перед спектаклем Олег стоял у колонны в холле театра, по привычке кривя во все стороны улыбки, рассеяно смотрел в пустоту перед собой и только вдруг четко для себя понял, что провалить все зачеты на будущей неделе ему ничего не стоит.
Шла какая-то французская трагикомедия, где Вера играла светскую львицу времен «Людовика такого-то». Как всегда, действовала Вера на Олега необычайно, до дрожи, и выше момента нельзя было придумать.
Зал регулярно прерывался волной аплодисментов. Когда закончилась последняя сцена, и актеры, взявшись за руки, вышли на поклон, все, аплодируя, встали с мест.
Олег последним занял место в петляющей очереди к гардеробу. Он будто чувствовал, что и как надо сделать. На улицу вышел не как все зрители, а через служебный вход, пробираясь знакомыми закулисами, благо его здесь все знали. И, можно думать, совсем не удивился, когда у дверей директорского кабинета столкнулся с Верой.
- Здравствуйте, - она скосила глаза на Олега, явно не узнавая. - Вы меня не знаете, но это ничего. Меня Олег зовут. Пару недель назад я брал у вас интервью для нашей институтской газеты…
- Ах, да, как же. Помню. Смешной такой журналист…
- Ну, журналист, это слишком. Так, балуемся прессой… - Олег смотрел на нее через пелену занавеса. Спектакль еще не закончился, и ширмы не сдвинулись, но невидимый занавес уже отгораживал ее, и Олег нечетко и размыто видел Веру перед собой. Даже сейчас, когда она так близко стояла в полутемном коридоре, что, казалось, всего несколько слов и можно протянуть руку и почувствовать ее тепло.
Тут из своего кабинета вышла Тамара Дмитриевна, и видение пропало.
- Здравствуйте, молодой человек. Как вам наш спектакль? А как сыграли? Смотрите, какие красавицы! – она кивнула на смеющуюся Веру.
- Да, Тамара Дмитриевна, - сказал он, склонив голову и не в силах сдвинуться с места. – Я как раз шел сказать вам об этом. Все было прекрасно.
Они обе стояли и, как ни в чем не бывало, что-то говорили ему. Сил вот так стоять и смотреть не нее у Олега больше не было. Быстро попрощавшись с директором и прощально взглянув на Веру, он вышел на улицу, где начинала разыгрывать свое представление лихая и пушистая метель. Сгорбившись, что-то бурча себе под нос, Олег пошел по праздничному городу.

Больше Олег в театре не был. Ни раза. Не мог заставить себя там появиться, увидеть ее было несравненно страшнее, чем потерять энергетику театра.
После нового года он ушел из газеты. Больше не мог ничего писать, не мог лгать себе, что это кому-то нужно, что это нужно для газеты и института, когда ни для кого это нужно не было. Теперь в газете особо популярны были рубрики молодежных развлечений, таких как: «Самая веселая вечеринка» или «Самая красивая девушка семестра», и что-то еще в этом роде… А недавно и Саша перестал туда ходить… Про мусор под окнами и пустобрех на лекциях, конечно, ничего, да и черт с ними, уговаривал он себя.
После той субботы каждый день, к вечеру, Олега не оставляло желание тупо напиться, но каждый раз он останавливался. В среду, перед одним из зачетов, который ребята группой дружно решили проплатить, даже недолго поторговался с преподавателем. Хамство старик стерпел – деньги были дороже. Этого не стерпел Олег и открыто дерзил на оставшихся двух зачетах, нарываясь на провал. Но в следующем семестре ожидали комиссию с проверкой, нужна была хорошая отчетность, и все испытания он прошел.
В новогоднюю ночь он попал к Саше в гости. Немного оттаивая под бой курантов, но еще очень серый и озлобленный, за бутылкой он разговорился с его дядей откуда-то из Сибири. За ночь переговорили о многом. Дядя, работавший конструктором на каком-то комбинате, оказался умным, сбитым мужиком.  Вопросы без ответа не оставлял, давал дельные советы, был уверен в себе, в людях, и казалось вообще во всей своей жизни. Они легко сошлись в разговоре и быстро нащупали много общих тем. В один момент ближе к утру дядя вдруг сказал:
- Вам, Олег, кажется, очень не хватает веры…
- Откуда вы знаете? – удивленно поднял тот пьяные глаза от тарелки.
- Нам ее всем не хватает.
- А вы знаете Веру?
- Веру нельзя знать. Ее можно только чувствовать, молодой человек. Веры в себя не хватает любому, только эта нехватка, а вернее, эта вера – у каждого своя, и имеет собственную силу над человеком.
Олег понял, о чем он говорит, и обмяк.
- Так вы думаете…
Он пораженно молчал, осознавая то главное, что так искал все это время. Хотел спросить, что же делать, но понял, как это глупо. Дело было только в самой вере. Олег поставил бокал шампанского на стол и посмотрел в окно. Там, в немой тишине, освещенная редкими слабыми фонарями, в темноту уходила и все вокруг покрывала бесконечная снежная белизна.

ноябрь 2008, Узловая; август 2011, М.