Ужов, Рыжов и Стефания

УЖОВ, РЫЖОВ И СТЕФАНИЯ

     Дед Иннокентий Ужов не любил вспоминать о войне. - "Что о том говорить" – обычно отнекивался он и косился на свою жену – бабу Стешу. В молодости баба Стефания была красавицей. По фотографиям на стене видно. На всех фотографиях она выглядит весёлой, нарядной, с длинной густой косой через плечо. Чернобровая красавица. «Супер-модель» тех лет, как теперь почему-то принято говорить. Не один парень, в те далёкие довоенные годы, на неё заглядывался. Теперь же, в почтенном возрасте её правую щёку от уха до подбородка, пересекал блеклый, но всё же заметный шрам, как от давнего ожога. Впрочем, так оно на самом деле было.
      - Баба Стеша, - расспрашивали её внучата – это вы на войне с фашистами шрам получили? – и, не дождавшись ответа, делали заключение – Вы, наверно, с дедом Кешей вместе воевали.
      Шло время, внуки росли, а дедушка и бабушка всё больше старились, да к земле-матери клонились – недолго им оставалось в неё, в землю-то, лечь.
И вот как-то, в один из «красных праздников» - изрядно захмелев, дед Иннокентий проговорился своим уже большим внукам.
      - Было дело, не спорю – моих рук это дело! – кивнул дед в сторону жены своей. И прицыкнул на неё – Ты, старая, не вороти лицо-то, не вороти!.. Всё равно шрам свой не скроешь. Да и не молодка поди, чтобы стесняться…
      Это я, ребятки, Стешке, прежде чем по призыву на войну смертную идтить, раскалённой кочергой шрам на румяной девичьей щеке выжег – клеймо-тавр противу чужих глаз поставил!.. Молодой, горячий был, ревновал её к каждому столбу. Да и выпил крепко, перед отправкой. Стешка ревёт - дождусь! -А ежели я без руки или ноги с войны вернусь, примешь такого?! - кричу ей пьяно. - Приму любого! - ревёт Стеха!.. А я её кочергой в лицо!.. - Теперь кричу - точно дождёшься, а мне ты и такая люба! – Что фартук теребишь, глаза трёшь? - обернулся охмелевший дед Иннокентий к бабе Стефании – Осуждаешь меня всю жизнь за то, что красы девичьей лишил!.. А не лишил бы, - так может, и внуков бы этих вкруг нас не было. Мне перед войной цыганка нагадала, что с фронту вернусь живым, при двух условиях: – Первое на первое, - ежели меня самая красивая дивчина ждать будет. А красивее Стеши в нашем посёлке не было. Вот я, ребятки, и решил – раз уж мне на смерть против супостатов идтить, так пусть меня Стеша любым способом дождётся. Иначе кровь проливать я не согласен!..
      Внуки с жалостью посмотрели на бабу Стефанию и чтобы стушевать неловкую паузу, налили деду Иннокентию ещё одну стопку.
      - Ладно, дед, мы тебя понимаем. Жалко конечно бабу Стешу, но что поделаешь… Война и победа всё списали!
      - Ничего-то они не списали! - неожиданно тонко вскричал дед Иннокентий -Ничего-то вы не понимаете,– списали!.. - Вы что же думаете, я Стеше лицо ожёг – и спокойно воевать ушёл?! – А может, я этим самым, себе душу выжег!.. Да и не жалейте вы её, гулёну – на неё и со шрамом на щеке мужики заглядывались, с другой щеки подруливали.

      - Хватит, старый, врать-то, постыдился бы! – огрызнулась долго хранившая молчание баба Стеша, и хмуро добавила. - Вы, детки, его лучше о товарище, им самолично загубленном, расспросите. Узнаете, как он выполнил второе условие цыганки.
      - А и расскажу! – сам расскажу! – никому не рассказывал, а вам расскажу! – вспылил ещё более захмелевший дед и начал свой рассказ.
      - Сдружился я, ребятки, на фронте с одним бойцом по имени-фамилии Рыжов Павел Иванович. Жил он в соседней деревне, что в километрах шести от нашего посёлка колхозничала. Учился же Павел в нашей поселковой школе, оказывается в одном классе с моей Стефанией. И полюбилась она ему сильно - просто спасу нет. Увивался он вокруг Стеши до самого восьмого класса. А она ни в какую. Не люб он ей был; маленький да очкастый. Не-то что я - здоровяк! Я уж тогда шофёром баранку крутил. Деньги по тем временам не малые получал. Её и в кино и в приезжий цирк Шапито водил и на лодочке кататься... - так было дело, старая?
      - Да уж было - от такого ухажёра, и захочешь, да не отвертишься! - ответила уклончиво баба Стеша.
      Я-то не сразу узнал, что Павел по моей Стефании ещё в школе сох. А то бы в первом же бою стрельнул. Он бы меня - навряд ли. Вот ведь, не из бывших вроде бы благородий, из крестьянской семьи был, а благородства в нём хватало - не-то что у меня, козла! Но окопная жизнь со всеми её тяготами,и близость смерти - крепко сближают людей. Вот Павел меня первым своим другом назвал, а уж потом и я его.
      И до того мы с дружком моим Пашей близки стали, что не разлей вода. Рядом в атаку ходили – фрицев лупили.Но и они нас не жалели - у обоих шрамов от ран, что медалей на груди.Но ничего,цепко держались друг друга, точно каждый из нас товарищу и бруствером, и щитком пулемётным, и железобетонной стенкой дота был. Рядом воевали, рядом из одного котелка солдатскую кашу ели. Спас он меня раз от верной смерти, вытащил тяжелораненого из немецкой траншеи. В тот день мы по нескольку раз в атаку ходили. То мы фрицев с занимаемых позиций выбьем, то они нас. И вот на шестой раз пырнул я одного штыком в брюхо, а он в меня, падая, из шмайсера наискось пол очереди всадил! Вытащил Паша меня к своим. Век бы мне быть ему за это благодарным. А я его, спасителя моего!.. - Эх!!! - дед Иннокентий ударил себя кулаком по впалой груди. -Гад я, как есть гад!.. Лучше он был меня, как человек и как товарищ. Одно мне только в друге не нравилось - Он мне всё Стешкино фото нахваливал – красавицей старуху мою нынешнею называл. Не забыл, значит, помнил любовь свою молодую, отвергнутую. Потому как даже во сне имя её шептал.. В последние дни даже стихами заговариваться стал. Сейчас уж и не вспомнить, что он на счёт Стешиных глаз сочинил. Холост Павел был, и моложе меня года на три. Досадно мне было, что он имя Стефании моей во сне шепчет, но виду ему я не подавал. Друг всё ж таки. Нас так и называли в роте Кешка Ужов и Пашка Рыжов – как два растоптанных солдатских сапога, парой грязь хлебают.
      А и вправду, фронтовой грязи и пота с кровавой сукровицей – похлебали мы с ним немало. И дотопали так парочкой до самого Днепра. Пошли форсировать реку на одном дощатом плоту. Тут наш плот и разбило в щепу почти прямым попаданием вражеского снаряда. Вынырнули мы из воды, глядим – из всех находившихся на плоту пехотинцев, только я и друг мой Паша в живых остались.
      Уцепились мы с ним за одну доску, гребём в сторону противоположного гремящего и полыхающего берега. Туда, где окопался враг. Назад нельзя… - свои не поймут, от НКВД пощады не жди, - только вперёд, туда где смерть!.. А как плыть? – у раненого в руку Пашки силы слабнут – ко дну доску тянет. Оружие своё мы сразу побросали, и вещмешки с нехитрым солдатским имуществом тоже. А всё же вижу – вдвоём нам не выгрести.
      Вот тут-то я и нащупал у себя за ремнём гимнастёрки трофейный маузер.
      Пашка хрипит:
      – Утонем, друг – сил больше нет, рука отнимается…
      А я его подбадриваю:
      – Держись, друг Паша, немного осталось! – столько с тобой путей-дорог прошли, пороха нюхнули, неужто теперь дрогнем?!
      А у него уж и сил совсем не осталось, ко дну за собой тянет...
      -Нет, подыхать я не согласен! – крикнул я напоследок и ударил Павла рукояткой маузера по голове. Ударил вроде бы не сильно, но он, сердешный, тихо охнув, пошёл на дно.
      Дед Иннокентий замолчал, - и внуки увидели на его глазах слёзы.
      Вот так я выполнил второе условие цыганки. Теперь судите меня! – Судите! – Вот он я, никуда не бегу! – вяжите и…
      Дед Иннокентий горестно и как-то неуклюже махнул рукой. Взрослые внуки, некоторое время, насупившись смотрели на вздрагивающие плечи старика.
      Наконец старший из внуков, в задумчивости сказал:
      - Война и Победа всё списывают, списали и это!
      – Всё дед, забудь – поддержал его младший из внуков, и приобнял плачущего деда за плечи.
      Рядом с мужем присела изуродованная лицом жена его Стефания. Сидела она молча, сложив иссохшие рабочие руки на коленях.

31.05.09г.