О новелле Курода Рэйдзи Один день из жизни Ленина

         Около 30 лет назад известный японист старший преподаватель кафедры японской филологии Восточного факультета Ленинградского (Санкт-Петербургского) Государственного университета Андрей Андреевич Бабинцев (1920 – 1983), разбирая и каталогизируя книги в факультетской библиотеке, в одном из японских журналов обнаружил рассказ... о Ленине.         В факте этом не было бы ничего примечательного, если б не одно обстоятельство: во всей японской прозаической литературе ни одного другого художественного произведения, посвященного Ленину, кроме этого, впервые тогда обнаруженного небольшого рассказа, не замечено.
         Автор рассказа – Курода Рэйдзи, напечатан он в июльском 1923 года номере журнала «Кайхо» («Освобождение») под рубрикой «Ару хи» («Однажды») и так и называется: «Ару хи-но Рэнин» — «Один день из жизни Ленина».
         А.А. Бабинцев посвятил этому рассказу статью, которая содержала подробное описание новеллы, начиная от количества содержащихся в ней иероглифических и слоговых знаков японской письменности и кончая анализом особенностей стиля, сведениями об авторе и о фигурирующих в новелле персонажах, а также о политической ориентации напечатавшего его журнала (см.: Бабинцев А.А. Новелла «Один день из жизни Ленина» японского писателя Курода Рэйдзи (1923 г.) // Народы Азии и Африки. 1977. № 2. С. 134–139). Однако самого перевода в статье не было. Причина этого, думается, состоит в том, что в Советском Союзе была бы отвергнута сама “фактура” новеллы: Ленин изображен в нем во время болезни; день, “выхваченный из жизни” пролетарского вождя, проникнут трагизмом. Кроме того, непривычны для русского читателя (и потому подчас вызывают улыбку) мыслеобразы, возникающие по воле автора в сознании Ленина – в них ощущается некий “средне-” либо “центральноазиатский” колорит.
         Так, вакуум вынужденного бездействия, возникший из-за болезни в стремительном потоке жизни пролетарского вождя, мнится ему огромной, пугающей безмолвием и постоянно разрастающейся пустыней. Активная жизненная сила воды, способность потоков сливаться в одно целое ассоциируется у Ленина с течением большевизма; инертными каменными глыбами предстают меньшевики... Москва видится караваном, пересекающим барханы пустыни. Стихи революционных поэтов Ленин уподобляет песням погонщиков, видя задачу литераторов в том, чтобы подбадривать в нелегком пути упавших духом... Конечная цель революционного движения предстает в виде далекого оазиса...
           Читатель-японец вряд ли почувствует какую-либо странность в сопряжении ленинских мыслей и “среднеазиатского” колорита. Скорее можно предположить, что подобная образность могла казаться автору своего рода “связующим звеном” между дальневосточным (японским) и русским способами мышления. В связи с этим, “средне-” либо “центральноазиатский” колорит рассказа не покажется столь уж неприемлемым и нашему читателю – если вспомнить, к тому же, о существовании в японском языке (через посредничество китайского) слова “Даттан” – “Татария”. Это древнее и “туманное” слово охватывает своим значением обширную территорию, включающую и Сибирь, и приволжские степи. Кажется, что исподволь навеваемое рассказом ощущение России как “страны Даттан” — разнообразной земли огромных масштабов — одновременно позволяет автору без слов показать грандиозность стоящей перед Лениным революционной задачи.
         Ленин в рассказе встречается с двумя пролетарскими поэтами и дает им урок диалектической связи частного и общего, индивидуальной свободы и общественной необходимости. Поэты не читают Ленину своих стихов, но с жаром рассуждают об “индивидуалистической буржуазной медицине” и “классовой гигиене”. Их рассуждения могут показаться сегодняшнему читателю наивными или даже абсурдными, и он, возможно, склонен будет думать, что автор уделил этим рассуждениям слишком много места в новелле.
         Но всему свое время на земле, и время, отразившееся в новелле, не абстрактно: это то самое время, в котором идеи Всемирной пролетарской революции, принципиально нового, беспримесно чистого пролетарского искусства, небывалой, качественно иной жизни во всепланетном масштабе не казались пролетарскому автору неосуществимыми. А потому весьма вероятно, что Курода Рэйдзи рассуждения поэтов о гигиене представлялись самым поэтичным и высокохудожественным местом в его небольшом произведении.
         Новелле Курода Рэйдзи о Ленине свыше 85 лет. И хотя ее художественные достоинства не так уж велики, она заслуживает внимания как памятник японской пролетарской литературы и памятник прошлому, сконцентрировавшемуся в 20-ти минутах одного дня из жизни Ленина. Новелла интересна и, как ни странно, – актуальна. Потому что всегда актуальны взятые из нее слова: “Как там Москва? Печалится она или радуется?” “Нельзя поддаваться на соблазн миражей”. “Оазис еще далеко”. “Подрядимся же усердно работать ради будущего, которое неизбежно наступит”. “Тогда не придется брести вспять по собственной колее”.



(* В печатном виде /Курода Рэйдзи. Новелла «Один день из жизни Ленина» (Ару хи-но Рэнин). Памятник японской пролетарской литературы. Вступительная статья, перевод с японского и комментарий И.Е. Гарри/ содержится в ж-ле Восток / Oriens  —  Афро-азиатские сообщества: история и современность. М., 2001, № 6. С. 109-113).