Тишина размером в жизнь

    ТИШИНА РАЗМЕРОМ В ЖИЗНЬ

    Вот уже пошёл седьмой десяток лет, как в мире стоит небывалая, затянувшаяся, ничуть не тревожная тишина.
На фронте, на самой передовой, тоже бывали минуты, а то и часы затишья. Но те затишья, всегда неожиданно и грубо, обрывались.
Их обрывали или вой сирены, или наводящий ужас визг авиационных бомб, что падали с затянутого дымом пожаров неба, или угрожающий лязг танковых гусениц, а также разрывы снарядов и посвист пуль…
Такое тревожное, можно сказать гробовое затишье, называлось затишьем перед боем.
Но теперь совсем другое затишье и оно началось сразу же после окончания тяжелейшей второй мировой войны, которая для советского народа была Отечественной.
На долгие годы на земле воцарился относительный, пусть не очень прочный, но всё же долгожданный мир! То, что наш мир относительно непрочный, к сожалению, пришлось убедиться и ныне живущим на земле поколениям людей, убедиться не раз, и не два – потому что, потому…
Впрочем, стоит ли теперь, перед днём великой Победы вспоминать все межгосударственные и межнациональные конфликты, криминальные разборки, дальние и ближние «горячие точки»… когда вокруг бушует весна, и стоит такая мирная звучащая песней тишина, что кажется слыш-но, как на деревьях раскрываются клейкие почки!
Всё смелей и дружней, с утра и каждый день, из-под городских крыш звенят капели. И вся природа на все лады наигрывает музыку весны!
Во дворах всё резвей и весёлей звучит детский смех, а в кустах громко расчирикались драчливые воробьи! Не говоря уж о шуме мчащихся мимо меня по проспекту машин. Весна идёт!
А я? – я сижу на просохшей под весенним солнцем лавочке. Лавочка эта, приглянулась мне, не потому что она находится на остановке маршрутных автобусов, и не потому что, перед ней лежит большое авто-дорожное кольцо… а потому, что за кольцом, там, наверное, в ста метрах от меня, на возвышении, стоит взметнувшись в голубое весеннее небо, бетонный журавль – Обелиск Победы нашего народа над гитлеровской Германией и её сателлитами в Великой Отечественной войне.

Говорят, есть на земле намоленные святые вещи и места:
храмы, иконы… вот и это место не простое, чем-то к себе притягивающее людей. Впрочем, до праздника 9 мая, когда здесь, на площади, перед монументом соберётся много народа, ещё далеко и на лавочке я сижу один, не считая прохожих идущих мимо меня к большому супер-маркету, иначе торговому комплексу по названию «Алпи». Вот что ныне более всего интересует этих, спешащих к магазину за покупками, людей.
Да я и сам частенько захожу в этот новый огромный магазин. Но вот теперь нет, теперь мне просто хочется посидеть на просохшей лавке, и я сижу. Сижу, наверное, уже минут двадцать, не сходя с места. Любуюсь молоденькой нежно зелёной травкой, и щурясь тёплым солнечным лучам, слушаю звуки весны.
Рядом, позади меня, вдоль тёмно-еловой лесополосы есть ещё ни кем не занятые пустые лавочки. Но вот, к одной из лавочек, подошла группа молодых людей – четыре парня и две девушки. Все шестеро явно навеселе. Видимо молодым людям, как и мне, не безразлично это место. Раз пришли с бутылками пива именно сюда. И может быть из-за того, что площадь Победы - место не совсем ординарное, молодые люди, хотя и пили пиво, но вели себя довольно сдержанно, без обычного для таких компаний хохота, девичьего визга и грязного мата. Почему они пришли именно сюда – попробуй пойми. Может их, так же как и меня, «намоленность» места приманила?
Ведь я неосознанно, прогуливаясь по проспекту имени академика Курчатова, будто бы по какому-то странному зову – шёл именно сюда.
И так вот, неспешно гуляя по проспекту, зашёл я по пути в книжный магазин, где по удачному случаю купил туристический атлас Красноярского края.
Хороший атлас! И теперь, сидя на лавочке, с удовольствием перелистывал его, с интересом рассматривая глянцевые страницы географических карт и туристических схем. Мне было интересно отыскать в красочно изданном атласе, известные мне по походам, и по другим воспоминаниям из моей жизни, места, где я бывал.
Есть в современных картах и наш некогда очень секретный закрытый город Железногорск. Даже название речки отмечено – Кантат. А вот, некогда вытянутого вдоль дороги Карасиного озера, даже если и есть на какой-нибудь мелкомасштабной карте, то в жизни, увы – уже нет.
Как нет и многих, многих деревень и посёлков, рассыпанных кружочками по картам, со скорбной припиской из трёх букв «неж» из оборванного слова - «нежилой».
Названия населённых пунктов есть, а вот людей в них нет, ни единой души. И собаки не лают. Хоть бы гавкнула одна… - не слышно ни одной.
Сколько таких «нежей» по всей нашей и по сей день великой стране рассыпано – наверно одному Богу известно.
Я в задумчивости приподнял голову, и посмотрел на обелиск – бетонный журавль с орденом отечественной войны на груди по-прежнему рвался в небо, пытаясь взлететь.
И тут же, вспомнились, и зазвучали, поплыли в мыслях моих слова песни на стихотворение Расула Гамзатова «Журавли».

Мне кажется порою, что солдаты
С кровавых не вернулись что полей.
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Мой отец Болгов Евгений Степанович, душой своей, так же, наверное, летит в этом журавлином клине, хотя тело его и покоится на местном кладбище. Прошёл же мой отец по фронтовым огненным дорогам всю Великую Отечественную войну, с легендарного ноябрьского парада на Красной площади Москвы, сорок первого года – по самый сорок пятый год. Вплоть до Кенигсберга, где при штурме крепости был тяжело ранен. Долгожданную, выстраданную Победу отец мой встретил уже в госпитале.
Смотрю я на бетонный обелиск, раскрывшего крылья журавля, и вспоминаю дальше уже другого фронтовика – моей мамы отца, а для меня деда Коленчука Романа Корнеевича – фронтового извозчика, подвозившего на передний край на лошади, запряжённой в армейскую повозку, снаряды и другие боеприпасы. Его живая душа тоже, наверное, в этом журавлином клине летит, и курлычет мне на землю, точно спрашивает: «Как внучек поживаешь? – Приезжай, курлычет, летом в деревню нашу Марьинку на покос…»
И я будто бы мысленно деду Роману отвечаю – «Приеду дед, обяза-тельно приеду…» - и вдруг спохватываюсь – куда приеду, когда деревни нашей Марьинки уже более тридцати лет как на земле сибирской нет.
Смотрю я на бетонного журавля, и грущу оттого, что исчезла с лица земли и с карты Козульского района деревня Марьинка, где я, почти каждое лето, проводил свои школьные каникулы. От моей незабвенной деревни в две улицы по обе стороны пруда, не осталось на карте даже обычного деревенского имени, пусть и с жуткой приставкой «неж». Заросло это место сорным мелколесьем, и только кладбище деревенское ещё посещают иногда, бывшие сельчане.
В основном это люди среднего поколения, перебравшиеся в ближайшее, ещё уцелевшее село Балахтон и в районный центр Козульку.
Будут ли посещать это кладбище их внуки, или распашут его  под посев трактора? – трудно сказать. Пока что, вокруг пропавшей Марьинки и десятка других деревенек, все обширные поля, на которых лет тридцать назад радостно колосилась рожь, густо заросли непроходимым бурьяном. Потухла некогда бурно кипевшая здесь жизнь, исчезла вместе с добротными крепко рубленными избами, конюшнями, овинами, гумнами, поветями и другими дворовыми, да обще-деревенскими постройками.
Не услышать здесь более ни шумных свадебных песен, ни треска киноаппарата в деревенском клубе, ни переклички горластых петухов, ни рокочущего шума пилорамы с небольшого лесопильного заводика, что стоял неподалеку от щедро усыпанной древесными опилками и щепой запруды. Не услышать более ни перебивающего этот звук, громкого гоготанья с пруда домашних гусей, ни зазывного мычания коров и блеянья овец – дружным стадом возвращающихся с тучных пастбищ на вечернюю дойку. Не забренчат уж подставленные под белые струи молока подойники, ни скрипнут колодезные ворота, не мелькнут, вылетев из застрех тесовой крыши, деревенские ласточки-касатки и не прилетят со сладким медовым грузом в свои гудящие улья трудолюбивые деревенские пчёлы... И только изредка, среди воцарившейся вокруг кладбищенской тишины, послышится скорбный голос кукушки, точно считающей годы ушедшей из этих мест людской жизни.
Погибла деревня, ни как воин в бою, ни в тяжкую военную годину, а в мирное Брежневское время, когда её, решением откуда-то сверху, зачислили в разряд «неперспективных». И нет уж надежды – возродиться, вернуться на карту жизни. Как будто матери России очередную похоронку вручили, а у неё России матери похоронок этих – не сосчитать.
Да что там деревня – когда целые города, типа ближнего нам Сосновоборска, уже в нынешнее смутное время, брошены демократами – приватизаторами жизни на самое дно – безрадостного выживания.
Тоже касается и бывшего ЗАТО – посёлка гвардейцев ракетчиков Кедровый, и районных центров Козулька, Бирилюссы и многих, многих других посёлков и городков.
Неужели и к их именам, на будущих картах, пристанут скорбные (неж) – точно похоронные, краткие эпитафии, вроде такой: «здесь жили люди, а теперь не живут».

И вспомнилось мне – другое большое село, что в соседнем нам, Алтайском крае, совсем не обозначено. Ни топографического кружочка, ни имени нет посёлка на карте, даже с приставкой «неж», а дома стоят… - много домов стоит на нескольких улицах.
Посередине же главной улицы имени Победы красуется облупившийся, когда-то покрашенный в бронзу, гипсовый памятник. И не просто стандартная стела или пирамидка стоит, а скульптура советского солдата в военной гимнастёрке и с автоматом на груди. А на постаменте: фамилии, фамилии, фамилии ушедших в бессмертие из этого посёлка мужиков сибирских.
Много фамилий вычеканено на постаменте, не меньше чем домов в этом большом посёлке.
А людей нет, ни единого человека вокруг и собаки не лают. Мёртвая жуткая тишина.
Точно бы и не кончилась война, а докатилась взрывной волной до этих мирных сибирских мест – и покосила, унесла весь народ, будто стальной метлой вымела. И только один гипсовый солдат остался памятником всем-всем: и погибшим на далёком фронте, и жившим здесь, да неизвестно куда исчезнувшим людям. Может вода из пересохших колодцев ушла? - а может, какая эпидемия приключилось? - да только снялись разом, побросав дома, все люди – и уехали, точно бежали сломя голову кто куда. Неужто все эти исчезнувшие с лица земли, многочисленные посёлки, сёла, деревни, разрушенные церкви, и памятники воинам-победителям были меньше намолены, чем те, что пока уцелели?
Растеребили мне сердце, грустные мысли – закрыл я свой новенький туристический атлас, встал с лавочки и пошёл, огибая дорожное кольцо, по направлению к памятнику Победы. Поднялся по ступенькам к самому обелиску, посмотрел на алые гвоздики лежащие у подножия его, поклонился молча бетонному журавлю, как будто бессмертным душам солдатским. Поглядел на барельефы суровых солдатских лиц, сосчитал отметки с именами городов героев: Москва, Ленинград, Волгоград, Новороссийск, Мурманск, Тула,
Теперь это не города герои СССР, а нынешней, так сказать свободной России, с карты которой исчез легендарный город герой Ленинград, а вместо него возродился из прошлого забытья сановный Санкт Петербург.

Не берусь судить хорошо это или не очень, но не вычеркнули современные демократы реформаторы город Ленинград из памяти народной, и никогда не исчезнет он из российской и всемирной истории. Всё-таки - Санкт Петербурга, как города героя, у нас как будто нет… или я ошибаюсь?
Брестская крепость, Севастополь, Керчь, Одесса, Киев, Минск – тоже города герои, но уже как бы «не наши», как бы за границей. Россия как бы освободилась от них, и даже праздник по этому случаю был Российскими властями учреждён, так называемый «День независимости». Хорошо ещё, пусть и поздновато, но опомнились, недавно, кажется, переименовали праздник в День России. А боль и грусть потери чего-то родного осталась, как по маленькой деревне Марьинке и подобным ей, бесчисленным русским Николаевкам, Шумихам, Белорускам, Хохловкам, Сосновкам, Берёзовкам, Калиновкам, Кедровкам… со стоящими на безлюдных площадях гипсовыми героями Великой Отечественной.
Пройдут годы; обычные и юбилейные, пройдёт со дня победы и сто лет, и двести. А великий подвиг народа-победителя не забудется никогда. Золотыми буквами впечатан он в отечественную и мировую историю.
Жаль только, что людей тех героических лет – героев-победителей, и героев тружеников тыла, будущие далёкие поколения будут видеть только по фильмам и фотографиям.
Но пока что; и в этот, и в следующий, и в последующие годы, будет праздник, парад местного гарнизона и демонстрация до площади Победы. Будут ветераны войны, сидя на общих, уже не тесных им лавочках, слушать речи ораторов, славящие их ратный подвиг. И ещё будет, много, очень много молодёжи.
А это значит, есть надежда на лучшее будущее, надежда на действи-тельно счастливую жизнь.
И вспомнилась мне песня о Дне Победы со слезами на глазах.
И посмотрел я ещё раз на рвущегося в небо журавля.
Задрал голову в голубое весеннее небо, а там: солнце светит, облака плывут…
И толи привиделось мне, толи послышалось, но точно журавли с юга на наш север возвращаются, кричат на землю протяжно…
И при этом, тишина такая живая, что, кажется слышно, как на деревьях раскрываются клейкие почки.

2005г