О Дюке Степановиче замолвим слово

О ДЮКЕ СТЕПАНОВИЧЕ ЗАМОЛВИМ СЛОВО
 


В Европе к середине ХІ в. вследствии исчерпания земельных ресурсов чрезвычайно быстро образовалось сословие младших детей землевладельцев, все достояние которых состояло в лошади, копье и щите. Общество выталкивает их за черту европейской ойкумены в крестовые походы, ограничивает казармами-общежитиями рыцарско-монаших орденов. Как следствие, возникает рыцарский эпос.
На Руси такого рыцарства-монашества в этот период не возникает вследствие возможности младших детей феодалов постоянно уезжать на северный восток (Угру), находить неосвоенные земли («украины») и непуганых междуусобицами общинников, чтоб возложить на них тяжесть налогов.
Новая реальность требовала новых образов — героев-осваивателей или колонистов. Ими стали святые Борис и Глеб, князья с 1010 г. Ростова и Мурома, богатыри Илья Муромец и Микула Селянинович. Этимология последнего выводится нами из коми-пермяцкого «му кулу» — «духи земли»; ср.: «… на Украине, т. е. на территории бывшего Киевского княжества, св. Георгий ставится выше Николы, здесь может считаться даже, что Никола — «породы московской», и он противопоставляется «русьскому Юрку» (Аничков…; Драгоманов …; Лесков)… на Украине «культ Николы менее развит», считает, что здесь Николу заслоняют собой Илья и Петр… Согласно украинскому поверью, «як прийдемо на той свiт, то за москалiв буде Микола, а за нас Юрiй. То як iде москаль, Микола... каже: «мiи» тай бере coбi, а як наш, то Юрiй coбi бере... Отражение того же основного мифа можно видеть в распространенной легенде о споре Ильи-пророка и Николы, когда Никола обманывает Илью и спасает урожай мужика…  вообще грозному, карающему сверху Илье противостоит в фольклорных текстах добрый, защищающий снизу Никола. По словам исследователя русских народных культов святых, «св. Николай, по народному представлению, добрее св. пророка Илии. Илия мстителен, суров, тогда как св. Николай... рисуется добрым угодником»… В свою очередь, отношения Ильи-пророка и Николы … могут отражаться в фольклоре в отношениях Ильи Муромца и Микулы Селяниновича; весьма знаменательно в этом плане запрещение Илье Муромцу биться с Микулой и с родом Микулиным, мотивированное тем, что Микулу «любит матушка сыра-земля»…  Н. Витсен и Г. Давид в своих описаниях Московии XVII в. свидетельствуют, что русские настолько почитают св. Николая, что, по их мнению, когда Бог умрет, св. Николай займет его место …  у кашубов … nikolaj выступает как наименование х р о м о г о  д ь я в о л а, живущего в лесу и задающего загадки заблудившимся людям: того, кто отгадает загадки, nikolaj выводит из лесу, но тот, кто не сумеет этого сделать, отдает свою душу дьяволу» [Успенский Б. Филологические разыскания в области славянских древностей. Глава III. Никола и Волос (Велес) // http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/usp/02.php].
Собственно святые Борис и Глеб, богатыри Илья и Микула — это символы фазы этногенеза «русских», которую Л. Гумилев называет гомеостазом (150 лет), инкубационным периодом пассионарности (собственно колонизация русичами с юга и родила пассионарный толчек), который завершился переходом в фазу самопровозглашения «русскими» себя в истории, фазу подъёма (200-250 лет) такими актами как в 1159 г. отделения великого княжества Владимирского, в 1164 г. экспансией Суздаля и Мурома в Волжскую Булгарию, в 1167 г. — в Новгород, в 1169 г. — взятием Киева, и годом ранее — провозглашение автокефальной церковной митрополии Северо-Восточных земель Руси.
Внешняя торговля Киевской Руси в ХІ-ХІІ вв. имела две отличные и одинаково первоочередные черты.
Во-первых, торговая деятельность была занятием исключительно лишь общественных верхов — князей, их дружинников и небольшой группы дородных горожан (в статуте австрийского герцога Леопольда от 9 июля 1192 г. такие торговцы на Руси именуются Ruzarii [Назаренко А.В. Об имени «Русь» в немецких источниках IХ-ХI вв. // Вопросы языкознания. — М., 1980. — №5. — С.49]), и их противоборство друг другу было только «... грандиозным турниром, перенесенным на пространство киевских пространств. Широкие народные массы в нем участия не принимали» [Толочко П.П. Нащадки Мономаха. – К.: Наук.думка, 1972. – С.118], возможно, собственно, потому, что не продавали, а отдавали даром, в виде дани, продукты охоты и пчеловодства.
Во-вторых, внешняя торговля не затрагивала насущных нужд даже этих господствующих высших классов населения, ведь все необходимое они получали натурой, отправляя на внешний рынок только избыток и обменивая там только предметы роскоши [Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая Степь. – М.: Мысль, 1989. – С.476 – 477].
Лишь когда к ХІІ в. торговые отношения Руси с Востоком приостановились (например, из интвентаря погребений исчезли восточные бусы) и давление налогов на население значительно уменьшилось на радость простой массе, в среде руских верхов, неудовлетворенных тем, что половцы (куманы) перекрыли и уничтожили пути торговли от Черного и Азовского моря через русские форпосты Белая Вежа на Дону и Белгород в низовье Днестра, и тем, что они, «юные», в отличие от «старых», не могут приобретать предметов роскоши восточного происхождения, формируется эпос в виде былин о победителях над степными жителями во времена Владимира Старого.
Этому также посодействовал Владимир Мономах, который, утихомирив Русь от междуусобной борьбы, перевел войну против Степи – в народном представлении: как сделал киевский Владимир-Василий «Старый» Красное Солнышко, так же делает и Владимир-Василий «Уный» Мономах.
Куманофобию на Руси и восточные устремления «уных» подпитывал польско-германский купеческий капитал. Например, он подталкивал киевского великого князя Святополка ІІ Изяславича (1093 – 1113) и его партию «уных» на войну со Степью, ибо пленных продавали в рабство купцам-«рузариям» (ruzarii), перевозивших товар в Регенбург и Венецию для перепродажи в Египет, где мусульманские султаны превращали половцев (куман) в гулямов (гвардейцев-невольников).
Греческие купцы были конкурентами западноевропейских, и поэтому Киевская митрополия была в оппозиции к Святополку ІІ, а Киево-Печерская Лавра, соперница митрополии в первенстве за души прихожан, поддерживала киевского князя. Представителями собственно Лавры следует считать «человеков благоверных», которые сразу после расправы киевлян с братом Кирилла-«Чурилы» Ольговича Игорем Ольговичем объявили последнего святым, мучеником, брали себе его кровь и куски одежды как реликвии, рассказывали о чудесах над его телом и его смерть была описана обычным агиографическим образом [Грушевський М. Історія України – Руси. – Т.2. – С.157].
В Лавре работал и Нестор-летописец, осуществивший соответствующую редакцию летописного свода [Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. – М.: Мысль, 1989. – С.478-479], а именно: защита концепции удельного правления, вотчины, её библейское обоснования («сыновья Ноя» — каждый в своем уделе), объявляя удельно-династическое княжение единственной божественной формой власти [Гуцуляк О. Дві концепції влади на Русі // Голос нації. – Львів, 1995. — №12-13. – С.8].
Следствием этой политики, как пишет академик Б. Рыбаков, произошло усиление родо-племенных традиций с их архаическим язычеством, «… в городах и в княжеско-боярских кругах … были крайне недовольны вмешательством церкви в их собственный традиционный быт. Примером могут служить воспетые былинами княжеские пиры, являвшиеся своеобразной «боярской думой», в которой некогда заседали и волхвы-волшебники. На этих пирах в урочные дни обязательной была мясная (языческая, ритуальная) пища. Церковь запрещала ее в постные дни. Конфликт с церковниками из-за «мясоядения» принял общерусские размеры. Объяснением возрождения язычества отчасти может служить оформившаяся с 1130-х годов кристаллизация полутора десятков крупных княжеств-королевств с устойчивыми своими династиями с усилившейся ролью местного боярства и более подчиненным положением епископата, оказавшегося в зависимости от князя. Бояре-вотчинники, владельцы нив, называвшихся «жизнью», по всей вероятности, разделяли народные прадедовские взгляды на аграрную заклинательную магию. Главную часть язычества. Показателем возврата боярства в ХІІ веке к прадедовским традициям является исследование Д.А. Крайновым погребения в белокаменном саркофаге, над которым был насыпан огромный языческий курган (близ Старицы) … Появляются летописцы, совершенно чуждые церковной фразеологии, церковному счету времени и самое главное — христианскому провиденциализму. Таков, например, киевский боярин Петр Бориславич, писавший в 1140-1180-у годы. Ярким примером нового, более светского отношения к литературе является «Слово о полку Игореве»… Автор «Слова», широко пользовавшихся образами античного язычества, воскрешает для своих слушателей родную языческую романтику» [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1988. – С.774-775].
Собственно академик Б. Рыбаков соотносит древнерусские былины о Дюке Степановиче и Чуриле с реалиями 1146-1150-х гг. на Руси [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1988. – С.606-609], а именно о соперничестве, с одной стороны — представителя партии «уных» Кирилла (Чурила)-Всеволода Ольговича (1139-1146), «Пленковича», т.е. «сына пленника» (намек на то, что его отец Олег, пребывая в Византии, был пленен и отправлен в ссылку до 1083 г. на остров Родос; князь Олег-Михаил Святославич-«Гориславич», князь Чернигова и Тмутаракани, в 1080-190-х гг. официально имел титул «архонт Матрахии, Зихии и всей Хазарии», а Вятичская и Муромская земля были вотчиной Ольговичей [Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в Х – первой половине ХІІІ в. – М.: Изд-во МГУ, 1977. – С.106]), с другой стороны — с Изяславом-Пантелеймоном Мстиславичем (1146-1154 гг.) и его союзником венгерским королем Гезой ІІ, родным братом которого был дюк (герцог) Стефан. Собственно последний и есть былинный Дюк Степанович, который побеждает Чурилу в разных состязаниях.
Краткое содержание былины таково: Дюк Степанович приезжает на говорящем, волшебном коне в Киев к князю Владимиру и там на пиру начинает хвастать своим богатством. Его хвастовство приводит к тому, что он «бьётся о велик заклад» с киевским богатырем Чурилой Пленковичем о том, что они три года будут ходить каждый день в новом платье. Спорят, как положено, на свои буйны головы. Дюк Степанович отправляет на родину к матушке своего коня, и тот привозит ему не по одному, а аж по три одежды на каждый день. Дюк пари выигрывает. Тогда Чурила предлагает состязаться, перепрыгивая через реку на коне. Чурила падает в воду, а Дюк его спасает и опять выигрывает спор. Следующим испытанием для Дюка Степановича становится то, что князь Владимир посылает богатырей – Илью Муромца и Добрыню Никитича – на родину Дюка, чтобы описать его имущество, но, делая это три года подряд, они не могут перечесть его богатств. В результате они признают: чтобы это сделать, нужно продать весь Киев град со Черниговом и на эти деньги купить бумаги и чернила для переписи имущества. Так Дюк Степанович выигрывает и третье состязание, доказав, что он и его родина намного богаче, чем князь Владимир и всё Киевское княжество.
Можно даже считать, что даная былина Дюке Степановиче и Чуриле сложена в среде «западников» – соперников «уных» (жаждущих красот языческого Востока) как своеобразный антитезис героям Владимирового круга: «… наиболее вероятным первоисточником былинного сюжета все-таки признается византийское «Сказание об Индийском царстве» XII века, получившее широкое распространение на Руси и оказавшее влияние на многие средневековые литературные памятники. «В числе других произведений, – отмечает современный исследователь древнерусской литературы Г. М. Прохоров, – испытала влияние «Сказания» и былина о Дюке Степановиче. Для читателей русского средневековья «Сказание об Индийском царстве» очевидно, играло ту же роль, которую в современной нам литературе имеет научная фантастика…» (См.: Памятники литературы Древней Руси. XIII. М., 1981). Былинный Дюк Степанович тоже предстаёт боярином из Индии и тоже не менее красочно описывает сокровища своей страны, но на этом сходство «Сказания» и былины заканчивается. По сюжету и содержанию «Дюк Степанович», пожалуй, одна из самых оригинальных былин, отразившая черты реального быта средневековой Руси. «По мастерству композиции, – подчеркивает А. М. Астахова, – и разработанности изобразительной части былина о Дюке принадлежит к лучшим созданиям былинного новеллистического жанра» [Комментарий к былине «Дюк Степанович» // Сокровища русского фольклора. Былины. – М.: Современник, 1991. – С. 382].
Упоминание об «Индии» не должно вызвать удивления, так как она – не географическое (на востоке), а общее название сказочно богатой страны.
Дм. Чижевский писал: «... Галицко-Волынского происхождения есть «старина» о Дюке Степановиче. Содержание её — приезд из Индии, из Галича (иногда «Галича-Волынця») к Киеву богатыря, характеристика которого, собственно, состоит только из описания его богатств — сначала им самим, потом, когда возникают сомнения, не преувеличивает ли он, «описателями», которых к Галичу отсылает князь Владимир. Описатели вынуждены отказаться описать богатство Дюка, ибо для этого труда надо было бы продать на бумагу весь Киев, а на пера и чернила — Чернигов. В Киеве Дюк иногда выступает как конкурент другого богатыря такого же типа — Чурилы. Например, они должн ы перепрыгнуть конем через Днепр, или на протяжении определенного времени менять одежду. Выигрывает Дюк. Само имя «Дюк» заставило думать о западном происхождении героя ... О пышности жизни галицкого князя и бояр узнаем кое-что из летописи. Имя «Дюк» (визант. «дюкас» и по-отчеству «Степанович» (любимое венгерское имя — Степан) могут быть венгерского происхождения, как и красавец-конь дюка (ср. Рассказ об венгерских конях в Киеве 1150 г.) ... Безусловно, существовали сказания о «Чуриле» в Галичине: имя его там сохранилось даже в песнях. Вспоминают о нем в 16-17 в. Рей из Нагловиц и С. Клёнович. Чурило — такой же кавалер, как Дюк, только меньше имеет благородного характера, он — «баламут». Прозвище «Чурылив» или «Джурылив» принадлежало к прозвищам западно-украинского боярства, от его прозвища происходит название города Чурилова (позже — Джурина) на Подолье. В современных «старинах» о Чуриле типа новелл Чурило прибывает со своей дружиной ко двору Владимира. Владимир делает его «чашником», но, засмотревшись на его красоту, княгиня порезала себе руку. Любовная история с женой боярина Бермяты обошлась ему жизнью. О его конкуренции с Дюком мы уже упоминали высше. Одна подольская песня о Чуриле знает его как руководителя «девичьего войска». Современные старины о Чуриле, кажется, позже (в Москве?) очень переделаны» [Чижевський Дм. Історія української літератури (Від початків до доби реалізму) / Фахове ред. та передм. М.К. Наєнка. – Теропіль: МПП “Презент”, за участю ТОВ “Феміна”, 1994. – С. 174-175].
Дм. Чижевский также упоминает, что девушка в Галицкой песне «смотрит одним глазом на Джурилу, другим на Потока» [Чижевський Дм. Історія української літератури (Від початків до доби реалізму) / Фахове ред. та передм. М.К. Наєнка. – Теропіль: МПП “Презент”, за участю ТОВ “Феміна”, 1994. – С. 175]. Под вторым имеется в виду герой былины о змееборце Михайле Потыке (якобы от вятск. диал. «потка», «поточка» — «пичуга, птица поток», особенно мелкая, певчая [Даль В. Словарь живого великорусского языка. — Т.ІІІ. — С.356]), в котором, вероятно, следует видеть Олега-Михаила Святославича-«Гориславича», который много «поточил» крови в Русской земле. Девушка выбирает между Михайлом Потоком и Джурилой, таким образом, избирает между отцом и сыном, и в конце отдает руку старшему. Но вскоре жена умирает и Михайло приказывает погребать себя вместе с ней. Когда в склепе появляется змей, Михайло заставляет его принести «живой воды», с помощью которой и возвращает жену к жизни.
Вероятно, что в сказочной былине о Михайле Потоке «востокофилы» («уные»), столкнувшись с созданной «западофилами» («старыми») эпосом о Чуриле и Дюке, дали достойный ответ: признали, что в их среде действительно есть негодяи («джурилы»), но собственно их «поток» сумеет оживить Русь, с которой они венчаны на княжение.
Связана с этой былиной о Михайле Потыке и украинская легенда о Михайлике, богатыре-малолетке, который уезжает из Киева, прихватив с собой на копье Золотые Ворота. И воскресение Руси произойдет, собственно, когда богатырь Михайлик вернет Золотые Ворота на свое место (что, фактически, произошло в момент отмечания в Украине 1500-летия от основания Киева, когда были воссозданы Золотые Ворота) [Ільницький М. Від «Молодої Музи» до «Празької школи». – Львів: Вид-во ІУК НАНУ; ЛОНМІО, 1995. – С.58].
Автор «Слова о полку Игореве» не является апологетом группы «уных»-«востокофилов», о чем заявляет в самом начале: “Чи не въспъти было , въщей Бояне, Велесовъ внуче: Комони ржуть за Сулой – звенит слава в Кыевь...”.
«Восточнориентированный» толкуется как «Велесов внук» совсем логично в смысле постоянных экспансий варягов-германцев на восток в поисках Вальгаллы бога-шамана Одина (аналога славянского Велеса!) и засвидетельствованной в «Хеймскрингле» Снорри Стурлуссона изначальной земле богов-асов — Трои и земли турков.
Автор «Слова о полку … » демонстрирует неправильность позиции «уных», как и стремление ранее Всеслава к Тмутаракани, который за это был призван на суд Божий, ибо отвратился от правильного пути, определенного путем солнца (на Запад). «Уные», как и Всеслав с помощью волшебства и магии, возжелали пути на Восток, неправедного и опасного пути, «противоположного Солнцу». Все смертные и боги в индо-европейских мифологиях, указывает В.Н. Топоров, идут путем Солнца. Всеслав с его неправедным путем наперерез пути Хорса-Солнца вспоминается автору «Слова о полку ...» в контексте ошибочного пути Игоря Святославича, приведшего его к поражению: Солнце затмилось, и верный путь ныне неизвестен, укрыт («Солнце ему тьмою путь заступаше...»).
Иначе уже оценивается поведение великого князя Дмитрия Ивановича в аналогичной ситуации в «Задонщине»: «… он вступи в позлащенное свое стремя и вземъ мечь въ правую руку и помолися Богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно сіяетъ на востоць и путь поведает» [Топоров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре // Славянский и балканский фольклор: Реконструкция древней славянской ду ховной культуры: Источники и методы / Отв.ред. Н.И. Толстой. – М.: Наука, 1989. – С.35]». Автор «Задонщины» вместо порицания «пути на восток» – прославляет его.
Таким образом, есть основания утверждать, что на Руси происходило перманентное противостояние двух партий – «старых» и «уных», аналогичное войне в Европе гвельфов и гибеллингов на протяжении XII-XV вв.