трудная мужская жизнь

    Гаврилову сегодня не спалось. Он ворочался. Вздыхал. Брыкал одеяло, пока не разбудил сладко сопящую супругу.
  - Чего тебе не спится-то? Ночь-полночь?- зевнула она,- случилось чего?
  - Спи, спи,- Гаврилов заботливо подоткнул под нее одеяло, а сам отправился в зал, на диван, забрав с собой подушку, купленную специально для его шей, страдающей от остеохондроза.
     Гаврилов был самым обыкновенным средне -статическим мужчиной среднего возраста со средним достатком и усредненными интересами и желаниями. Как  и  все, он давно уже запутался в собственном маленьком бермудском треугольнике, разрываясь между семьей, созданной так давно, что он уже и не помнил возраста детей, все время уточняя их дату рождения у жены, и любовницей, может быть, даже любимой женщиной, это он еще не решил. Внебрачная связь была такой же крепкой,  как и семья. И до сих пор не доставляла никаких неприятностей, кроме как приятностей, расслабления и прекрасного времяпровождения.  Пока вчера, в обед, кормя мужчину любимым его салатиком, любимая же женщина вдруг не спросила: «А почему ты никогда не ночевал у меня? А? Милый?»  Гаврилов чуть не подавился горошиной мягкого мозгового гороха, сделанного в городе Чебоксары методом горячей консервации, и  долго молчал, изображая тщательное пережевывание пищи.  «Ну, - подумал он тоскливо, - началось. Зачем ей эти ночевки. Она, что,  не видела меня в голом виде? Или хочет опробовать на мне новую зубную щетку? А побриться я могу и сейчас. Специально для нее,  ею же купленной бритвой».
   - Понимаешь, милый,- завела глаза любимая женщина, и Гаврилова сразу одолела изжога,- Я так хочу проснуться в твоих крепких объятиях. Приготовить для тебя завтрак. Проводить тебя на работу. Ждать тебя вечером.  И я, между прочим, купила тебе пижаму, такую миленькую, в горошек, как ты любишь. Ну, пожалуйста, - засюсюкала она,  молитвенно сложив пухлые ручки, которыми  весьма ловко орудовала во время близости, вызывая у Гаврилова бурю незабываемых ощущений.- Ну, хоть два денечка.
   Вечером Гаврилов уныло тащился по лестнице до пятого этажа, забыв про лифт, и мысль, как же выкрутиться, чтобы никого не обидеть, вызывала головную боль и ломоту в затылке.  «Что за жизнь?- думал Гаврилов, - раньше он был должен только жене, только за то, что пятнадцать лет назад поставил свою неразборчивую подпись на каком-то сомнительного содержания документе. И обещал и в горе, и в радости, и т. д, и т.п. А теперь он, оказывается, еще должен и другой женщине, только за то, что однажды, а точнее  три года назад , помог затащить ей диван на третий этаж, а потом на этом диване слился с его хозяйкой в экстазе тел и нетрезвых душ. Ответить на вопрос, почему же он не разрубит этот гордеев узел единым ударом, он никак не мог. Так не хотелось лишаться ни привычной, налаженной жизни, с диваном и телевизором по вечерам, ни милых сексуальных утех, на другом диване, более новой модели и  свежей обивкой.  И менять ничего не хотелось. Как часто любимая женщина, дуя хорошенькие губки, спрашивала: «Дорогой, ты так часто говоришь, что вас с женой ничего не связывает . А почему вы не разойдетесь?» И Гаврилова снова колбасило и корежило: «Ну, зачем, зачем они всегда задают эти вопросы?» Ведь приходилось напрягаться и выдавливать из себя что-то про долг, про семейные традиции. Про детей, которые не должны расти без отца, и про то, что когда-нибудь, может быть, когда дети встанут на ноги, он, то есть Гаврилов, сумеет подготовить жену к самостоятельной жизни.» Любимая женщина удовлетворялась эти трепом и начинала мурлыкать где-то у него под мышкой. А Гаврилов думал, что если он на самом деле уйдет. Жена будет жить одна или сразу же выскочит второй раз замуж. Выскочит. Она ведь еще очень даже ничего. Ну скучновата, пресновата, каждая родинка на своем месте, но такая родная, удобная, привычная. А тут чужой мужик ее будет лапать. И Гаврилова тут же охватывала дикая ярость, он стряхивал белокурую головку «боевой подруги» с плеча. Та моргала глазками и спрашивала: "Что случилось, дорогой?» Гаврилов смотрел в эти ее голубые глазки , и новая мысль посещала его. А если эта уйдет от него. Скажет, что все ей надоело, она хочет семью, детей, покоя, в конце -концов. Гаврилов хватал любимую женщину в охапку и прижимал к себе. И эту будет лапать чужой мужик. А он так привык к ее салатикам, пирожкам, ручкам, губкам, ну и другим привлекательным частям тела. Гаврилов паниковал. Как же быть?

    Ужин он съел без аппетита, а дежурная рюмка водки на ночь не подняла настроения, как бывало. А ночью он бродил по квартире, считая углы. К утру, Гаврилов все же определился. Решив неожиданно уехать в командировку для жены и уйти в отгулы за свой счет для коллег.
      На следующее утро, прихватив чемодан, собранный заботливыми руками супруги, и получив пару наставления по поводу гастрита, гриппа и злоупотребления водочкой, Гаврилов закрыл дверь родной квартиры.  Он пошел пешком, испытывая невероятно сильное желание набирать номер мобильного супруги и говорить что-нибудь. Неважно что. Просто пытаться услышать в ее голосе нотки подозрения и ревности. Но он выдержал целых полчаса. Позвонил и сказал, что он уже в автобусе и через два часа будет на месте. Второй раз он позвонил уже от любимой женщины, спрятавшись в туалете, испытывая чувство дежа вю, сообщив, что уже на месте, устроился хорошо, сейчас поедет в контору, позвонит вечером.  Проболтавшись до вечера, меряя шагами квартирку подруги, вдыхая с неприязнью запахи, доносившиеся с кухни, а потом, поглощая совершенно безвкусные на этот раз каллорийные блюда, Гаврилов думал, не позвонил ли кто-нибудь с работы домой. Ведь по закону подлости, кто-нибудь обязательно позвонит, обязательно. На предложение любимой женщины пойти погулять, Гаврилов сделал "большие глаза", да что ты, нас же могут увидеть? Кто? Да кто угодно! Это же закон подлости. В результате они проторчали у телевизора, переключая каналы. Секса не хотелось. Впервые за три года. Вечером, снова, закрывшись в ванной комнате и, включив воду для надежности, он  набрал домашний номер и, слушая долгие гудки, сходил с ума от подозрений: « Не успел уехать, она уже хвостом мотанула. А детей куда дела? К маме!» Но трубку подняли и он с облегчением вздохнул. « Спать легла пораньше, - ответила жена, с удивлением выслушав его претензии,- думала ты тоже уже спишь. А чего случилось то?» Душа Гаврилова ушла в пятки, она что-то заподозрила, что-то, что-то. Ведь жены все предчувствуют, словно со свидетельством о браке получают в довесок дополнительное шестое чувство.  И Гаврилов притворно зевал, желал спокойной ночи, и дал отбой. Любимая женщина подозрительно покосилась на его выпяченный карман пижамных штанов в горошек. И Гаврилов тихонько переложил телефон в брюки. Всю ночь Гаврилов не мог сомкнуть  глаз, боясь заснуть и дать храпака. Позор! Как он может храпеть в присутствии этого воздушного создания. Подождав, когда создание само засопело, Гаврилов вновь пробрался в туалет. Теперь уж по прямому назначению. Под наблюдением голубых глаз молодой подруги он сделать этого не мог. Оседлав унитаз, он часа два проторчал, избавляя тело от шлаков.  Прикорнув на пару минуток перед самым рассветом, Гаврилов был разбужен воркованием любимой , которая сообщила, что уже приготовила завтрак. На часах было всего восемь утра. А дома, в выходные, Гаврилов мог позволить себе поваляться часиков до двенадцати.  Чистя зубы новой неудобной жесткой до чертиков зубной щеткой, Гаврилов решил, что надо бежать. И за завтраком, словно между прочим, поставил в известность подругу, что, по непредвиденным обстоятельствам должен прервать их  "маленький отпуск", "но позже мы его обязательно повторим". «Дашенька заболела. А она такая лапочка, любит, чтобы папа ее по головке гладил, - вдохновенно врал Гаврилов, чувствуя как к нему возвращается аппетит,- да и супруга что-то захандрила, а на работе шеф уехал. Срочно меня вызывают. Я же все же первое после него лицо.» Через час, плотно позавтракав, Гаврилов ощутил непреодолимое желание отыметь подругу прямо на кухне, чем не только удивил, но и безумно порадовал охочую до секса блондинку.
    Через два часа Гаврилов позвонил жене и сказал, что уладил все проблемы и уже возвращается: « Не могу долго без вас!»,бодро заявил он. Жена хмыкнула в трубку и спросила: « А где ты, вообще ?» Гаврилова пробил холодный пот, но он справился с испугом и ответил: « Уже рядом, родная. Я уже рядом…», и открыл дверь родного подъезда.