Чонок

Я жила в Москве и было мне около пяти лет, когда вместе со старшей сестрой Юлей пришли в знаменитый уголок Дурова, в этот удивительный мир доброты и радости. Я стояла, широко открыв глаза, а может быть и рот, от удивления, наблюдая, как маленькие серенькие мышата,
совсем как люди, (и это ощущение стало для меня важным на всю жизнь), суетились, рассаживаясь по игрушечным вагонам. Сопричастность этому чуду навсегда избавила меня от дальнейших страхов перед мышами.

Я просто влюбилась в веселых маленьких, гладеньких, с черными глазками, шустрых и живых
мышат. Главное—живых! И первыми моими домашними животными стали мышки. Да, в нашем
деревянном старом доме на Арбате водились мыши. Они никого  не боялись и нам удалось заманить их в большую стеклянную банку. Я их кормила и поила. Любовалась их смешными мордочками. Я полюбила их! Это было не удивительно: шел последний год войны, мы жили очень трудно, никаких игрушек у меня не было.

Сестра сделала для меня куклу из носового платка. А первую настоящую игрушку, кота в сапогах, мне подарили в пять лет, на день рождения. В шляпе с пером, в черном плаще с красной подкладкой и  в матерчатых зеленых сапогах с отворотами. Когда его увидела, у меня дыхание остановилось. Признаюсь, что этого кота я сохранила до сих пор. Правда плащ и шляпу он где-то потерял, но учитывая его  почтенный возраст,(мне-то уже семьдесят!), шляпа с пером  не к лицу. А вот сапоги сохранились, хоть и потрепались изрядно. Но что особенно важно (для кота), так это усы из настоящего конского волоса. Они и сегодня гордо торчат у него в разные стороны. Правда сейчас мой любимый друг детства проводит свои дни  в шкафу в обществе  плюшевого мишки, подаренного моему старшему сыну  на пятилетие, (а сыну – то уже за сорок перевалило). Так что коту и мишке есть о чем вспомнить. Тем более мне.

Но даже самые любимые игрушки не могут заменить общение с живым четвероногим или крылатым другом.

= = = =

Все, лето закончилось, завтра уезжаю домой, в Ригу. Я повесила чистую крынку из-под молока на забор и с грустью огляделась вокруг. Наш дом стоял на краю деревни, за ним начинался лес. Еще зеленый, полный сил, с изобилием  черники и брусники, с плотными боровиками и веселыми желтыми лисичками.

Вдруг из леса вышла ватага деревенских мальчишек, о чем-то взволновано переговариваясь и смеясь. Самый первый нес на вытянутой руке перед собой носовой платок, на котором висело что-то серое, похожее на мышонка, с длинным и тощим хвостом.
«Что это у вас? Мышонок?»

Мышей я не боялась, в детстве в московской квартире  жили у нас в стеклянной большой банке мышата, пушистые и очень забавные. Я вышла из-за калитки к ребятам.

«Не, это бельчонок новорожденный, слепой еще», гордо сказал несущий. Мальчишка был горд всеобщим вниманием.
«Разорили гнездо?»
«Ну». Спокойно подтвердил его сосед.
«А что с ним делать- то будете? Он же без матери погибнет!»
«А чо, поиграем и выбросим, что с ним еще делать?»,-спокойно косясь на судорожно
вцепившийся в платок комочек, сказал первый.
«Как выбросите? Да вы…»,я чуть не поперхнулась от этих слов и вдруг неожиданно выпалила:
«Отдайте мне!»
Мальчишки переглянулись, первый спокойно протянул платок со зверьком. Видно, бельчонок перестал быть для них новинкой и интерес к нему угас. Вот, когда разоряли гнездо, то это было интересно, это было действие, а теперь что? Висит и висит.

Схватив платок, влетела в дом.
«Тетя Женя, мальчишки беличье гнездо разорили,
бельчонка новорожденного вытащили, а он еще слепой, погибнет. Его можно спасти?»,-выпалила я взволнованно.

Тетя Женя спокойно взяла платок, оглядела беспомощно висящего малыша, потом принесла в чашке теплого молока и пипеткой капнула бельчонку в рот. Он вздрогнул и начал смешно причмокивать.

«Вот и первый обед»,--ласково сказала тетя Жнея. «Ничего,  выкормим».
Мы сделали малышу коробку, закутали его в тряпки, чтоб  было тепло, как в гнезде, и, оставив его отдыхать, занялись своими делами.  Но я постоянно заглядывала в коробку и с умиленьем смотрела на спящего малыша. И вдруг, о ужас! Коробка была пустой. А из чашки с молоком свисал длинный тощий хвост!
«Утонул, бельчонок в молоке утонул!»
Я в ужасе схватила за беспомощно болтающийся хвост, дернула вверх и из молока показался серый, мокрый комок. Молоко стекало по шкурке и капало с кончика мордочки на скатерть. Я потрясенная стояла с зажатым хвостом в руке, а бельчонок неподвижно висел вниз головой, роняя белые капли. На мой крик прибежала тетя Женя, взяла у меня мокрый комок и стала вытирать. И наш утопленник зашевелился.

«Жив, проказник!  Слепой, а учуял молоко, когда есть захотел».

Вот так началась полная приключений жизнь моего бельчонка. В коробке я привезла его в Ригу. Имя ему дали. А как же без имени? Чонок или Чон. Он на него отзывался. Стоило только позвать, где бы ни был, бежит, задрав парусом свой пушистый хвост и прицокивает от радости. От хорошей пищи хвост у него вырос просто великолепный, рыжий и пушистый, ведь кормили его лучше, чем сами себя. И молоко, и орехи, и даже конфеты иногда, хоть и говорят, что животным конфеты вредны, но почему- то они, как и все дети,  очень любят сладкое. А вот масла сливочного не давали,  он его воровал. Чонок считал, раз мы сами едим, то и с ним должны делиться, и, когда наша семья рассаживалась вокруг стола, проказник взбирался ко мне на плечо и с сосредоточенным видом пытался засунуть в мои косы орех. На стол и не смотрел, делал вид, что очень делом своим  занят.

Но стоило нам перестать обращать на него внимание, как он стремглав несся к масленке, хватал своими острыми зубками кусочек масла и через секунду сидел на моем плече с самым безразличным видом, сверкая черными глазенками.

Спал Чонок сначала где хотел. Днем его можно было обнаружить в кармане моей теплой кофты
или в ящике для белья, а ночью приходил ко мне в постель, залезал под  бок и спал до утра, видно я у него была вместо мамы. Но мне спать с ним было очень плохо, я все время боялась его раздавить. А однажды мама с дядей Ваней собрались идти в театр, достали праздничные костюмы, оделись, все хорошо, вдруг в кармане пиджака что то зашевелилось и недовольно зацокало, это Чон  возмущался, что спать ему помешали. Хорошо, что не в театре!

Наконец, на общем семейном совете было принято решение: сделать для бельчонка дом. Тут
же и приступили к делу. Купили на почте фанерный ящик для посылок. На крышке вырезали лобзиком круглое отверстие, как скворечник, а сам ящик заколотили, внутрь положили тряпки и вату, ящик раскрасили и поставили на полку для шляп, высоко,  как дупло на дереве. Засунули туда Чона. Он повозился внутри немного, (наверное, свой порядок в доме навел), закрыл вход своим пушистым хвостом и довольный затих. С этого дня бельчонок ночевал только в своем домике. Вот ведь, малыш, а все соображает. Совершенно самостоятельная личность. Он  и к нам относился по–разному: меня любил больше, чем всех. На втором месте был дядя Ваня, к нему бельчонок тоже относился с симпатией, на третьем – моя мама. Нельзя сказать, что он ее любил, скорее уважал. Сестра училась в Москве и когда приехала на каникулы, бельчонок ее просто старался не замечать. А вот брата Геню, родного племянника дяди Вани, который в тот год у нас жил, Чон считал своим злейшим врагом. И это было взаимно. Конечно, не без причины. Дело в том, что Геня удивительно талантливый человек, у него  золотые руки и светлая голова. В те годы стали появляться первые телевизоры, громоздкие, с водяными линзами для увеличения, и стоили очень дорого. И, конечно, телевизора у нас не было. А вот брат его сделал своими руками! И не просто телевизор, а целый комбайн с радио и проигрывателем. Сейчас это не кажется необыкновенным, но тогда! И что самое главное, ящик для всей этой конструкции Геня  сделал из дерева, отшлифовал и покрыл лаком. Короче, эксклюзив, штучный экземпляр. А Чон отгрыз ему нижний угол!  Попробовал на вкус провода, зачитал до дыр журнал «Радио». Ярость брата была ужасной.

На семейном совете решили, что дверь в комнату, где стоял телевизор, надо закрывать и следить за этим самым серьезным образом. Маленький разбойник и из этого сделал забавную игру. Притаится или займется своим делом, словно закрытая комната его совсем не интересует. Но стоит кому-нибудь зазеваться и не прикрыть дверь, как он тут же стрелой летит туда с победным видом, распушив свой дивный хвост.

Однажды я пришла из школы, а Чон не выбежал меня встречать. Обычно, как только я входила,
где бы он ни был, несся  со всех своих беличьих лап, взбирался на плечо или даже на голову и что - то радостное цокал, цокал мне в ухо. А тут тишина. Я позвала его. Думаю, может, заснул где-нибудь. Никого. Прохожу на кухню… О, ужас! На полу валяются баки из под круп, а сами крупы вперемешку с мукой и сахаром рассыпаны по всей кухне. Погром.

«Ну, Чон, ну, я тебе сейчас устрою взбучку, ну, погоди, паршивец, выходи сей час же!».
Тишина. Ни звука. Я все банки расставила по местам, пол подмела. Тишина. Весь дом обыскала. Нигде нет. Я уже волноваться начинаю, uолос смягчила, зову ласково. Не выходит. Чувствую, что-то тут не так. Куда он мог деться?

Окна закрыты, двери тоже, сама ключом открывала, а Чона нет. И тут взгляд мой упал на отдушину в стене под потолком около окна, ведь по шторе мог взобраться, да и выпрыгнуть. С бьющимся сердцем пододвинула стол, на него стул поставила, трясущимися ногами влезла на всю эту пирамиду, смотрю: на краю отдушины след лапы. А квартира наша на шестом этаже,
этажи высокие, да  и отдушина под самым потолком, а внизу еще ведь и подвал есть для дров (у нас в доме печеное отопление). Я от горя чуть со стула не свалилась. Разбился наш Чоночек, мой любименький. Реву, причитаю, как деревенская плакальщица. Пришел с работы дядя Ваня. Я ему рассказала во всех подробностях. Он, конечно, тоже расстроился, Чонка любил. И мама пришла, и ей рассказали, в доме траур. Уроки  конечно, в голову не лезут. Пошла я к подружке о нашем горе поведать. Прихожу поздно вечером домой, вся зареванная, а мама с дядей Ваней улыбаются:
«Иди в свою комнату, тебя там Чон ожидает»
Захожу, действительно, из кармана моей кофты хвост свисает. Я опять в слезы, от радости.
Оказывается, мама с дядей Ваней решили спуститься в подвал, вдруг все-таки выжил, или раненый где-нибудь лежит. В подвале всегда почему-то темно, кто-то лампочки выкручивает,
Фонаря не оказалось, взяли свечку, идут. Вдруг дядя Ваня остановился и шепчет: «Нина, ко мне Чон на плечо залез». Так на плече по лестнице и принес его домой. С разбитым носом и сломанной лапкой. Лапка срослась, а на носу так и остался шрам.

А тут и весна наступила, травка зеленая, листочки. И стал наш Чон скучать. Сядет на подоконник, уткнется носом в стекло, смотрит на далекий лес, из нашего окна он хорошо виден, и  дрожит всем тельцем. Захотел Чонок на свободу, а может быть, о  подружке заскучал.

Посовещались мы опять всей семьей и решили отвезти бельчонка в Сигулду, там лесопарк, люди отдыхать приезжают, подкормят. А если не отпустим, так Чон и в окно может выпрыгнуть, не держать же ведь летом окна закрытыми. Так что засунули мы нашего любимца в его домик  и повезли в лес. И как только почуял лесной аромат, выпрыгнул Чонок из коробки и наутек в лес. Не стали мы его ни догонять, ни звать.

Говорят, что выросшие в неволе белки, погибают в лесу, но  наш ведь такой смышленый, да еще если и подружка ему попадется  умница и за лето обучит его всем лесным премудростям, то, может быть, и выживет. С такой надеждой пожелали мы ему счастливого пути и долгой жизни на свободе.