О любви к книгам и не только о ней

     По случайному или не случайному стечению обстоятельств две неширокие улицы, провинциально-уютные, тенистые от сомкнутых липовых крон, названные именами русских писателей Чехова и Радищева, пересекались. По тому же обстоятельству, случайному или не очень, на первом этаже сталинского четырёхэтажного дома, стоявшего на перекрестке двух писательских улиц, размещался книжный магазин с простой вывеской над дверью - «Книги». Сомкнутые кроны лип, пробивающиеся сквозь них солнечные зайчики, искусная, густо запыленная лепнина на выгоревшей охре фасадов, пузатые беленые балясины балконов, ржавеющие таблички с именами русских писателей – все это наводило на раздумья о прошлом. Представлялось, будто по этим двум улицам бродили когда-то Радищев и Чехов. Внешность Радищева вспоминалась туманно, в памяти всплывал напудренный парик с короткой косичкой и черной атласной ленточкой, вплетенной в неё, а с париком возникало почему-то лицо композитора Моцарта, или вовсе не возникало ничего. А вот Чехов  представлялся вполне реальным и даже осязаемым, в длинной тяжелой беликовской шинели из серого сукна с медными пуговицами, в невысокой мягкой фуражке и неизменном пенсне, поблескивающем в свете солнечных зайчиков.
 
     Книжный магазин занимал небольшую угловую часть дома. Попасть в магазин можно было со стороны улицы писателя Чехова, поднявшись по нескольким полукруглым бетонным ступенькам и открыв широкую дверь, обитую рваным коричневым дерматином. Три больших витринных окна, обрамленных деревянными переплётами, крашенными синей краской, выходили на улицу писателя Радищева. Две витрины заливали солнечным светом небольшой торговый зал, а третье окно находилось в кабинете директора, а точнее - директрисы, освещая ее просторное помещение, об особенностях которого будет рассказано ниже. Директрису звали Ларисой Александровной, возраст ее определялся вилкой с большим расстоянием между двух, изрядно потупившихся зубьев, от 45 до 70. Если кто-то из многочисленных друзей и знакомых директрисы поздравлял ее с днем рождения и горел желанием польстить знатной даме, то он, изображая лицом смущение, отводя глаза в сторону и встав на колено, говорил примерно так:
     - Нигде, заметьте: ни в прессе, ни в календарях я не смог найти дату вашего дня рождения, многоуважаемая Ларисс Санна. Как вы можете так искусно прятать ее от нас, ваших поклонников и почитателей? Простите, бога ради, если превышу ваш возраст и поздравлю вас с вашим… сорокапятилетием…

     Директриса равнодушно и натянуто улыбалась, скрывая напудренные части морщинистого лица за большими затемненными очками-капельками и роскошными кудрями заграничного парика.
     Поздравляющие лукавили, ибо время было такое, когда  в прессе и календарях не могли публиковаться статьи о безвестном директоре провинциального книжного магазинчика. В те незабвенные времена публично писались биографии партийных бонз или, на худой конец, биографии рабочих и колхозников, выбранных случайным порядком за сомнительные заслуги. Страна тогда называлась Союзом, позиционировала себя самой читающей страной мира, но книг, которые можно было читать, в магазинах не продавали. Не было в нашем магазинчике и томиков Чехова с Радищевым, хотя наименование улиц обязывало иметь по книжечке этих авторов. Ну хотя бы за стеклом витрины, на правах выставочных экземпляров, не подлежащих продаже, а предназначенных исключительно для созерцания. Но таковые отсутствовали по причине книжного дефицита, порожденного необузданной любовью населения к печатной продукции. Надо сказать, что стеллажи в торговом зале вовсе не пустовали, а были переполнены идеологическим чтивом, продолжающим поставляться из типографий и издательств в неограниченном количестве и хронически не раскупаться. Книжки, именуемые «Вести с полей», и подобные им бестселлеры заполняли склады и подсобки, кладовку уборщицы и даже туалет с умывальником, где были сделаны полки во всех доступных местах, и недоступных тоже. В те времена работа книжных магазинчиков оценивалась не по проданным томам классики, а по количеству проданных «Вестей с полей».

     Директриса книжного магазина, Лариса Александровна, начала свою трудовую деятельность на ткацкой фабрике – то ли мотальщицей, то ли швеей-мотористкой. Тогда же она предусмотрительно вступила в ряды компартии. И это обстоятельство позволило ей, исполнительной и активно-говорливой, стремительно подняться по служебно-партийной лестнице от ступеньки цехового партгрупорга до высоты инструктора обкома партии, а затем быть назначенной на теплое, непыльное, уважаемое и хлебное место директрисы книжного магазина, находящегося на перекрестке двух улиц, носивших имена русских писателей. Магазин этот был небольшим и тихим, но посещаемым и любимым разного рода начальством, а потому обильно и бесперебойно снабжаемым наряду с «Вестями с полей» еще и книжным дефицитом - классикой, приключенческой литературой, историческими романами, малотиражными книгами опальных современных авторов, альбомами по искусству и прочими желанными и недорогими для того времени изданиями.
      Издания эти являлись украшением и престижем для любой квартиры, показателем благосостояния, имеющихся связей или немыслимой предприимчивости. Дефицит хранился на стеллажах в кабинете директрисы, напоминающем собой второй торговый зал и отличающемся от первого наличием дубового письменного стола с зеленым сукном да кожаного крутящегося директорского кресла. Окно кабинета было всегда задернуто плотными шторами, закрывая от глаз любопытных прохожих внутреннее его содержание.
 
     Как уже было сказано, книги в те времена любили, причиной этой любви было отсутствие другой альтернативы, которую сегодня являет собой триумвират, состоящий из телевидения, видеопродукции и интернета. Любовь к книгам порождала вторую странную любовь – любовь к директрисе книжного магазина. Любовь эта проявлялась в количестве всякого рода подношений, начиная от свежего, горячего черного хлеба и пачек московских пельменей до заграничного парика, шуб и произведений искусства. Скоропортящиеся подношения в тот же вечер поедались семьей Ларисы Александровны, а подношения, поступающие в избытке, раздавались другим подносящим в качестве ответных подношений. Иногда подносящие вознаграждались редкой возможностью приобрести дефицитную литературу, что, собственно, и являлось причиной любви к Ларисе Александровне. Какой именно литературой вознаградить подносящего, решала сама директриса, тонко понимая и разбираясь в ценности подношений и личности подносящего. Подносящие без обид и без разбора покупали любые книги, находившиеся в кабинете Ларисы Александровны, предложенные ее барским жестом. Одновременно с дефицитом украдкой подсовывались и «Вести с полей», в нагрузку. Надо сказать, что «Вестями с полей» нагружался не каждый. Богатым подносящим и высоким начальникам нагрузка не полагалась. Но, чем ниже и сермяжнее было сословие подносящего, тем весомее была всучаемая ему нагрузка и тем легче и малозначительнее был продаваемый ему дефицит.
 
     В те времена, именуемые теперь последней четвертью прошлого века, Деня Захваткин успешно окончил архитектурный техникум и пришел трудиться в проектную мастерскую. Тогда Деня Захваткин был молод и одинок и, что не очень характерно для современного архитектора, был талантлив во многом. Фасады промышленных зданий, проектируемые Дениной мастерской, но нарисованные и отмытые Дениной кисточкой, не отпугивали монотонностью ленточного остекления, грубостью серых панелей и рубленостью форм вентиляционных шахт, а являли собой чарующие взгляд акварели. От Дениных подрамников, изображающих фасады, называемые демонстрационным материалом, повеяло новизной и свежестью, что вызвало молчаливое одобрение пожилых и маститых архитекторов-промышленников, бесталанных, ворчащих и всегда недовольных. Придуманный Деней антураж притягивал к себе внимание. Искусно написанные деревья, небо  с клубящимися облаками, диковинные автомобили, снующие по улицам, разве что не сигналящие, люди, но не безликие, а с лицами, как на жанровых живописных картинах, в своих  одеждах, с сумками и тележками, колясками и портфелями, спешащие, радостные и озабоченные.
     - М-да… - произносили многочисленные сотрудники проектной мастерской, бросая взгляд на Дениных рук творения, задерживаясь потом на работе только ради того, чтобы всмотреться в них, позавидовать и, скрежеща зубами, констатировать собственную бездарность.

     Виссарион Смирнов, работавший замом начальника проектной мастерской по хозчасти, прослывший неисправимым прохиндеем, хитрецом и подлецом, стащил один из подрамников, сделанный Деней Захваткиным, вставил его в деревянную раму за казенные деньги в переплетной мастерской, завернул в газеты и потащил в качестве своего подношения директрисе книжного магазина Ларисе Александровне. Директриса внимательно рассмотрела подношение сквозь большие затемненные очки, являющиеся тоже дефицитом, одобряюще щелкнула языком, тряхнула кудрями заграничного парика и произнесла в одобрение:
     - Лепота. Спасибо, Вися.
     Затем Виссариону Смирнову были проданы две книги в мягком переплёте, изданные в серии «Классики и современники»: рассказы Эдгара По, «Ледяной дом» Лажечкикова и ещё одна книга, но уже в нагрузку из разряда «Вестей с полей». Директриса, поставив подаренный ей подрамник на пол у книжного стеллажа, отошла в сторону, поправила свои редкие очки, рассмотрела подарок издалека и спросила Смирнова:
     - Чьих кистей произведение, кто автор и жив ли он сейчас?

     Смирнов хотел соврать, сказать, что произведение его кистей, но вовремя спохватился, представил, что директриса, являясь дамой мудрой, тотчас же попросит нарисовать какой-нибудь рисунок на память, а он, Смирнов, за свою длинную прохиндейскую жизнь не нарисовал и собаки. Врать он много не стал, но соврал совсем немного. Сказал, что автор – его собственный ученик, которого звать Деней Захваткиным, и что все достижения ученика – итог его, Смирнова, неустанного наставнического труда и учения. Директриса, не дослушав дифирамбы Смирнова, попросила привести к себе этого самородка, чтобы посмотреть на него и кое-что предложить. После чего Смирнов был быстро выпровожен из кабинета, потому что пришел следующий подноситель, директор магазина «Радиотовары», который принес Ларисе Александровне магнитофонные кассеты с записями песен Высоцкого и портативный радиоприемник, втыкаемый прямо в розетку. И кассеты, и Высоцкий были большой редкостью, а приемник приятной безделицей, за что директор «Радиотоваров» был удостоен возможности купить двухтомник «Саги о Форсайтах» в толстом матерчатом, приятно пахнувшем переплёте из серии «Библиотека классики». Вместо нагрузки директор «Радиотоваров» получил в подарок произведение Дени Захваткина, только что поднесенное и подаренное Ларисе Александровне прохиндеем Виссарионом Смирновым.
 
     На следующий день Деня Захваткин в сопровождении прохиндея Виссариона Смирнова был представлен Ларисе Александровне. Смирнов, не давая открыть Дене рта, рассказал о нем то, о чем сам Деня услышал впервые. Он рассказал о досадном случае, случившемся с Деней, а точнее со стенгазетой, которую Деня нарисовал и поместил туда свои стихи. В стенгазете были мастерски нарисованы шаржи на сослуживцев мастерской с меткими и колкими эпиграммами. Газета провисела ровно день, а ночью была кем-то украдена. Злопыхателем мог быть ценитель молодого таланта, а мог быть и изображенный герой шаржа, не смирившийся с сатирой, испугавшийся доброго смеха. На вопрос директрисы, как был изображен сам Смирнов и какая эпиграмма была ему посвящена, Смирнов, не давая говорить краснеющему Дене, сказал, что его шарж ещё в работе, а эпиграмма находится в процессе написания. На что директриса мечтательно заметила:
     - Мне давно никто не дарил стихов…
     - Напишем и подарим, - ответил Смирнов и требовательным взглядом, исключающим всякое возражение,  посмотрел на Деню.

     Далее директриса сказала, что очень хотела бы ко дню рождения поэта Некрасова подготовить стенд, где должен быть нарисован портрет поэта, и написаны и проиллюстрированы несколько отрывков из его произведений. Поскольку книг Некрасова в продаже нет, то посетители магазина будут довольствоваться чтением отрывков и лицезрением чудо-стенда. Сказала, что в горкоме её идею поддержали и велели непременно осуществить. На что Смирнов ответил, что поставленную задачу они с Деней поняли и что к изготовлению стенда приступят сегодня же. Далее Лариса Александровна предложила Дене купить альбом художников Кукрыниксов, который стоил 11 рублей 40 копеек, что по тем временам составляло сумму немалую. Денег таких у Дени не оказалось, за него расплатился Смирнов, сказав при этом, что альбом возьмет полистать. а потом вернет его Дене.
     Листал он альбом или не листал, сие никому не ведомо, но альбом Кукрыниксов Смирнов Дене не вернул.

     Заказ директрисы начали исполнять сразу. Материал стенда – деревянный щит, обтянутый рулонной чертежной бумагой, раздобыл где-то Смирнов, используя свои связи. Далее со стендом работал Деня, посвятив этой работе несколько вечеров и две ночи. Стенд вышел не стендом, а добротной авторской работой, сделанной любовно, с портретом Некрасова, не срисованным, и не наклеенным, а придуманным Деней. Поэт был нарисован цветной пастелью, вальяжно сидящим на кресле в бельведере барского дома в Карабихе. Он всматривался в дали, поглаживая клинышек жидкой бородки, и думал свои некрасовские, ему только ведомые, думы. Далее были написаны отрывки его стихов каллиграфической прописью, будто гусиным пером. Рядом со стихами были нарисованы иллюстрации, тоже пастелью, с щемящими сердце избами, лесами, залитыми светом, дорогами и многими людьми убогой, обильной, могучей и бессильной матушки Руси.

     Стенд повез в магазин сам Виссарион Смирнов, арендовав для этих целей микроавтобус. Когда стенд установили в торговом зале и рассмотрели его, работа молодого архитектора произвела фурор. Лариса Александровна была ошеломлена, продавцы и покупатели шокированы, а представили партийного руководства, инспектирующие магазин, приятно удивлены. Директриса, вытирая слёзы директорского счастья, раскрыла дверцы своего книжного шкафа и продала Виссариону Смирнову Ильфа с Петровым, Казакевича и Гиляровского. Забегая вперед, скажу, что, когда стенд отстоял своё положенное время, его вызвался демонтировать сам Смирнов. Он аккуратно срезал рисунки, предусмотрительно сохранил их, а совсем недавно он вставил их в рамы и выставил на продажу… Но об этом будет рассказано ниже.

     В книжном магазине, помимо всемогущей, влиятельной и партийной Ларисы Александровны, трудились еще несколько продавщиц. Коллектив работников магазина сложился сугубо женский. Среди сотрудниц выделялась заместительница директрисы, или замша, так за глаза её называли магазинные завсегдатаи. Звали её Татьяной Никаноровной, и была она неулыбчивой, худой, жилистой, весьма серьёзной старой девой лет тридцати пяти. Она с преданностью сторожевого пса охраняла кабинет директрисы от посторонних нежелательных посетителей, умела отшить любого индивидуума своей собственной неприязнью. Татьяна Никаноровна не вмешивалась в дела директрисы, выдерживала определённую дистанцию и субординацию, но небольшой частью книжного дефицита имела право распоряжаться, получая при этом свою долю подношений. На время отсутствия Ларисы Александровны, пребывавшей в отпуске или заболевшей, Татьяна Никаноровна пересаживалась в её кресло и, не моргнув глазом, принимала и присваивала себе подношения, предназначенные директрисе, регулируя тем самым поток реализуемого книжного дефицита. Остальные продавщицы и кассирша были молоды, похожи друг на друга и воспринимались одним безликим целым. К дефициту и подношениям эти работницы отношения не имели ни малейшего, хотя изредка, по милости Ларисы Александровны, им подбрасывали по лакомой косточке – по книжечке к празднику или дню рождения.

     После празднования некрасовского юбилея Лариса Александровна поняла, что Деня есть великая находка, самородок, нераскрытый талант, который остается невостребованным, а значит, может быть востребован ею, всемогущей директрисой, и использован для имиджа её магазина. Идея и успех стенда, придуманного и сделанного Деней, были обсуждены с глазу на глаз уединившимися в кабинете директрисой и её замшей в атмосфере строжайшей секретности, что никогда не случалось раньше, поскольку раньше решения принимала директриса самолично, никого ни о чем не спрашивая и никого никогда не ставя в известность. Было решено послать ко всем чертям прохиндея Виссариона Смирнова, изрядно им поднадоевшего своим неприкрытым подхалимажем, и одновременно предложить Дене сотрудничество с магазином напрямую, но не за зарплату, а за странную мзду – за возможность покупать книжный дефицит. Сказано – сделано. Дене позвонила Татьяна Никаноровна, пригласила его в магазин, где ему сначала было предложено порыться в шкафах кабинета Ларисы Александровны, подобрать и купить приглянувшуюся литературу, а затем сказано о сотрудничестве.

     По словам Ларисы Александровны, под сотрудничеством подразумевалась  нечастая помощь в оформлении редких книжных базаров и дней рождения писателей и поэтов.
     - И дня рождения Ларисы Александровны, - вставила Татьяна Никаноровна, впервые улыбнувшись и даже сделав попытку подмигнуть своим сердитым, немигающим рыбьим глазом. Возражения не последовало. Деня был читающим, любящим книги, умеющим их ценить. К тому же, думал Деня, ему не помешало бы заиметь и собственную небольшую библиотеку, но главным интересом представлялась возможность публично творить.

     Через пару дней после этого разговора Деню снова нашла Татьяна Никаноровна. Она позвонила ему и сообщила, что у Ларисы Александровны грядёт юбилейный день рождения и что директрисе будет приятно получить поздравление от талантливого молодого человека, так понравившегося и полюбившегося ей. И ещё сказала, что Лариса Александровна сама этого захотела, тактично намекнув ей, Татьяне Никаноровне, о своем тайном желании быть поздравленной Деней. Деня, не раздумывая, попросил замшу коротко рассказать о жизненном пути директрисы, сделал при этом несколько пометок в блокноте и через четыре дня в означенное время принес в магазин то, над чем он работал несколько длинных вечеров. Получилась книжка-раскладушка, такая же, какие покупают крошечным детям, любящим рассматривать цветные картинки на картонных страницах. В книге оказалось несколько ярких цветных рисунков, сделанных акварелью, представлявших собой жизненные вехи именинницы. Акварели изображали забавные шаржи на директрису, запечатленную в разных ситуациях, чаще в курьёзных, но везде с неизменными книжками. Были и стихи - мудрые, тонкие и добрые:

Вошло в привычку видеть голых королей,
а тех, кто дарит свет, идя незримо с нами,
не причисляем к лику праведных людей,
всегда считая их всего лишь божествами.

     Чествование директрисы проводили в торговом зале магазина, куда собрались избранные приглашенные. Пришли сюда партийные руководители, директора предприятий, несколько писателей, поэтов, музыкантов и просто влиятельные лица, периодически посещающие кабинет директрисы со свертками-подношениями. Деня ощущал себя белой вороной среди говорливой, знающей друг друга публики. Приглашенные громко хохотали, пили шампанское, налитое в бокалы, рассказывали, перебивая друг друга, разные случаи из жизни, связывающие рассказчиков и поздравляемую директрису. Причем каждый из присутствующих выдавал себя за самого близкого, чуть ли не за родного директрисе человека. Конфуз Дени несколько загладила Татьяна Никаноровна.
     - Принес? – спросила она, заприметив Деню среди влиятельных лиц, - ну-ка, дай-ка взглянуть, что там у тебя вышло…

     И замша склонилась над работой молодого художника. Она сосредоточенно смотрела на рисунки и внимательно читала стихи, но по ее лицу, остающемуся в любой ситуации каменным и невозмутимым, по ее немигающим рыбьим глазам нельзя было ничего понять, на её лице не было ни интереса к произведению, ни отвращения к нему. Татьяна Никаноровна закрыла книгу, сказала Дене: «Постой пока что здесь»  и быстрой серой тенью прошмыгнула в кабинет к Ларисе Александровне, где директриса находилась одна, обливаясь французскими духами и дожидаясь торжественного выхода в торговый зал. Вскоре замша вернулась к Дене, сказала ему, что его поздравление подходит и что лучше будет, если его озвучат сами сотрудники магазина. А Дене, как человеку новому, не следует находиться здесь, среди старых друзей Ларисы Александровны, и поэтому Деня может быть свободен до вторника, то есть до дня, когда в магазин ожидается новый привоз дефицитной литературы.
     Деня ушел, а на дверях магазина, дабы отсечь непрошенных покупателей, вывесили табличку с надписью «Санитарный час», а сами двери заперли на ключ. В зале заиграл ансамбль, включавший баяниста, ударника и пожилого тучного тенора, зазвучала любимая песня директрисы: «Так же, как все, как все, как все, я по земле хожу, хожу…» Под аплодисменты присутствующих в зал вышла сама Лариса Александровна, в новом парике, новые очках-хамелеонах с перламутровым отливом стекол и новом вечернем платье с пелериной. Полились стихи приглашенных поэтов и речи поздравляющих. Татьяной Никаноровной была объявлена презентация «эксклюзивной книги» - Дениной книги. Предложение вызвало шквал аплодисментов и выкрики присутствующих, потребовавших издать эту книгу немедленно и большим тиражом. Правда, при этом автор книги почему-то упомянут не был.
Подарки, преподнесенные в этот день директрисе, отличались высокой ценой и безвкусицей их дарящих: были подарены норковая шапка со свисающим сзади хвостом и кистями, ковер с вытканными на нем портретами классиков марксизма-ленинизма, бронзовый канделябр с изображением Пушкина и прочий подобный непрактичный кич. Дефицитными книгами в этот раз никого не одаривали, но обнадежили в ответном слове именинницы, поблагодарившей присутствующих и попросившей не забывать ее и заглядывать к ней в «литературную гостиную», под которой подразумевался  директорский кабинет.

     В ближайший вторник Деня, не дождавшись персонального приглашения, явился в магазин без звонка, где был встречен неприветливой замшей и препровожден ею в кабинет Ларисы Александровны. Там Деня был вознагражден необычным для стен книжного магазина подарком - рыбой горячего копчения, обернутой в промасленный пергамент, поднесенную директрисе заведующей местным магазином «Океан». Рыба была хороша собой и весьма увесиста, но источала крепкие ароматы копчения, грозившие навечно пропитать рыбным духом книжные фонды. За эти всепроникающие ароматы диковинная рыба и была переподарена Дене, явившемуся вслед за ушедшей заведующей «Океана». Затем Лариса Александровна выложила перед Деней томики Флобера и братьев Стругацких, чем отметила гениальное Денино поздравление.
 
     Потом последовало еще много других поручений и заданий. Состоялся книжный базар, приуроченный к празднованию 1500-летия Киева, прошедший под аншлагами и стихами о матери городов русских, нарисованными и написанными Деней. По его чертежам готовились каталожные шкафы и ящики. Он разработал дизайн оформления торгового зала, сам рисовал стеллажные вывески и рубрики, окрашивал стеллажи и оформлял витрины. Творчество Дени вознаграждалось по вторникам, правда, не очень щедро. Директриса отличалась скупостью, берегла дефицит для влиятельных и нужных ей людей, но всё же по 2 - 3 книжки, не попавшие на прилавок, доставались внештатному магазинному оформителю. Иногда Лариса Александровна, пребывающая в добром здравии и хорошем расположении духа, одаривала Деню продуктовыми наборами, получаемыми ею в избытке  от нескончаемых книголюбов, - вареной любительской колбасой, или связкой розовых сосисок, или сайрой, консервированной в собственном соку, или веткой бананов, а иной раз и несколькими рулончиками мягкой туалетной бумаги.

     Лариса Александровна, завоевав расположение Дени и войдя к нему в доверие, стала просить молодого человека сочинять поздравления в стихах, адресованные разным важным людям, которые затем зачитывала сама на юбилеях этих людей, выдавая стихи Дени за свои собственные сочмнения.

     Написал Деня поздравление и для Татьяны Никаноровны, чем растопил лед ее каменного лица, вызвал прищур ее рыбьих глаз и подобие некоей улыбки. Стих с выражением зачитала сама директриса, сняв при этом очки и потрясая кудрями надушенного парика:

Поверь, Татьяна, бесталанным нам,
Что стих сложить не так-то просто.
Мы роемся в поэзии и тут и там,
Обзваниваем стихоплетов раз мы по сто.
Но вот когда тебе слагали мы стихи,
Куда девалось наше неуменье?
Что стих? Тебе б поэму написать смогли,
Когда б не поджимало время…

     Отмечать тот день рождения неприступной замши, на котором присутствовал узкий круг магазинных сотрудников, пригласили и Деню. На входные двери, как и в прошлый раз, повесили табличку с надписью «Санитарный час», двери магазина заперли на ключ, а стол накрыли в торговом зале. Благодаря нескольким подношениям, полученным накануне, стол ломился от колбас трех сортов, буженины, белковой икры, шпрот, маслин, бананов, кистей винограда, пучков зеленого лука с петрушкой и трех бутылок красного болгарского вина. За столом говорила одна Лариса Александровна, она рассказала о Татьяне Никаноровне, о её работоспособности и преданности торговому делу. Потом пили вино и желали Татьяне Никаноровне наконец-то встретить любимого, обрести счастье и нарожать кучу детей. Лариса Александровна, произнося пожелания, обратила внимание на покрасневшее лицо своей замши, ее пылкие взгляды, брошенные в сторону Дени.
     - А что? У нас и жених уже есть. Неженатый, молодой, красивый и одинокий, - сказала директриса, подливая вино Дене.

     Татьяна Никаноровна при этих словах поперхнулась, выплеснула рюмку болгарского вина на свое серое платье, еще более покраснела, замахала руками, раскрыв рот и хватая им воздух. Она вскочила из-за стола и убежала в туалет.

     - А что? Девушка она скромная, - продолжала Лариса Александровна уже в отсутствие своей замши, - опять же, домашняя она, не гулящая, с отдельной квартирой и собственной шикарной библиотекой. Подумай, Деня… Где ты еще найдешь такую, да еще и с библиотекой? А я не вечная, мне скоро на пенсию, магазин оставлю только на нее. Я ведь как скажу - так и будет, книготорг мое мнение знает и поддержит меня.

     Во время разговора Татьяна Никаноровна оставалась в туалете, где шумела включенная ею вода, а Лариса Александровна продолжала подливать вино Дене. От выпитого спиртного Денино лицо сделалось серьезным и задумчивым. Он смотрел на Ларису Александровну, но не воспринимал сказанное ею всерьез, а скорее просто не слушал болтовню старой женщины, думая о своем, о творческом.
     - Ты не смотри, что она замкнутая, она душевная и очень милая, она полюбит тебя. Да что я такое говорю, она уже давно любит тебя, а молчит только из-за своей скромности и застенчивости. Поверь моему опыту, она страдает по тебе и уже давно.

     Лариса Александровна прислушалась к шуму воды, решила для себя, что момент сейчас случился как раз такой, какой уже может и не подвернуться никогда, а потому этим моментом стоит воспользоваться сейчас же – свести Татьяну Никаноровну и Деню и оставить их вдвоем. Подпоенный ею одинокий молодой человек, изголодавшийся, по ее представлениям, по женщине, и одинокая, почти молодая женщина, краснеющая и бросающая пылкие взгляды на молодого человека, оставшись наедине, непременно договорятся между собой. Ничто и никто не мешает воссоединиться этой паре, так думала Лариса Александровна. Десятилетняя разница в возрасте, внешняя неприязнь и некрасивость Татьяны Никаноровны не пугали ее и не настораживали. Она привыкла к тому, что ее книги решали все, и не сомневалась, что ее книги решат и судьбу Татьяны и Дени.

     - Не впервой!, - Лариса Александровна выдохнула воздух полной грудью, будто только этот выдох и осталось сделать для свершения ею задуманного.
     - С Богом! - она с шумом встала из-за стола, роняя на пол вилки с ножами, крепко сжала Денину руку своей полной и сильной рукой и повела его в директорский кабинет, шепча ему на ухо свои наставления, пахнувшие крепленым болгарским вином и луком.

     Кабинет, подсобка и туалет находились в другом блоке, отделенном от торгового зала дверью. Лариса Александровна завела Деню за эту дверь, слегка подтолкнула его вовнутрь, сказала: «Давай! Действуй, или ты не мужик?», - вытащила ключ из дверной замочной скважины, вставила ключ с наружной стороны двери и заперла ее на три оборота. Настроение Ларисы Александровны заметно улучшилось, она запела тонким, не своим голосом песню «Веселые качели», попросила уборщицу Матвеевну включить танцевальную музыку, да так, чтобы музыка звучала громко, потребовала от всех сидевших встать из-за стола и начать танцевать быстрые танцы вместе с ней. И все пустились в пляс. Полы от топающих по ним каблуков заходили ходуном, старый, сталинский паркет заскрипел, стеллажи закачались, несколько книг из разряда «Вестей с полей» и вывеска «Политическая литература» упали под ноги танцующим. Лариса Александровна продолжала неистово отплясывать, тряся париком, сняв свои дорогие очки, заставляя танцевать уборщицу, продавщиц и кассиршу, полагая, что громкие звуки веселья, музыка и лошадиный топот будут способствовать скорейшей договоренности молодых, спонтанному развитию их отношений. Танцующие, сами того не понимая, вошли в экстаз, затанцевали весьма энергично, при этом они кричали, работая всеми возможными и невозможными частями тел. Посуда, стоявшая на столе, звенела, ложки и вилки стучали, чашки и цветы, подаренные имениннице, подпрыгивали.
      Безумные танцы продолжались бы еще долго, если бы их не прервал странный громкий звук, похожий на звук рухнувшей стены. Танцующие перестали двигаться и замерли. Матвеевна отключила музыку. Все посмотрели в окна, но на улице было тихо, народ почти отсутствовал, пробегали редкие прохожие, оглядываясь на магазин, на окно директорского кабинета. Лариса Александровна, заподозрившая неладное, попросили Матвеевну выйти на улицу и посмотреть, что там такое упало. Матвеевна отперла входные двери, вышла наружу, но быстро вернулась, испуганная, с растрепанными на ветру волосами. Она всплеснула руками и заголосила:
     - Матушка, несчастье!
     - Что такое?
     - Окошка в вашем кибинете нету! Нету, матушка! Ой, нету!
     - Как нету?
     - Вышибли окошко вдребезги, матушка! Оттого и нету.

     Лариса Александровна подбежала к двери, ведущей в половину с её кабинетом, стала неистово дергать дверную ручку, употребляя свою силу, позабыв, что сама закрыла дверь на ключ, которого в скважине не оказалось. Потом все стали ползать и шарить по полу, искать ключ, выпавший во время танцев. А когда нашли ключ и открыли дверь, то оттуда, из блока, где находился кабинет директрисы, дунул порыв ветра, да такой силы, что опрокинул вазу с цветами, подаренными Татьяне Никаноровне, стоявшими на праздничном столе, поднял в воздух и разбросал по залу салфетки, перья зеленого лука и листья петрушки. Прошли в кабинет Ларисы Александровны, но там никого не оказалось. Ветер дул из окошка с выбитым стеклом. Кожаное кресло директрисы валялось на улице Радищева, из чего можно было догадаться, что окошко могло быть выбито креслом, брошенным в стекло. Плотные шторы, всегда скрывающие тайну директорского кабинета, теперь развевались на ветру, простираясь вдоль потолка, как два больших флага, открывая обзор апартаментов Ларисы Александровны со стороны улицы. За окошком стали собираться любопытные старухи. Они заглядывали вовнутрь и, завидев колбасные изделия, лежавшие на директорском столе, качали головами.
     - Кыш, - крикнула Лариса Александровна на старух, будто были это не старухи, а курицы, нацелившиеся склевать её продукты.

     Но тут вспомнили о Дене и о Татьяне Никаноровне и стали искать их в кабинете и подсобке, заглядывать под стол, за книжные пачки и занавески. Деню нигде не нашли, а Татьяна Никаноровна вскоре объявилась в туалете. Она была жива и здорова, и пока ее искали, она умывала себе лицо. Было заметно, что Татьяна Никаноровна плакала, и все поняли, что умывала она лицо, чтобы скрыть свои слезы. Она всхлипывала и не отвечала на расспросы, и стало понятно, что кто-то из них обоих, остававшихся взаперти, выбил креслом окошко, через которое Деня, по всей вероятности, сбежал из магазина.

     Лариса Александровна, всегда и все знающая наперед, теперь же терялась в догадках. Она подбирала версии и не находила объяснения случившемуся. То ли Деня внял ее поучениям и проявил чрезмерную мужскую активность, за что в него было запущено кресло, выбившее окошко. То ли Татьяна Никаноровна, оставшись наедине с молодым человеком, решила воспользоваться моментом и тоже проявила активность, чем до смерти перепугала Деню, ввела его в состояние аффекта, а он от страха  выбил окошко и выбросился из него.
     Вторая версия казалась более правдоподобной. Татьяна Никаноровна молчала как рыба, она перестала плакать, вернула своему лицу суровое, неприступное выражение и только покусывала губы. Тем временем количество любопытных старух, стоявших на улице у разбитого окошка, неуклонно увеличивалось. Нужно было скорее устранять последствия странного происшествия и закрывать кабинет от любопытных глаз.
     Вставить разбитое стекло в советские времена было не так-то просто, а найти толстое витринное стекло было дело практически невозможным. И тогда Лариса Александровна вспомнила прохиндея Виссариона Смирнова, так непредусмотрительно изгнанного ею из числа своих холопов после появления в ее директорской жизни талантливого мальчика Дени. Она, превозмогая гордость и угрызения совести, тотчас же позвонила Смирнову. Смирнов оказался на месте, откликнулся, внимательно выслушал мольбы Ларисы Александровны и вскоре прибыл в магазин вместе с подвыпившим плотником, досками и молотком. Разбитое окно заколотили по временному варианту, в кабинете от этого сделалось темно и неуютно. Узкими щелками засветились стыки между досками, пропуская полоски света в помещение. Кабинет стал похож на блокадную квартиру.
     - Надо срочно найти стекло, - взмолилась Лариса Александровна, поглаживая Смирнова по плечам и посматривая на окно, заколоченное досками.    
     - Я постараюсь, но дело непростое.
     - Я понимаю… - сказала Лариса Александровна, открыла свои шкафы, порылась в них при слабом свете антикварной люстры, вытащила на свет божий несколько томиков, от вида которых глаза Смирнова загорелись, а челюсть его отвисла. На столе лежали книжки опальных Солженицына, Бродского и трехтомник Булгакова. Из нижнего ящика письменного стола директриса извлекла баночку паюсной икры.

     Витринное стекло привезли вечером, в тот же вечер двое рабочих, найденных Смирновым, оторвали доски и застеклили окошко.

     Но на этом злоключения Ларисы Александровны не закончились, а только продолжились и приумножились.
 
     Вид изобилия продуктов, давно пропавших и всеми забытых, – колбас и сосисок, апельсинов и винограда, вин и консервов, которыми был завален кабинет директрисы, возбудил самосознание старушек, вскружил их седые головы, оживил их неуемную фантазию. Старушки сначала наблюдали за работой плотника, заколотившего окно, потом ушли во двор и долго сидели на лавках, перемывая косточки несчастной Ларисы Александровны. Одни вспоминали, как странные люди привозили в магазин свертки, а оттуда выносили книги, другие утверждали, что видели, как дефицит отгружали машинами. В итоге старушки досудачились до того, что обвинили директрису во всех смертных грехах и даже в том, что опустели прилавки и что продукты, не попавшие к ним на столы, теперь лежат горами в ее в кабинете. А дальше больше. Старуха, живущая на втором этаже, над самим магазином, сказала, что слышит все через пол и знает тайну, но раньше боялась о ней рассказать, а теперь, когда заговорили о директрисе и раскрыли ее вредную сущность, страх у этой старухи пропал, она осмелела и сейчас всё расскажет. Старуха, пожевав губами и поманив подружек поближе крючковатым пальцем, объявила грозным шепотом, что злодейка-директриса  содержит-де тайный публичный дом, и что сама участвует в оргиях, и что в рабочий день, когда трудящиеся выполняют план у станков и на полях, в магазине играет музыка, звучат запрещенные песни, танцуют голые девки, а мужики, дойдя до экстаза, бьют окна стульями. Старушки замолчали, каждая вспоминала свое, но ничего страшнее услышанного никто не вспомнил. Сказанному поверили, и решили собраться назавтра для принятия неотложных мер.

     На следующий день старухи собрались в том же дворе за доминошным столом, куда принесли школьную тетрадку, газеты, чтобы застелить ими стол, карандаши и ручки. Они долго смаковали подробности, вспоминая вчерашнее происшествие, кожаное кресло, вылетевшее в окошко, само окошко с видом на колбасы и собственные, почти детективные истории. А потом в школьной тетрадке, на страничках в клеточку, они написали письмо в райком партии. Письмо вышло длинным, во всю тетрадку, написанным аккуратным, каллиграфическим почерком. В письме старушки пожаловались на Ларису Александровну, свалив на нее все проблемы страны и свои собственные в придачу. Процесс написания был долгим, мучительным и бурным. Несведущему прохожему, случайно зашедшему во двор и увидевшему странных старух за не менее  странным занятием, процесс написания напомнил бы картину художника Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Эх, знала бы тогда Лариса Александровна, что во дворе ее магазина пишется пасквиль на нее саму, вышла бы она во двор и одарила бы каждую старушку подарком с барского плеча, и разошлись бы тогда все старушки довольные и сытые по своим квартирам, и успокоились бы, и оставили бы директрису в покое. Но этого не случилось, потому что окна магазина выходили на улицы  Чехова и Радищева, а не во двор, директриса не могла увидеть писавших, и письмо ушло и свершило свое черное, предательское дело.

     Очень скоро Ларису Александровну уволили с обидной формулировкой: «в связи с уходом на пенсию по старости». Проводов она не устраивала, ушла тихо, без помпы и музыки, без цветов и подношений. На ее место назначили Татьяну Никаноровну, правда, не совсем полноценным директором, а с приставкой «и. о.», с чем Татьяна Никаноровна согласилась, пошутив впервые в жизни: «Хорошо, что не у. о.», объяснив начальству значение этой аббревиатуры: «Умственно отсталый».

     Деня в магазине больше не появлялся, а Татьяна Никаноровна ему не звонила, не решалась. Но ровно через год, в день рождения Татьяны Никаноровны, Деня напомнил о себе, прислав имениннице свой стих в большом конверте:    
А я рисую пальцами рассвет,
В палитру превращая лес и горы,
Пойдем туда. Мы бросим в пропасть «нет»,
Из миллиона «да» построим город.

А я рисую пальцами закат,
Мы будем в нем до одури купаться,
Вот это - ты и я. Искрится сад,
И нам с тобой опять по восемнадцать.

А я рисую пальцами страну,
Где нет ни смерти, ни обид, ни боли,
Где мы с тобой увидим… тишину,
Где будем слушать… скошенное поле.
А я…

Ну, что, поел, художник мой?
Ой, перестань, порвешь меня на части.
Щекотно же…

А, знаешь…

Что, родной?

Зачем нам нарисованное счастье?

  После стихов в письме еще была приписка: «Запомнил Вас на всю жизнь, как и Вы меня тоже, наверное. Не держите зла и простите».
                ***
     Наступили новые времена, названные перестроечными, когда дефицит перестал быть дефицитом, а книги можно купить любые и везде, и даже на вокзале. Только теперь они мало кого интересуют. Книжный магазин, находившийся на углу улиц Чехова и Радищева, сжался, как шагреневая кожа, превратившись в крошечный прилавок при большом продовольственном маркете. Вывеску «Книги» сняли и выбросили, повесив на ее место непонятное иностранное название «DIKSI». Старые двери, обитые рваным коричневым дерматином, заменили на двери пластиковые, остекленные, ступени облицевали гранитом, а козырек повесили кованный, витиеватый, ажурный. Книжный прилавок называют теперь бутиком. За прилавком стоит одна Татьяна Никаноровна, постаревшая, но такая же стройная, грозная и неприступная, как раньше.

     О Ларисе Александровне никто не помнит, зато всем хорошо известен Денис Захваткин, ставший модным художником, открывший свои салоны в Европе. Его альбом, несказанно дорогой и шикарный, стоит в бутике за спиной Татьяны Никаноровны. Татьяна Никаноровна старается альбом не продавать, часто заглядывает туда, рассматривая знакомую фотографию на первой странице. Книги теперь почти не покупают, и посмотреть альбом у Татьяны Никаноровны времени достаточно.

     Виссарион Смирнов завладел множеством рисунков Дени. Теперь у него собственный бизнес – он продает работы художника, ставшего знаменитым, называя его своим другом, а иногда и учеником.

     А еще в магазине работает Матвеевна. Она по-прежнему услужливая и хлопотливая, в той же поре и прежней должности уборщицы. Убираясь в проходе у бутиков, Матвеевна ненадолго останавливается у Татьяны Никаноровны, облокачивается на швабру, смотрит на продавщицу, на полки за ее спиной, прогнувшиеся от веса книг, и каждый раз говорит одно и то же:
     - Да, были времена, а теперь настало времечко…


     Автор стихов "Вошло в привычку видеть голых королей", "А я рисую пальцами рассвет" Алексей Котельников.