Репетиция финальной партии старого саксофона

РЕПЕТИЦИЯ ФИНАЛЬНОЙ ПАРТИИ СТАРОГО САКСОФОНА

      В квартире №3, на первом этаже многоэтажного дома, в своей постели, что согласитесь, случается редко, умирал не просто один из жильцов этого многолюдного дома – умирал известный в городе и в его окрестностях, музыкант Лев Модестович Филармонский. Умирал, умирал – и ни как не мог умереть. Наверно ему в этом серьёзном прижизненном деле мешал, накопленный за годы сидения в оркестровой яме, излишний вес. Или хриплые голоса молодых оболтусов во дворе. Они, выражаясь по-современному, - тасовались в беседке, пили пиво, курили травку, и получали кайф, пытаясь изобразить из себя хипачей или битлов. От чего и выбивали из разбитой вдрызг гитары невыносимые для утончённого слуха старого музыканта, ужасные звуки.
      Лев Модестович, надо признать, был грузный человек. В свои неполные шестьдесят семь лет, он нажил не только лишний подкожный жир, но и подагру, жабу, одышку, остеохондроз, остеосаркому и кучу прочих болезней, от которых лечился исключительно армянским коньяком. Антимузыкальные звуки, доносящиеся с улицы, – окончательно добили музыканта!
      Я, как автор воспоминаний о нём, на полном основании могу утверждать, что на глазах его семьи – страна теряла великого человека с большой буквы! Можно сказать Мастеровитого маэстро, которого когда-то, по некоторым непроверенным сведениям, приглашали даже в оркестр «Виртуозы Москвы»!
      Жена, почти покойного маэстро Филармонского, - Клеопатра Марковна, вытерев платочком с сухих глаз, якобы выступившие слёзы, стоически собрала у одра умирающего мужа, всех своих детей, и положила на холодный лоб музыканта, ещё более холодную грелку… Наверное она это сделала для того, чтобы незабвенный супруг её, долго не мучился и скорей застывал. Сделав это необходимое дело, Клеопатра Марковна вызвала на дом врача, и скорбно поджав губы, ушла в ближайшую аптеку за успокоительными каплями для себя.

      Лежит Лев Модестович в своей постели, обхватив обеими руками свой большой, больной живот,  мёрзнет под ледяглй грелкой, и стонет с причитанием – точно последние ноты из груди, как из саксофона выдувает:  "Умираю я, дети мои! Умираю!.."
Собрались вокруг отца четверо его детей – один другого здоровей. От младшенького двадцати пяти летнего бутуза Амадейки до старшего сорокалетнего увальня Равеля.
Топчутся все четверо сыновей: Равель, Ференц, Иоанн-Себастьян и Амадей, возле умирающего отца, а как помочь ему не знают. Да и надо ли в этом сугубо индивидуальном деле в чём-то помогать? Однако ледяную грелку на лоб отца, какую тот постоянно сбрасывал на пол, автоматически на законное место укладывают. Точно говорят этим самым: "Спи, усни, дорогой папаня, мы рядом!.."
      Молодой доктор, что на «неотложке» приехал, осмотрев больного, сокрушённо покачал головой. Подозвав к себе всю эту четвёрку, он тихо проговорил: - Готовьтесь, ребятки, к худшему – недолго вашему отцу жить осталось – через час-другой умрёт.
Сказал так, да и уехал, точно сбежал, чтобы не видеть предсмертных судорог умирающего.
Однако ж, как бы тихо, этот трусливый эскулап, не говорил с детьми Льва Модестовича Филармонского, умирающий всё расслышал.
Обладая острым музыкальным слухом, Лев Модестович понял, что ему пришла хана! То есть он, вот-вот совсем Богу душу отдаст, а сырой земле своё раздобревшее, холёное тело. А тут ещё эти, длинноволосые хипачи, во дворе, своим бездарным хриплым пением, старика добивают, точно контрольный выстрел в голову делают.
И как бы Лев Модестович не любил Создателя всего сущего, ему, от этого безобразия, как от неумолимого приговора, совсем поплошало. Да так поплошало, что он заскрипел зубами, и задёргался от жалости к себе – точно и в самом деле умирает. Хана так хана – чего ещё ждать!.. Тянуть дальше некуда. Там, за закрытыми эскулапом дверями, должно быть уже стоит Старуха с косой. Стоит она там, и гремя костями в дверь, дожидается его, маститого седогривого музыканта – любимца публики, подмостков и оркестровых ям многих театров и филармоний, где Лев Модестович успел поработать за свой неполный музыкальный век.
Лев Модестович даже расслышал скорбно-торжественные звуки реквиема. И из его глаз, сами собой полились последние в его уходящей жизни слёзы.
В это время из аптеки вернулась, сухая и тонкая, как смычёк, вторая половина Льва Модестовича. То бишь – его законная жена Клеопатра Марковна Филармонская.
При виде супруги с траурным выражением на лице, у Льва Модестовича начались желудочные колики. Отчего он ещё сильнее задёргался, отбросив холодную грелку в дальний угол комнаты. В углу у стены стояло открытое пианино.
– Дрень-брень-пень!.. – произвольно сыграло пианино своими потревоженными клавишами.
-Почему пианино не закрыто?! – прощебетала, точно пропела, неожиданно мелодичным голосом Клеопатра Марковна. В молодости она была певицей, и подавала неплохие надежды.
Средние по возрасту сыновья, Иоганн-Себастьян и Ференц, тотчас накинули на пианино покрывало.
      Колики обострились, и Лев Модестович закричал, кривясь от боли:
- О, господи, прими мою грешную душу! – только избавь меня от этой щёлкающей зубами старухи!
Все, кто находился рядом с умирающим, поняли, что Лев в своём угасающем сознании, зрит перед собой Смерть. Но он имел ввиду совсем иную «страшную и злую старуху» – а именно, - свою дражайшую, опостылевшую за годы совместной жизни, сухую, и тонкую, как струна, жену Клеопатру.
     Тихого и незаметного, благочинного умирания не получалось.
Лёгкая, как музыкальная пауза, Душа, всё ещё находилась в тучном теле старого музыканта, упиралась всеми своими призрачными частями в рёбра, и никак не хотела покинуть Льва Модестовича…
      Тут, - посмотреть на предсмертную агонию умирающего музыканта, в квартиру Филармонских заскочила Люся – их соседка по площадке,
Сердобольная и бойкая соседка Люся, расторопно отыскала за пианино грелку, и поменяла в ней холодную воду на горячую. На всякий случай, перекрестившись, она приложила грелку к многострадальному лбу Льва Модестовича. От полученного термоудара в лоб, Лев Модестович, вначале и в самом деле, едва Богу душу не отдал. Но грелка постепенно стала остывать до тёплого приятного состояния, и умирающий музыкант, от этого сотворённого Люсей чуда, перестав храпеть и ужасно скрежетать зубами – блаженно задремал.
      -Так бывает, по окончании агонии, всегда наступает затишье – пояснила всем, всезнающая соседка Люся: – "Теперь совсем недолго осталось конца ждать".
И все стали ждать.

      В большом городе, ежедневно, умирает людей великое множество. И поэтому, очередь в бюро ритуальных услуг, и все заказы, лучше проводить заблаговременно. Иначе покойный может пролежать в ледяном, переполненном «постояльцами» морге, неизвестно как долго. Некоторые дальновидные граждане, ещё при жизни, находясь в полном здравии, всё заранее для себя обеспечили.
Чтобы потом домочадцам в очередях не толкаться: и гробы на балконе, как подставки для цветов держат, и венки для украшения квартир, по стенам вывешивают. Одним словом, - верное направление в сторону «Лучшего мира» народ держит.
И только бюрократическая система, не даёт расти и процветать этой «общенародной инициативе».
Как тут смерти правильным боком к страждущим людям повернуться? – когда бюрократы, эти бумажные крысы, Свидетельства о смерти требуют, канальи!
«Перестройка» не внесла в течение нашей жизни в сторону смерти, существенных улучшений, разве что лишь ускорив процесс направления в этом благословлённом «высшими силами» направлении.
      От сложных математических подсчётов – тонкий лоб бывшей певицы Клеопатры Марковны, сжавшись, стал ещё тоньше, и ей пришлось принять, принесённые из аптеки, успокоительные капли.
     Ввиду горестного состояния Клеопатры Марковны, вышеназванной сердобольной соседке, пришлось посуетиться. И то сказать, - проводить на тот свет и простого-то человека дело хлопотное, а тут вот-вот преставится сам Лев Моисеевич Филармонский!.. Или, как его там по батюшке?.. Здесь уж простыми оханьями и аханьями не отделаешься. Надо и речь приготовить, и священнослужителя пригласить, если покойный был верующим.
     И соседка Люся расстаралась. Она похлопотала и о гробе с соответствующими венками, и о духовом оркестре…
     Симфонический оркестр, в котором, многие годы, верой и правдой, служил маститый музыкант Лев Модестович Филармонский, для таких меркантильных церемоний не годился. Согласитесь – играть на ржавых трубах, при этом безбожно фальшивя, заунывный похоронный марш у могильной ямы, и играть серьёзную музыку в яме оркестровой – две больших разницы. Совсем как два полюса Земли. Это так к слову, поскольку оба полюса земли ледяные и особой разницы среди них нет. Но раз сравнивают,- значит не зря, значит где-то, что-то не так как надо! Вот только - как надо - ни кто не нает. Но привыкли. В общем оркестровые скрипки и виолончели для похорон не годились.
      Как бы там ни было, коллеги музыканты всё равно пришли, и топтались теперь, куря, на лестничной площадке. Все ждали летального конца.
Умирающий Лев Модестович, зашлёпал во сне полными губами, выпустив при этом изо рта пузыри.
      -Похоже, с пузырями и душа изо Льва в небо улетела. – уверенно комментировала увиденное, соседка Люся и поспешила вызвать по телефону врача-реаниматора – чтобы тот зафиксировав, официально засвидетельствовал смерть.
      До селе хранившая аскетическое молчание, почувствовав себя вдовой, Клеопатра Марковна, неожиданно громко запричитала, точно лебединую арию запела:
     -Ай, на что ты меня покинул, милый мой муж!.. Ах, рано ж ты умер мой сокол ясный!.. Ах, как же мне теперь жить без тебя-аа!.. выводила она свою стандартную, положенную в такие минуты вдовью арию.
Клеопатру усадили на стул, рядом с умершим мужем. В том, что Лев Модестович умер уже ни кто не сомневался. Концерт окончен, пора занавес закрывать – покойного в домовину помещать и крышку приколачивать.
     Приглашённый для церемониальной речи, профессиональный чтец, начал нервно проговаривать вслух надгробные слова: - Сегодня мы прощаемся с выдающимся деятелем музыкального искусства…
Но под недоумевающими взглядами, осёкся и вовремя замолчал – рано, значит, хорошие слова о покойном говорить.
      У изголовья покойного, на стоящей рядом тумбочке зажгли три свечи… - Говорят – так положено.
Кто-то подал Клеопатре Марковне чёрный с кружевами платок – и Клеопатра покрыла им голову.
Вернувшиеся со двора Сыновья, стояли рядом молча, насупившись, играя желваками. Какофоний пьяных звуков во дворе уже не было слышно.
По радио, как по заказу звучал траурный марш Шопена – любимое музыкальное произведение старого музыканта. Классическая безукоризненная в исполнении траурная музыка делала атмосферу ещё более гнетущей, невыносимой для психики окружающих. И радио выключили.
     «Умерший» Лев Модестович, протестующее поморщился во сне.
И приподняв одну руку тут же медленно положил её на место.
     -Он еще не совсем умер… - пронёсся шепоток среди окружающих.
На что, соседка Люся, побледнев лицом, ободряюще успокоила остальных: – Ничего, это всего лишь послесмертные конвульсии остывающего тела. Сказав это, она предусмотрительно, и незаметно для окружающих, ретировалась за двери.
      Вскорости, на машине скорой помощи, приехал пожилой врач-реаниматор и с ним ещё два бугая в белых халатах и с носилками – чтобы забрать тело покойного.
Врач-реаниматор пощупал пульс на запястье левой руки Льва Модестовича, и удивлённо поднял брови. После чего достал аппарат для прослушивания грудной клетки и, приложив его к груди Льва Модестовича, стал простукивать и прослушивать грудь усопшего.
     -Мда-а… - проговорил он, выпрямившись, незадача какая – и обернулся к двум своим санитарам – уберите носилки, они не понадобятся.
     -Это почему же? – сузив близорукие глаза, протестующее прощебетала Клеопатра Марковна.
     -Да потому что, покойник ваш, вовсе не покойник – сами убедитесь! – доктор приподнял концом своего пальца веко «покойного» - видите у него в глазах слёзы!..
     -Ну и что же с того, покойный мой муж любил поплакаться на жизнь, и теперь плачет, после жизни.
    Санитары прыснули сдерживая смех в свои пудовые кулаки.
Братья-бугаи, сыновья Льва Модестовича, напружинились и грозно сдвинули брови: – Нельзя при покойном отце смеяться!
    -Да какой же он покойный! – в свою очередь возмутился врач-реаниматор. Вы ещё ответите, за ложный вызов! – и стал бесцеремонно толкать Льва Модестовича. – Эй, милейший, просыпайтесь, хватит в мертвецы играть!..
      Лев Модестович открыл глаза и, приподнявшись, сел на кровати, с недоумением взирая на окружающих.
     -Что случилось, - почему вы все вокруг меня собрались? – наконец задал он вопрос, и притронулся рукой к своему большому животу. – Кажись отлегло!.. Фу ты, ну ты!..
      -Ожил значит?! – наконец проговорила, онемевшая было, экс-вдова, и обессилено села на край кровати, рядом со своим мужем.
     -Ожил, Клёпушка, ожил!.. – улыбаясь во весь рот, пророкотал своим грудным баритоном Лев Модестович, и уставился на сыновей. – Как это вы меня, шалопаи за мёртвого приняли?!..
     -Прости папа, залепетали, оправдываясь, детины – это всё тётя Люся, соседка наша.
     -Ладно, прощаю!
     – А вас, товарищи мои, обернулся Лев Модестович, к застывшим у двери коллегам-оркестрантам – благодарю! – Спасибо, что пришли! – Значит, придёте и потом, когда по-настоящему преставлюсь. Будем считать, что это была лишь репетиция смерти – хо-хо-хо!..
Хо-хо-хо – поддержал смех Льва Модестовича, дружный хор его товарищей-музыкантов.
Отпыхавшись, после утробного смеха, Лев Модестович, положил руку на свой куполообразный живот и пробасил, как дьяк с амвона:
     -Мой совет вам, чада мои, – не переедайте!..
-Я ведь, в какой-то момент, и впрямь подумал, что Богу душу вот-вот отдам! – до того припёрло – уж и в гробу себя представил в белых тапочках. А тут ещё, любезный моему слуху, траурный марш Шопена услышал. – Ну, думаю, ни как по мне вы его исполняете!..
-И какой шалопай, радио выключил? – сегодня же концерт из большого зала Московской консерватории передают!..
     -Это я, Леська… - из-за спин взрослых, вышел вперёд, до того незаметный, пухленький мальчик – старший сын младшего сына, внук Льва Модествича.
     -Ишь ты, дотянулся!.. – ну, расти, расти!.. – и дед потрепал внука по щеке, своей музыкальной, почти царственной рукой.
     -Так, а кто соловьёв за окном выключил? – ну там птичек разных? – чиир-чир – чик-чирик и труляля?!..
– Не вы малышня?: - обратился дед к другим внукам и внучкам, прячущимся за мамкины юбки. На что все четыре невестки, только развели руками а их чада, закачали набитыми гаммами головами, точно нотными листами на пюпитрах.
     Вперёд выступил старший сын, Равель, и переминаясь с ноги на ногу, перед ожившим папаней, пробасил: - Да нет, батя, это мы вчетвером немного перестарались. В беседке, что во дворе пьяная шантрапа собралась с ненастроенной гитарой. Не столько пели, сколько пили да орали благим матом – спокойно умереть тебе, прости, не давали. – ну, мы им и показали, как надо правильно играть на инструменте.
     -А заодно и как петь нужно – поддержал старшего, второй сын.
     -В общем, разогнали мы их! – поддержали старших братьев средний и младший.
    -Спасибо, сынки! – правильно сделали! – одобрил сыновей Лев Модестович. – Кто так аккорды берёт?! – терпеть не могу фальши!..
А пели как – тьфу! – сплошной пьяный фальцет!.. – я знаете, лежать спокойно не мог. Под такую какофонию и умереть-то противно!
Но птичек распуганных верните.
     -Скоро прилетят! – как узнают, что ты, папа, живой – так сразу и прилетят! – заверили отца его сыновья.
     -Это хорошо! Это даже кстати будет! – Я их поминальной кутьёй угощу!.. Пусть тоже порадуются!.. А нам всем есть кое-что посущественнее. Лев Модестович с опаской покосился на жену Клеопатру, и продолжил. -Вспомянулось мне, ребятки, что коньячок в том шкафчике у окна, нас дожидаясь, стоит. -А ну-ка, сынки, налейте, мне себе и всем гостям, что на мои преждевременные похороны собрались, по чарочке! – помянем присно и вовеки веков усопшего раба божьего Лёву!.. То есть, тьфу ты! - други мои, - поздравим счастливо воскресшего Льва, свет Модестовича, то бишь – меня любимого!..
     -Что скажешь, старая, насчёт рюмочки? – обратился Лев Модестович к Клеопатре Марковне, к своей строгой генеральше в жёниной юбке.
     -Да пейте уж, раз от меня скрыть коньяк сумели! – согласно махнула своей сухой рукой Клеопатра Марковна, как будто дирижерской палочкой отмашку сделала. И сама достала запрятанные мужем три бутылки коньяка.
     Выпил Лев Модестович, за своё здоровье, рюмку коньяка, и окончательно ожил.
-Эх, говорит – хорошо пошёл, коньячок-то! – и умирать что-то не хочется. Воскрес я, как Лазарь, для новой жизни и снова здесь, с вами!.. – Поглядел на кровать, приподнял остывшую грелку…
-Вот что мне голову-то давило, а я-то думал, умирая – кто это своим задом на меня сел?!
Что ж, придётся вам меня ещё какое-то время потерпеть… - или может быть лечь – и довести партию смерти до конца, а?
     -Нет, нет, что ты!.. – зашумели тут все разом – живи ещё хоть 100 лет!
     -Хорошо, хорошо – поживу ещё малость! – охотно согласился Лев Модестович – и опрокинул в себя очередную рюмку живительной жидкости.

      Через три месяца, после воскрешения в живые из мёртвых, Лев Модестович Филармонский, на сцене филармонии в составе симфонического оркестра исполнял партию саксофона,
Звучал траурный марш Шопена.
Марш подходил к концу, когда старому музыканту стало вдруг, не то что плохо, а как бы не по себе. Будто позвал его кто-то.. Лев Модестович, доиграл последнюю ноту своей партии и тихо, без всяких мучений, криков и хрипов – умер. На едва побледневшем его лице играла торжествующе-счастливая улыбка. Наверное, душа его, увидела Бога и возрадовалась этому!