Поиграйся со мной

       Все, хватит, я сплю!
        Я даже на завтрак не пошел.
       Но спал я почему-то недолго. Мне неспалось. Я полежал, подремал, а потом стал думать, чем бы мне теперь заняться. Захотелось есть и я пожалел, что не пошел на завтрак. Теперь придется терпеть до обеда.
       Мне нечем было заниматься, ребята!
       Сколько можно было валяться? Я встал. Достал из рундука гитару и подергал ее нейлоновые струны. Но гитара слишком тихий инструмент, а на судне шумно, особенно если твоя каюта рядом с машиной - звук получался тусклым и глухим и играть было неинтересно. Я отложил гитару - хоть меня и погрызла за это совесть. Я ведь хотел научиться играть по-настоящему, но никак не мог заставить себя взяться за гитару всерьез. Я брался за нее налетами. Особенно если я должен был заняться каким-то делом, а мне не хотелось - и я тянул время, играя на гитаре. Но ноты я знал и мог сбацать почти наизусть "Полонез"  Огиньского и даже "Пассакалью" Генделя. И еще я знал с десяток вещиц попроще - "Калинку" бессмертную, "Метелицу" и тому подобное. Любовь к гитаре у меня какая-то яркая и продолжительня, но нерегулярная. Надо бы каждый день заниматься хотя бы по полчаса. Но у меня не было сил себя заставить. А последнее время я гитару и вовсе забросил.
       Я отложил гитару. Я надеялся, что минут через 20 смогу себя заставить за нее взяться. 20 минут прошло, и я спрятал гитару в рундук. Х заниматься самообманом?.. Я достал кипятильник и стал заваривать чай. В граненом стакане. Я сидел и смотрел как он заваривается. Мне нравился этот нетрадиционный способ заварки. От спирали кипятильника поднимались пузырьки, вода собиралась закипать - я выдернул вилку из розетки. Теперь чаинки будут набухать и тонуть, а вода в стакане станет коричневой. После этого чай можно пить...
       Я налупился голого чаю, без закуски и без сахара. Он иногда булькал в животе - ну, "Писатель" иногда покачивался на волнах, и чай у меня в желудке покачивался тоже. Кончилось это тем, что я отправился гулять.
       "Писатель" уже прошел Гибралтар и, выйдя в Атлантику, приближался к Касабланке. На открытых палубах царило лето, несмотря на то, что Союз сей час трясся от холода, исключая, может быть, Сухуми и Среднюю Азию. Немцы загорали. Приятный теплый ветерок, голубое небо.  Шезлонги на палубах. Некоторые отчаянные даже купались в бассейне - открытом, между прочим! Потом они бежали к бару согреваться - около бассейна у нас был бар. Но было отчаянных немного. Просто нескольким молодым немцам хотелось повыпендриваться перед несколькими молодыми немками. А основная масса, застелив шезлонги зелеными матами и накрыв их заграничными махровыми полотенцами очень хорошего качества (то есть такими, которые хотелось рассматривать), просто лежала на солнце. Они читали и курили. Кто-то водил по горизонту биноклем - горизонт был пуст и к нему тянулся от наших винтов белый след. А вокруг была темно-синяя прозрачная вода и берегов видно не было.
       Внезапно раздались сигналы громкого боя. Я вечно путаюсь в этих сигналах - что какой означает. То ли судовая тревога, то ли человек за бортом, то ли тревога шлюпочная.
       Судовая - это если пробоина или пожар. Или вообще шухер, но пока непонятно какого сорта.
       Человек за бортом - ежу без комментариев понятно.
       А шлюпочная, - это если дело окончательно дрянь, и самый наступил момент уносить с парохода ноги совсем. Всем уносить ноги, в смысле. Так что Высоцкий в одной из своих песен насчет шлюпочной тревоги был не совсем прав. Кажется, шлюпочная звучит так -  шесть коротких, один длинный. Или три коротких? Х их разберет. Над моей постелью висит в рамке табличка, но я никак не могу в нее вникнуть - вечно кто-то отвлекает. Ну какая может быть табличка, если под ней лежит голая женщина? Стану я табличками заниматься...
       - Учебная судовая тревога,- закричали по спикеру.- Учебная судовая тревога!
       Ну вот и разобрались! А то стоишь как дурак и считаешь звонки.
       По этому сигналу каждому расписаны обязанности. Мои обязанности - быть в амбулатории. Я пошел ускоренным шагом в свою каюту, взял спасательный жилет и явился с ним к нашим. Сейчас начнется - пробоина в корме, пожар на баке, взрыв на камбузе!.. Нет, на камбузе взрыва не будет - с этим не шутят.
       Потом дадут вводную нам - кого-то где-то покалечило, беги и оказывай помощь. Иногда они увлекаются и калечат народ где-нибудь в машине или вообще черт знает где - чтоб мы помучились. Увечного приходится вытаскивать на специальных судовых носилках, они изогнутые и с ремнями и тело крепится к ним так, что носилки можно переворачивать как угодно и оно не упадет. Очень большое значение имеет кого именно приходится выносить - если это дядя комплекции как наш Серж, то с ним нахлебаешься. Его можно уронить вместе с носилками, особенно если с трапа, и тогда он покалечится всерьез. Конечно, лично мне переть на себе какого-нибудь молодца не придется, дают матросов, но все равно играть в бирюльки желания нет никакого...
       Тревоги эти устраиваются по расписанию, а также для ознакомления пассажиров - чтобы в случае чего не было паники. Или чтобы паника была не особенно сильной. Сам не знаю, и вообще знают единицы, но говорят -  это страшная штука. Озверелое стадо носится по пароходу, ломает крушит и топчет, роняет шлюпки, которые от этого разбиваются о воду... - одним словом, жуть!
       На этот раз начальству самому не хотелось долго возиться. Только-только добрался я до амбулатории, как все было кончено - объявили шлюпочную тревогу. Не дай бог! Школа потонет, все потонет! Никому ж не дадут забрать с собой на шлюпку школу!
       С медицинской сумкой в руках я направился на шлюпочную палубу. Туда же топали и все прочие - все в спасжилетах и с вещами, расписанными по наставлению. Это и есть главное - чтобы каждый знал свою шлюпку. Чтобы не получилось, что одна шлюпка набита битком и черпает бортами воду, а в другой некому грести.
       Туристы были оживлены и улыбались с некоторой нервозностью. Экипаж тоже улыбался, но привычно.  В спасжилетах были все.
       Настоящей погрузки на шлюпки не устраивали. Их просто приспустили немного, чтобы проверить работоспособность механизмов, и потом снова подняли и закрепили в походном положении. Посадка на шлюпки - это опасно: вдруг кто-то оступится, старушка какая-нибудь, и ухнет с 20 метров вниз! Или кому-то руку бортом придавит, или нога угодит в какую-нибудь щель и сломается - возись с ним потом. В боевых условиях, когда будет не до жиру, грузиться станут всерьез, но сейчас, шутки ради, рисковать смысла нет.
       Пассажирам прочли краткую лекцию, переводчики переводили, объявили отбой и все разошлись.
       Я вернулся к себе, зашвырнул спасжилет в рундук, и посмотрел на часы - можно было идти на обед. Туда я и отправился.
       Каким образом было убито время после обеда даже трудно сказать - я спал, пил чай, что-то стирал, слушал "Сувенир" Демиса на магнитофоне... потом пошел на ужин. После ужина в столовой команды крутили какой-то фильм, но я смог выдержать лишь несколько минут - такая была гадость! И ушел к себе. Снова занимался всякой ерундой, пока не пришло время спать. Я разобрал постель, лег, поворочался с боку на бок, повспоминал женщин, и в конце концов заснул. Все-таки если бы женщина была рядом было бы веселее. Хорошо тому, у кого есть гарем. Нажмешь, бывало, кнопку - пришлите мне, пожалуйста, Гюльчатай. Гюльчатай присылают, ты с ней играешься и потом спокойно засыпаешь. У нас на судне, между прочим, 300 баб! Ну, основная масса меня не интересует, но около 10 девочек вполне могли бы войти в мою персональную зондеркоманду. А Людку включать? Или Людку не включать: вызывать остальных, а Людку не вызывать...
      
      
       Утром на палубах лежал слой мелкого желтого песка. Кое-где песок нанесло кучками, как снежную поземку. Это были следы песчаной бури, прошедшей где-то над Сахарой. Палубная команда скатывала палубу из шлангов, но из мутного желтоватого воздуха падали все новые и новые песчинки. На зубах скрипело и было удивительно, что это достало нас аж из Сахары. Хорошо еще, что песок не из того района, где французы взрывают свои атомные бомбы.
       К Касабланке мы подошли где-то к обеду. На рейде стояло множество судов, в том числе полно было наших рыбаков, а в порту, в сторонке, были ошвартованы наши военные катера.
       Увольнение назначили на после обеда.  Я захватил с собой примерно 35 рублей в итальянских лирах, фотоаппарат "Смена", а также фотографа и официантку. И вышел на марокканскю землю.
       Порт был как порт - все порты похожи друг на друга. А ворота порта охраняли необычные сторожа - арабы полицейские в толстых шерстяных робах. Когда мы миновали ворота, увидели другую странную картину - сидящих на корточках людей в темно-коричневых шерстяных балахонах с капюшонами. Наверное, это были безработные. Или поденщинки какие-то... словом - плебс! Они ожидали какой-нибудь оказии в порту, чтоб заработать денюшку. К стене, рядом с которой они сидели, было прислонены их велосипеды, чего я не ожидал; более естественным было бы увидеть их верблюдов. А один кочевник с деловым видом проехал мимо нас на мопеде, держа в одной руке свечу, а в другой бутылку вина; одновременно этими же самыми руками он удерживал руль.
       Метров через 200 - 300 начинались первые торговцы. Прямо на тротуарах была разостлана мешковина и на этой мешковине выставлены всякие арабские диковины - кремневые ружья и пистолеты, бутафорские кинжалы и сабли с инкрустированными рукоятями, но топорными клинками, кувшины с тонкими горлышками, ковры, дубленки, шкуры, кожаные чемоданы, подушки, циновки и всякая другая всячина, названия которой я даже и не знал. Я щелкал "Сменой" направо и налево. Были также выставлены, уже не на мешковине, а на лотках, очки, часы разных систем, недалеко ушедшие от моей штамповки, висели дешевые фотоаппараты, в том числе наши "Зениты Е" - вероятно, проданные нашими же мореманами. А дальше по улице, в более солидных заведениях, уже за стеклом, красовались настоящие часы, японские фотоаппараты,- наш судовой фотограф тормозил перед ними и охал и ахал. Была также выставлена радиоаппаратура - от легких переносных магнитофонов, до неподъемной блоковой стационарной техники. Кое-где попадались золотые лавки с украшениями, кольцами, сумочками, перстнями. Были также лотки с фруктами - бананы, ананасы, яблоки... Но это был еще не базар, это было только преддверие базара. Базар был дальше.
       Он представлял собой узкие - мотоцикл с коляской не проедет, улочки, сплошь уставленные товаром. Лавки сливались друг с другом, радиоприемники в них орали какие-то гаремные мелодии, которые ассоциировались в моем воображении с танцем полуобнаженных красавиц, на которых я смотрел с возвышения, сидя на ковре по-турецки, в халате и в чалме и еще обложенный подушками.  Мне полагался и кальян, но ведь из кальянов курят опий, а мне зачем же становиться наркоманом? Я был без кальяна. Я смотрел на девочек, они были с голыми сиськами и в прозрачных штанишках, чтобы я мог видеть что там у них у каждой... я смотрел на них и выбирал которую вот прям счас подозвать к себе и установить в коленно-локтевое положение... И эта девочка хорошенькая, и эта... Я ведь страшилищ у себя не держал!
      
      
       Людей было очень много! Толпа, сквозь которую надо проталкиваться. Часто попадались примелькавшиеся уже лица наших пассажиров и лица экипажа.
       Нас окликали торговцы:
       - Русски, русски, Зина, иди сюда! Саня...
       Все русские (даже если они евреи!) были для них либо Зина, либо Саня - в зависимости от того, что Господь приделал вам между ног. Ну а что мы русские - так это ж на нас написно было!  Я недавно видел документальные кадры про какие-то американские части, одетые в русскую военную форму - янки приучают таким образом своих к виду вероятного противника. Чтоб не брызнули от нас врассыпную. На нашем БТР, с калашниковыми, сидели янки, на которых наша форма выглядела совершенно идиотским образом. Даже на долю секунды я не принял их за наших. Да форма и не казалась нашей. Это были янки, янки, янки! Идиоты! Они думают, что если напялить на Джона гимнастерку, то из Джона получится рус-Иван!
       Мы  не откликались на зовы. С квадратными физиономиями мы делали вид, что не слышим.
       - Идем, куртки посмотрим,- потянул меня фотограф.
       - Идем,- с какой стати стал бы я возражать?
       Куртки, развешанные в многочисленных кожевенных лавках были что надо! Любой актеришко, красующийся в "Кинопанораме" в кожанке, раскрыл бы рот в этих грязных лавчонках.
       - Сколько?- спросил фотограф, помяв полу одной из курточек.
       - 80 даллар! - сказал бессовестный продавец.
       Фотограф засмеялся и сделал движение, чтобы повернуться к выходу. Продавец тут же уцепился за него рукой:
       - Сколько?
       - Нет-нет! - отмахивался Саня, порываясь уйти.
       - Семьдесят! - сбавил цену араб.
       - Нет-нет!
       - Шестьдесят!
       - Нет-нет!
       - Сколько! Сколько!
       - Тридцать,- сказал Саня, который тоже оказался бессовестный.
       Продавец аж переменился в лице от такой наглости. Потом оправился и выдернул откуда-то паршивенькую курточку, на которую противно было смотреть.
       - Ха-ха-ха! - засмеялся фотограф и выскользнул на улицу.
       - ***! Еб твою мать! - а они тут  неплохо изъясняются по русски!
       - Козел ненормальный! - горячился фотограф. - 80 долларов! Ха-ха! Я за сорок найду! Видали дурака!
       - Я тоже хочу такую курточку,- сказал я. Фотограф посмотрел на меня и обрадовался, потому что я оказался компаньен!
       - Давай!
       - А я хочу парчу,- сказала официантка.
       - Ты связываешься с парчой?- удивился фотограф. - Она сейчас плохо идет.
       - А у меня тетка в Средней Азии. Там все идет.
       - А-а, ну тогда другое дело,- сказал фотограф.- Тогда понятно. Слушай, может, ты и мою парчу загонишь?
       - Ох, ты знаешь сколько это мороки! Пока я еще эту тетку увижу...
       Естественно - на х ей лишние хлопоты?
       - А, ну тогда не надо,- фотограф всерьез и не рассчитывал.
       Мы зашли еще в одну кожевенную лавку. Один продавец занялся фотографом, другой - мной.
       - 80 долларов!
       - Сорок,- сказал я, потому что больше у меня не было. Продавец глянул на меня как на идиота и разговаривать дальше не стал.  Таким же точно образом обошлись и с фотографом.
       В следующей лавке мне на мои сорок долларов предложили куртку со смехом - поролоновую телогрейку на искусственном меху. Такие и в Союзе есть.
       В других лавках было примерно то же самое и я потерял надежду, но вот продавец согласился на 45 долларов плюс мою "Смену" в придачу. Пяти лишних долларов у меня просто не было, а отдать "Смену" я им не мог, потому что она была внесена в таможенную декларацию и при возвращении таможня вполне могла потребовать "Смену" эту им предъявить. Для меня это могло кончиться закрытием визы. Конечно, я мог бы соврать, что ее у меня с****или, или что я нечаянно утопил ее в Атлантическом океане... несерьезно все это! Особенно если меня заложил бы фотограф или официантка.
       Фотографу тоже не везло. Он не могу купить себе куртку.
       Переходя от лавки к лавке, мы приблизились, наконец, к какому-то большому строению в арабском стиле (в смысле из Шахразады), имевшему два арочных входа, несколько галерей с колоннами и небольшой внутренний дворик под открытым небом. И снаружи и внутри галерей, и во дворе - лавки, лавки и лавки. Около трех внутренних лавок стояли огромные очереди - наши мореманы брали парчу.
       - Сколько километров? - кричал продавец, мальчишка лет десяти, орудуя метром; он орудовал им с изрядной ловкостью - уже насобачился. Он даже слегка выпендривался, как мушкетер со шпагой.
       - Бакшиш!- кричал пацаненок и отмерял небольшого лишку в пользу покупателя - сантимеров 30. После чего брался за ножницы.
       - Давай-давай!1 Бакшиш! - кричал покупатель, нахально стараясь поддернуть ткань так, чтобы бакшишу досталось побольше. Иногда это получалось, между прочим.- Знаю я твой бакшиш! - кричал покупатель.- Прошлый раз на целый метр надул!
       -Километ-р-р-ры! Километр-р-ры! - кричал пацан, не собираясь огорчаться.- Я надул, ты сделал школа - тоже надул! Бакшиш! Километр-р-ры! Километр-р-ры! Давай-давай! Зина! ****ься хочешь?
       Между прочим, ни пацаненок не смущался, ни советская мореманка с советскими мореманцами. Азия, тио мать! Даже не Азия - Африка! Еще хуже. А в толпе шастал противный ребятенок вдвое меньше продавца и щупал жопы тех школьниц, что помоложе и посимпатичней - знал толк, подлец! И выкрикивал то же самое:
       - Зина, ****ься хочешь? Зина, ебаться хочешь?
       - Тоже мне, ебарь! - от него отмахивались как от мухи. Разница была только в том, что муху можно было удачным ударом прибить насмерть, а этого недочеловека бить было нельзя. И он все лез и лез:
       - Зина, ****ься хочешь? Зина, ебаться хочешь?
       - Дать бы ему между глаз,- вслух подумал я.
       - Не советую,- сказал фотограф.- Пацан, что с него взять? А пару лет назад примерно такой пацаненок сунул в толпе нашему нож в живот и смылся. Попробуй  поймай! И неожиданно так! Вывернулся откуда-то и р-раз! Наши только рты успели пораскрывать.
       - За что?
       - Откуда я могу знать? Не поделили что-то.
       - А наш что?
       - Прооперировали на судне и отправили в Союз самолетом. Накрылась его школа. Что дальше - не знаю.  Они ж своими ножами в каком только гавне не ковыряются... и средь бела дня... нахально так...
       - Наверное, подзатыльника дал,- предположил я.- Не стерпел.
       - Возможно. А может, и не он дал, а на нем выместили. Это ж не люди - обезьяны!
       Я подумал и сказал:
       - Н-да.
       - Зина, ****ься хочешь? Зина...
       Иногда его отталкивали довольно чувствительно, и тогда он злобно скалил зубы - хорек! И потом снова приставал к той, что его оттолкнула:
       - Зина, ****ься хочешь? - и лапал черными грязными рученками советскую женскую жопу. Тут не подзатыльник требовался. Требовалось схватить эту мартышку за ноги и головой ебнуть о камень, чтоб мозги брызнули. И отшвырнуть агонирующего хорька в сторонку. И продолжать торг. А потом покосить из автоматов всех тех, которые кинутся с критикой. Вот этот язык они бы уразумели. Вот, ребята, откуда берется расизм.
       Но никто ему даже подзатыльника не отпустил. Нам нужна была парча и поэтому мы сходили на этот берег и все это терпели. Единственное что я мог сделать - это если поднимется хай насчет какого-нибудь Ахмеда Бен-Белы или как их там? Ну, мы все время заступаемся то за одного людоеда, то за другого... короче, чихать я на них на всех хотел!
       Продав одну штуку парчи, продавец выдернул из штабеля другую, точно такую же, с павлинами шитыми золотом, и подбросил цену на полтора доллара.
       Толпа загудела, - хоть и мореманы, а все никак не могут привыкнуть в подобной бессовестности. Кое-кто переметнулся к другим лавкам, но там творилось то же самое - тоже подняли цену наши угнетенные друзья.
       - Километр-р-ры! Километр-р-ры! Зина! Бакшиш! Давай-давай! Километр-р-ры!
       А к самым молодым и интересным официанткам и каютным номерным, а также к поварихам и классным матросам липла гнусная муха, которую никто не смел пришлепнуть:
       - Зина, ****ься хочешь?
       Неужели эта мелкая пятилетняя вошь уже была способна совершить половой акт? Х его, этих обезъян, разберет - может, и была уже способна. Это мы, белые, пока повзрослеем... А у этих все быстро - не успел на свет появиться, отъебался и в ящик. И х с ним. И когда их же собственные правители давят их как клопов, то все ясно и понятно - именно это и требуется.
       Наша официантка... в смысле из моей группы, пристроилась к одной из очередей (ее жопа вряд ли могла заинтересовать арабскую мартышку), а мы с фотографом, поскольку парча нас не интересовала, двинулись в глубь базара.
       Везде одно и то же. Лавки, толпа, сквозь которую мы продирались. Я берег карманы.
       Кое-где сидели с протянутой рукой неправдоподобно грязные нищие. Иногда попадались водоносы, всегда одни и те же, двое, обвешанные начищенными монетами; кроме монет на них сверкали начищенные медные кружки. Воду они носили в подвешанном на боку мехе, ворблюжьем или ослином, или лошадином... ну не в собачьем же? А может, то был бараний мех. Он был лохмат и к нему была приделана тонкогорлая трубка. Ужасно... Лично я решился бы отхлебнуть этой водички только перед лицом неминуемой смерти. Козленочком станешь!.. Да еще из такой красивой, захватанной тысячами арабских губ, надраенной медной кружки.
       Мы продолжали торговать куртки, но безуспешно, и, убив таким образом около полутора часов, вернулись к парчовым лавкам. За официанткой. Она была уже отоварена и ждала нас. Мы пошли на пароход.
       - Саня! - окликнул меня, когда мы проходили мимо его лавки, продавец, зарившийся на мою "Смену". - 45 долларов, о'кей?
       Я подошел к нему и молча вывернул карманы:
       - Сорок! Все! Нету! Нету у меня больше, понимаешь? - и я запихнул свою валюту обратно в карман и повернулся уходить. - Нема!
       Продавец уцепился за "Смену":
       - О'кей?
       - Да не могу я тебе ее отдать! - закричал я.- Она задеркларирована! Понятно? Не могу! Во! - я изобразил пальцами решетку перед его носом. - Посодют меня! Визы лишат!
       Араб злобно принялся ругаться по арабски. Наверное, он кричал, что я режу его без ножа. Не переставая кричать, он схватил ту самую куртку, которую я примерял и которая была мне впору, из светло-коричневой кожи ( и запах был что надо!), завернул ее в обрывок бумаги и впихнул мне в руки.
       Черт побери! Мне вовсе не нравилось, что кто-то меня хает, пусть даже по арабски! Я с удовольствием накинул бы ему пять долларов или отдал бы "Смену"... И не взять уже впихнутую в руки куртку тоже был не выход! Страшно представить себе, как он бы заверезжал, если бы я не взял куртку! Хули было делать?! (Тем более, что курточка была то что надо!) Я выхватил из кармана скомканные деньги, все, что там было, сунул их продавцу, а потом кинулся прочь! Как на воздух из душегубки!
       - Давай-давай! - поддал жару фотограф.- Как бы не передумал!
       Мы прибавили ходу. Ваще-то там были даже не доллары, а лиры, но по курсу - примерно 40 даларов.
       Базар уже кончался, когда фотограф заскочил в какую-то лавку и выскочил оттуда с таким же примерно свертком, как и у меня.
       - Тоже купил? - я был за него рад.
       - Да так... - он почему-то замялся.
       - Куртка, да? - совершенно без всякой задней мысли не отставал я. Мне даже в голову не пришло, что курточку он мог оторвать за незаконно приобретенную валюту (у него ж чай!) и мне, как старшему группы, лучше бы покупки той вовсе не заметить.
       - Д-да,- неохотно признался фотограф и, доверительно понизив голос, сказал:- Только ты не говори там, - он мотнул головой в сторону парохода.
       Я и тут не врубился:
       - А почему я не должен говорить?
       - Да так... - он пожал плечами.
       И лишь гораздо позже я таки сообразил ( может, в чем-то я и умный, но есть вещи, в которых я на удивление тупой!), что он ведь должен был сдавать свои чаевые государству, но вместо этого патриотического поступка он купил себе курточку! Курточка прятала грех - ну как  таможня установит где, когда и за какие деньги она была куплена! Может, он ее еще в Союзе оторвал, в комиссионке! Курточка ведь - не фотоаппарат, она не фиксируется в таможенной декларации! Так что трудно обнаружить концы, особенно если я, старший группы, не помчусь к помпе с верноподданическим докладом. Правда, одна загвоздка все же была - каждая группа, возвращаясь с увольнения, обязаны представить список - кто, что и за сколько купил. Для этой цели даже специальные бланки имеются. Так что определенный риск для старшего группы есть. Ну и дурак же я, что у него выспрашивал! Если приебутся - трудно будет прикинуться валенком - не знал, не видел, не обратил внимания!.. Да ладно, хусим! Подумаешь, куртка! Вот если бы фотограф купил автомат...
       Вернувшись на судно, мы расписались в журнале увольнений и, поблагодарив меня, группа распалась.  Списка купленных вещей от нас не потребовали - администрации тоже это ни к чему - лезть каждому в его жалкие копейки! А кроме того, самой администрации тоже иногда требуется оторвать курточку, или кофточку - ну на зачем им заводить дурацкую эту моду - все фиксировать?!.. Иногда списки требуют, а иногда нет.
      
      
      
       Я побывал в своей норе, посмотрел на курточку, посидел на диванчике, перевел дух и пошел в душевую - принять душ после тропиков. Этого, ребята, вам не понять, потому что вы не были в тропиках.  На марокканском базаре. Где уж вам!.. А потом, раздевшись, я валялся голеньким в кондиционированной благодати. Лежал, пока не отдышался.
       Потом я занялся, ясное дело, чаем, одновременно рассматривая свою курточку. Судя то тому, как ругался тот обормот, я не промахнулся. Не переплатил то есть!  Натуральная кожа, содранная с какого-то ни в чем не повинного бычка или телки, благородный запах, пошито как специально на меня - в таком куртофанчике не грех появиться где-нибудь в "Кинопанораме" с эдаким, понимаете ли, одухотворенно-вдохновенным лицом, - и рассуждать о характерных и характерных (ударение на последнем слоге) ролях, и пошевеливать, знаете ли, своим натурально-шкиряным плечиком перед лицом миллионов телезрителей, которые мрут от зависти, ибо могут себе позволить разве что ничуть не уступающий, разумеется! По качеству ! Дерматиновый аналог отечественного производства. Куда, хотелось бы мне знать, деваются наши советские шкуры!
       Парча! Хули мне парча! Тем более - она плохо сейчас идет. На кой- черт мне она вообще - эта школа?
       В амбулатории мою обновку одобрили:
       - Молодец,- сказал Серж.- Вещь купил. Это тебе на всю жизнь.
       Обрадовал, называется! Неужели мне на всю жизнь - одна единственная куртка из натуральной кожи?
       - А сколько дал? - поинтересовалась дентист.
       - Примерно сорок долларов,- сказал я.
       - Вот сволочи!- возмутился Пьер Безухов.- Капиталисты проклятые! Раньше тридцать было!
       - Так это ж когда было!- заспорила дентист.- У них все дорожает. Инфляция. И вообще - такую куртку и в Союзе можно было достать. За 180 рублей!
       Настроение она мне решила испортить, что ли?
       - Да,- фыркнул Серж,- достанет он ее в Союзе за 180! В лучшем случае в комиссионке с чужого плеча сотни за три - четыре! А раз так - то лучше здесь купить! И вообще - что для себя - не в счет!
       - Не в счет, не в счет!.. Все в счет, мой милый!  У них все дорожает, а зарплата у нас остается на прежнем уровне. Скоро плавать  станет невыгодно!
       - Ерунда! - Серж даже рукой взмахнул.- Если плавать станет невыгодно, то толпа начнет разбегаться, а если толпа начнет разбегаться, то ей моментально накинут валюту. Немного накинут, по десятке, по другой - и все останутся. Это уже было. А как иначе? За энтузиазм мало кто поплывет.
       - А романтика? - улыбаясь, спросил я.
       - Ты что, издеваешься? - Серж скорчил гримасу.- Романтики хватает максимум на год, потом начинается школа! А чтобы управлять таким судном как "Писатель" нужны не сопливые романтики, а взрослые, солидные люди. Специалисты. Это тебе не алые паруса, а 20.000 тонн водоизмещения! И потом - "Писатель", это пассажир, здесь есть что пожрать и не проблема с кем поспать, и заходы по самым романтичным, в смысле школьным, местам. А возьми сухогруз? Или танкер? Или рыбака? Там через полгода взвоешь! Там одна баба, как крокодил страшная, а на нее полсотни этих... как стрелки компасов на магнитный полюс,- Серж, опасаясь, что я тупой, показал жестом одну из таких стрелок - чтобы мне понятней было.
       - Серж! - сказала дентист, хмыкнув при этом, однако.
       - А заходы,- не обратив на нее внимания, продолжал Серж,- по таким дырам, что и говорить не хочется. Романтика!... Вот мы, к примеру, в Рио де Жанейро должны быть как раз на карнавале. А какой-нибудь "Юный ленинец?"  Суперфосфат с мочевиной на Кубу, а с Кубы сахар, а потом ракеты класса Земля-Земля каким-нибудь нашим друзьям!  Во - романтика! Особенно если рванет!
       - Я нарочно сказал,- посмеиваясь, произнес я,- про романтику.
       - Нарочно!.. У тебя штанов порядочных нет, романтика! Фриц выходит в вечернем костюме, а на тебя страшно смотреть. А ведь ты, между прочим, интеллигент, врач, офицер!..
       - Ничего,- дентист посмотрела на меня ободряюще,- в Лас-Пальмасе оденешься.
       - Да я не о том,- Серж поморщился.- Здесь-то он оденется, авто купит, на черный день отложит - все сделает. Но только потому, что есть здесь школа. А на берегу он будет вкалывать по полторы ставки, ночей не спать, дежурить, но все равно ни хрена у него не будет! У доктора! А если он врежет хорошенькую санитарку или медсестру, то на него навалится и заклеймит общественность! Вот это романтика!
       - Ну, это ты загнул! Сейчас уже не клеймят!- сказала дентист.
       - Это как повезет, и на кого нарвешься!.. Простой работяга, который гайки крутит, зарабатывает в три раза больше, чем врач. Не с железяками, с людьми... Ставка - 110 рублей! И за эти несчастные гроши, то есть всего лишь за 11 рублей в месяц ты должен пахать как вол, всем улыбаться, а со всех сторон на тебя будут смотреть и покрикивать - ты врач! Ты самый гуманный! Ночей не спи!  У кого-то кольнуло в боку - обожрался, а ты беги, лети, спасай! Давай-давай! Не дай бог ато, на твой белый халат пятнышко ляжет. Не дай бог, косо глянул на больного - съедят живьем! Потому как врач! Больной тебе плюнет в глаза, а ты утрись. Ты врач. Он тебе еще раз плюнет, а ты еще раз утрись - может, ему от этого на душе легче станет - вот ты и выполнил свой долг, помог человеку. Иди и получай свои 11 ре!  "Люди в белых халатах, люди в белых халатах..." Песенку про тебя споют. Радуйся! А если кто-то из больных сунет тебе в карман трешку - не смей брать! Не-кра-си-во! И действительно лучше не брать - ударит ему моча в голову с другого конца и он напишет на тебя жалобу - хреновый доктор, трешку взял, а болезнь все равно не прошла! Ох за тебя же и возьмутся! Романтика!.. Одного не могу понять - почему находятся дураки, которые идут во врачи? Почему медицинское сословие не разбежится?
       - А оно,- сказала дентист,- почти и разбежалось. Никто не горит на работе, на больного нам, в сущности, наплевать, лишь бы от неприятностей уберечься. А-а... Медикаментов нет, больницы переполнены, грязь, кормят - только чтоб не подохли... Зато бесплатно. В медицинские институты принимают всяких дураков, которым, по совести, до уровня врача никогда не подняться.
       - Ну не совсем,- возразил я.- Бывают и толковые ребята.
       - А ты лучше совсем помолчи,- сказал Серж.
       Я выпучил после этого глаза и замолчал.
       - А должны все поголовно быть толковые! - сказала дентист.
       - Больницы,- хмыкнул Серж.- Грязь, антисанитария! Инструменты и оборудование - старье! Дедовские методы! Жрать нечего - здоровый на такое еде подохнет, не то что больной! Только тараканам хорошо!  В палатах - битком, лежат на лестничных площадках, в коридорах, медсестер нет, санитарок нет, фельдшеров нет... А на кой им черт этот белый халат, если они могут нацепить спецовку и без особых хлопот, не нюхая подкладных суден, заработать на калыме в несколько раз больше! И никаких огорчений, никто не умирает, никого не надо спасать... Романтика, правда? Да пусть она лучше платной будет, медицина эта, чем такая дармовщина! Заплатил, но и получил - вот тебе уход, вот тебе медикаменты, вот тебе чистая палата, вот тебе питание! Лечись, выходи на работу и производи ценности! Ведь платят, все равно платят! Втихаря дают, на лапу! ОБХСС хватает, но всех ведь не перехватаешь! И кляузы за свои трешки вонючие пишут, но далеко на кляузе не уедешь. Доньги гонят в дверь, а они лезут в окно. И никуда от этого не денешься, сколько ни усиливай воспитательную работу. Сколько ни тошни на политмолебнах. Труд врача, это такой же труд, как и любой другой, это товар и товар этот должен оплачиваться по полной стоимости. Если же за товар не доплачивают, то это воровство и грабеж. А там где грабеж, порядка никогда не было и не будет. Пусть будут платные больницы. Пусть по категориям - какая тебе по карману - в ту и иди. А если хочешь бесплатно - пожалуйста, иди лечись в бесплатную больницу. Пусть и бесплатные будут. И пусть перестанут хватать врачей за то, что они берут за свой труд деньги.
       - Ты капиталист, Серега,- сказал я.- За что боролись?
       - Боролись, Саша, за уравниловку. Чтобы никому не было плохо, но и хорошо чтобы тоже никому не было. Боролись за регулярное проведение политико-воспитательной работы. Боролись, чтобы хороший специалист и плохой специалист получали бы одинаково. Ставку. Чтобы один не ездил, не дай бог, на автомобиле, а другой чтобы не ходил пешком. Пусть все душатся в одном автобусе. Вот за что боролись. На деньги все равно лезут в окно. И на машинах многие ездят. Почти все - воры. Потому что не купишь автомобиль за одну зарплату. И опять живет лучше не тот, кто лучше работает, а тот, кто лучше ворует. Вот где она - романтика!
       Мы помолчали. Потом дентист спросила:
       - Ну и что ты предлагаешь? Назад в капитализм?
       - Почему если выплескивать воду, то обязательно с ребенком? Не предлагаю. Мне капитализм не нравится. Особенно русский. Русский капиталист - самый зверский зверь. Революция не случайно произошла именно в России... Но и то, что есть, мне тоже не нравится. Н-не знаю...- он пожал плечами. - Может, пусть больница принадлежит тем, кто в ней работает? Деньги в общий котел, потом каждому по мере таланта и практической рабоы, и чтобы на собраниях не уря-уря, а финотчет руководства перед коллективом...
       - Ну и что? - я тоже пожал плечами. - Все равно найдутся умельцы, которые мастера воровать. Человека не переделаешь. Вообще все живое не переделаешь - потому что все живое кушает друг друга. Это закон. Если бы не кушало, то все осталось бы на уровне единичных клеток. Но клетки стали жрать друг друга, стали развиваться, появились многоклеточные организмы, коллективы, так сказать. И одни коллективы стали жрать другие - закон остался тот же самый. Корова жрет траву, волк жрет корову. Трава живая, корова живая, и волк тоже живой. Живой жрет живого. Воруют. Почему человек должен быть исключением? Он тоже ворует - жрет все, что движется. В том числе и других человеков. И движется прогресс. Справедливость - это чтобы никто никого не жрал, то есть, остановка прогресса, остановка движения. То есть - смерть.  Так что нереально все это - насчет справедливости. Реально другое - нужно, чтобы не тебя сожрали, а чтобы ты сожрал!
       Серж блестел на меня очками. Наверное, он от меня такого не ожидал. Романтики не должны говорить такие вещи. Возразить мне он не мог, но ему это не нравилось.
       - Самое удивительно,- сказал я,- что в человеке нравственное начало все-таки присутствует. Человек не всегда сжирает того, кого он мог бы сожрать. Жалеет. Так что получается полный абсурд.
       - То есть ты,- сказал Серж,- предлагаешь просто наблюдать и не рыпаться. А я разве рыпаюсь? Просто побурчу... Наша медицина ни к черту, значит, надо как-то улучшать. Пусть воруют, но на каком-то другом, более приемлемом уровне. Больницы нужно улучшать. Коллективная собственность на больницу, мне кажется,  улучшит дело. А потом, когда снова накопятся недостатки, пусть появится новая форма. Пусть прогресс идет, я не против прогресса. Бесплатная медицина тоже была прогрессом. Но уже накопилось очень много недостатков. Она была хороша, когда денег не было. Теперь деньги у людей есть. Пусть эти деньги работают, пусть движутся. Пусть больницы будут хозрасчетными предприятиями, пусть они дают доход государству, как и прочие предприятия. Допустим, в форме налога с оборота. Отдал государству налог - а остальное распределяй на общем собрании, предположим. Что-то в карман, что-то на детский сад, на дом отдыха, на расширение больницы, закупку медикаментов, оборудования... И пусть никто в это дело не лезет - воспитатели всякие! Хорошая больница - больные идут, есть деньги. Плохая - больные идут к конкурентам, в бесплатную идут, а коллектив пусть хоть подыхает с голода. Или же налаживает работу. Когда наладят - пусть живут в свое удовольствие. Пусть самый лучший врач в больнице получает хоть 20 тысяч рублей в месяц, если заработал. Пусть покупает себе хоть десять машин, дачу, яхту, шубу жене из соболей и так далее. От каждого по способности - каждому по труду, разве не так? Этого лозунга, по-моему, никто пока не отменял.
       - Его не отменили,- сказала дентист, - его просто втихаря похерили. Сейчас лозунг - от каждого понемногу, каждому по чуть-чуть.
       Мы замолчали. Некоторое время мы переглядывались.  Потом я поправил   свою курточку - она лежала у меня на коленях. Все правильно, все логично, все давным давно известно - закон отрицания отрицания. Отрицание все равно происходит, рано или поздно. Система бесплатного здравоохранения неужели вечна? Звезды сгорают и рождаются новые звезды, а это система всех переживет? Глупости. Все отрицается - когда приходит срок.
       - Ладно,- сказал Серж, глянув на часы.- Пошли лучше ужинать. А то еще неправильно поймут... с этими разговорами.
       - Вы идите,- сказала дентист,- а я еще аквариум должна почистить. (У нее в стерилизационной аквариум с рыбками. Водоросли там, она им воду меняет, чистит там у них, смотрит на них...)
       - Черт с ней, с романтикой,- поднимаясь, сказал Серж.
       Мы вышли из амбулатории, оставив дентиста с ее рыбками.
       - Ей-богу,- пробурчал Серж,- окинув меня взглядом,- на тебя страшно смотреть. Купи себе в Пальмасе штаны и пару приличных безрукавок. Башмаки купи, пояс... Не позорь нацию!
       - И погоны у меня страшные,- я скосил глаза на свои обшарпанные погоны.
       - А, это ерунда! Потертые погоны - это романтика. А обшарпанные штаны - представляешь, что о тебе немцы думают? Ты ведь для них не Федя Иванов, а советский доктор, офицер, подчеркиваю! У них на офицеров особый взгляд. Смотрят они на тебя и думают: ага, вот значит, как у коммунистов доктора живут.
       - А у них?
       - А у них, Саша,- с нажимом произнес Серж,- это один из самых обеспеченных слоев - врачи! Уж там-то никто не придет поплевать ему в лицо!
       - Ну, у нас, положим, тоже не очень-то плюют,- я пожал плечами.
       - Тебе просто не плевали еще. Ты во врачах недавно.
       - Хм,- сказал я. Я хотел было подковырнуть Серегу, спросив:"А тебе что, уже плевали?", но не сделал этого. Он был мне симпатичен. И потом - чтобы я кого-нибудь подковырнул меня нужно  как следует разозлить.
       - Не хмыкай,- сказал Серж.- Нам еще на Крымско-Колымской работать.
       - Как?
       - На Крымско-Кавказской линии.
       В узком коридоре нам встретился какой-то немец. Он учтиво поклонился, уступаю дорогу двум офицерам и врачам. Мы ответили ему такими же учтивыми поклонами - я и Серж.
       - Там,- Серж хмыкнул,- тебе кланяться не будут.
       Я неопределенно улыбнулся в ответ - я некоторое время работал уже на Крымско-Колымской - пока ждал открытия визы. Там мне и в самом деле особенно не кланялись.
       - Не увернешься от толпы - растопчут! Одни только погоны останутся! - Серж злорадно засмеялся. Я тоже засмеялся.
       - А деньги у тебя на Пальмас есть?- спросил он вдруг.
       - Неа,- сказал я.
       - Конечно,- хмыкнул он,- часики, джинсы, куртка...
       - Нема ябриков!
       - Если хочешь, я тебе займу. Я пока мало что брать буду. С получки отдашь. В Пальмасе это все дешевле, чем впереди, да и вообще, пожалуй, дешевле.
       -Да,- я не стал изображать из себя целку,- одолжи пожалуйста. А то и впрямь... не комсостав, а черт-те что!
       - Нацию позоришь,- еще раз сказал Серж и засмеялся.
      
      
      
       К ужину экипажу выдали, кроме всего прочего, свеженькие марокканские апельсины. Они отличались от наших, которые я видел в Союзе. Они были красивые, одинаковых размеров, пупырчатые, яврко-оранжевые снаружи и ярко-оранжевые внутри. Они были вкусные. Наши более разнообразны по форме, цвету и вкусу. И по толщине кожуры. Одни сладкие, другие кислые. Одни легко чистятся, другие не отдерешь...
       После ужина я спустился на камбуз команды - это объект, который я должен контролировать. Там было прибрано и помыто. Если честно, то я толком не знаю, что и как мне надлежит там контролировать. Я надеюсь, что сами камбузники знают это гораздо лучше. Я ничего не должен был там контролировать и не должен был там ни во что лезть - достаточно было одного моего там появления - пусть все видят: судовой врач не дремлет.
       Недалеко от камбуза расположена кухня ресторана. Выйдешь из камбуза, идешь через кухню ресторана... вот там-то я и встретился нос к носу со своей бывшей. Она куда-то спешила с пустым подносом в руках. Эта греховодница. Эта б. Я о чем-то думал и когда увидел ее - почувствовал как меняется выражение моего лица; оно становилось непримиримым.  Наши взгляды встретились, но я сделал вид, что ее не заметил, я отвел глаза в пол, кажется... Мне померещилось, что она тоже гордо отвела свой взгляд и я разозлился - могла бы и не отводить. Значит, она меня тоже бросила...  Настроение сразу потухло.
       Я пришел к себе и слушал "Сувенир" и даже, забыв гордость, думал о том, что неплохо бы как-нибудь эдак незаметненько помириться.
       Но, ясное дело, я не стал ни звонить, ни строить планы. Минутная слабость, подумаешь. Она ведь тоже гордо отвела глаза, значит, тоже меня бросила. Ха! Я пойду мириться, а она с удовольствием скажет мне, что ей не очень-то и хочется. Сл-лабак!
       Люда была одета в темно-синюю обтягивающую юбку и в голубую рубашку какого-то атласного образца. Передника на ней не было. У нас официантки без передников. А поднос, круглый, никелированый, она держала в опущенной руке.
       Вот на х она  ходила  по всем каютам и сама предлагала? Вот на х она сосала х у Юрчика? И у всех остальных она на х сосала х?  И потом улыбалась губами в сперме... Она должна была поступить так: прийти ко мне, когда ей было 16 лет, и когда она была целочкой, дать мне и все.  С каким бы удовольствием я эту ее целочку бы ломал - у меня ведь еще не было ни одной целочки. Наверное, их вообще в природе не бывает и все это выдумки. Всегда есть какой-то первопроходец, я уже и не мечтал и не думал, чтобы целочку попробовать. И вот если бы она была целочкой и если бы она пришла и отдала бы эту целочку мне...Тогда бы не надо было ее прогонять, тогда бы никто на нас не гавкал и мы спокойно е бы друг с другом и к нам никто бы не лез... Тут, правда, я подумал, что если бы она досталась мне целочкой, то я, как честный человек, должен был бы на ней жениться. Сочетаться законным браком. И тут я запнулся. Че-т не хотелось мне сочетаться по закону. Впрочем, что гадать? У меня есть 16-летняя целочка, которую я сделал женщиной?  Нету. Вот когда будет - тогда и станем решать.
       Вот б!
       Я, конечно, сам не святой. Но ее прошлое чересчур богато. Мне еще повезло, что я на ней ничем не заразился. При таком послужном списке просто маловероятно было остаться здоровым. И неприятный запах из ее п все-таки был. Тогда как чистая п должна или совсем быть без запаха, или обладать приятным и несильным запахом. Кстати, ее запах ко мне тоже перешел, но когда мы с ней перестали е, запах где-то через недельку сам по себе исчез. Значит - это был какой-то микроорганизм. Если я снова ее вы, запах снова появится. Тут все очень просто - четыре степени чистоты влагалища. Если девочка ни с кем не е, или дает только одному, (ну и он, естественно, берет только у нее одной), то у нее в п первая степень чистоты - сплошной кайф! Чистейшая писечка, битком набитая палочками Дёдерляйна, которые в состоянии прикончить любую заразу, даже если она туда случайно попадет. Из писечки у нее идут незначительные выделения, они имеют вид разваренной манной крупы и они белого цвета, что очень важно. (Если они желтоватого цвета, то это уже другая степень чистоты.)
       Если девочка эту идиллию нарушает (или ее бессовестный мальчик) - у нее вторая степень. Слишком много попадает всякой заразы и палочка Дёдерляйна уже не справляется. Во влагалище поселяется всякая кокковая флора, и в п начинается легкое загнивание. Появляются лейкоциты, выделения окрашиваются в желтоватый цвет. Появляется неприятный запах, но пока не сильный.
       Третья степень - это когда уже из письки капают выделения, когда неприятный запах и ваще! Это если девочка е уже с кем попало. Палочки Дёдерляйна у нее  уже осталось очень мало. Палочка держится из последних сил, потому что в п закачивают и закачивают все новые порции патогенных микробов и все время разные! От разные е! Это нечестно, это называется - все на одного! Вернее - на одну.
        Ну а если она начинает давать направо и налево - у нее 4 степень. Честному мальчику в такую п лучше вообще не лезть. Даже с резинкой. Палочки Дёдерляйна в п нет совсем - все, задушили!
       Так вот - у моей бывшей, кажется, была третья степень. Но если бы она длительное время е со мной и только со мной - она бы очистилась. Ведь ей, бедняжке, похоже, именно этого и хотелось - очиститься. Очень просто - остатки палочки Дёдерляйна, перестав получать новые порции грязи, постепенно управляются с тем, что там есть, размножаются и вытесняют всю гадость. Писька снова чистенькая, без неприятного запаха, выделения незначительные, белого цвета, без лейкоцитов. Потому что в п кувыркается только один х. Один единственный. И в другие п он не лезет и заразу из них не вытаскивает. Вот что значит, ребята - верность в любви.
       Эх, Людка!..
       И вообще я так из-за нее расстроился только потому, что мне некого е. Если бы было - я бы не рыло делал, отворачиваясь от нее, а на самом деле бы отвернулся. Или даже заговорил бы - а х? Не жалко!
       И почему она оказалась б?
       И почему девочка-повариха оказалась такая дура? Хоть и не с кем мне было е, а восстанавливать знакомство с ней у меня и в мыслях не было. Тем более, что она тоже не целочка. В п ей заглянуть я, правда, не успел, но пусть мне узлом завяжут, если она целочка. Первопроходец и там побывал.  Боже, как она глупа! Даже если бы я снес, стерпел и доклянчился, толку бы не было все равно. Я бы ее бросил гораздо быстрее, чем свою потаскушку. С моей хоть поговорить можно было, моя хоть не ломалась и не кочевряжилась каждый раз, когда мне хотелось ей вставить - а та выматывала бы все жилы.
       Короче, я предавался таким вот, примерно, размышлениям и бродил по пароходу, поскольку спать было еще рано.
       Недалеко от своей каюты я остановился около укрепленной на переборке рамы с судовой стенной газетой. Сколько раз пробегал мимо, воспринимая ее как обычнй фон, а теперь вдруг захотелось остановиться. Газета была как газета, ничего особенного. Обыкновенная советская стенная газета. Такие висят на стенах практически всех наших контор. С рисунками и стишками. В этой стишки тоже были. Я не поленился прочесть - естественно, были грехи противу рифмы и размера. Местный пиит. Патриотические беспроигрышные стишата на темы родного парохода. Я никак не мог уловить смысла. Я пытался врубиться, но внимание все равно рассеивалось. В строках торчало:
       Вперед!
       "Писатель" - дом родной!
       С тобою плавать нам легко!
       Рассекай валы!
       Вьется, вьется... в рот оно е!
      
       Меня передернуло, и до конца я так и не дочитал. Какая мерзость! И охота помпе  с этой блевотиной возиться.  Это, видимо, у него проходит по графе "идейно-патриотическое воспитание" закоренелых школьников. Если бы не эта газета на стене, школьники, наверное, окончательно бы скурвились. И наперебой побежали бы продавать Родину. Просто удивительно... И не лень ведь было кому-то сочинять! Какой гнусный набор штампов! Помпа, наверное, рад при случае блеснуть - а у нас на борту есть девчонка одна... короче, стихи пишет! Ведь это гут когда есть свой поэт! (Особенно когда никто даже и не подозревает, что по палубам шляется и время от времени натягивает доверчивых девочек свой собственный писатель! Гы!) На других бортах ничего этого нет, зато у нас!..  Обсчастливил Господь Бог! Ну и ты сам тоже оказался не промах - создал условия, помог, поддержал! Конечно, поэт не бог весть какой, но ведь никто и не требует, что это был Сам Алексан Сергеич Пушкин! Пушкинов нам как раз и не требуется - с ними только свяжись! Или с Маяковским. От скандалов было бы не продыхнуть. А так - скромный, ручной судовой поэтик. И стишки производит правильные - Вперед! Уря! Дом родной! Вьется! Рассекай!.. Тьфу!
       Продолжая кипятиться уже на эту тему (а ****скую мне удалось забыть), я поднялся в библиотеку, рассчитывая полистать журналы, а может быть, взять что-то из книг.
       В библиотеке было пусто. Ни одного туриста. Одна только Лидия Павловна, так звали нашего библиотекаря, с кем-то из каютных номерных, сидя за журнальным столиком, беседовала о чем-то. Точнее, они просто болтали, объединенными усиЛидиями убивая время.
       - Здрассте! - заявил я с порога, скрывая тем самым легкое смущение, которое я испытывал перед малознакомыми людьми.
       - Здрассте, здрассте,- приветливо и в тон ответила Лидия Павловна.
       - Как дела? Газету видели?- мне непременно нужно было поделиться с кем-нибудь негодованием.- Стенную в смысле.
       - Газету? Видели, - сказала Лидия Павловна.
       -Ну и как вам стишки?
       Я  улыбался. Лидия Павловна тоже улыбалась.
       - А что? Нормальные стишки.
       - Нормальные?! - вот этого я и не ожидал. Я ожидал, что они либо не читали стишков, либо ругнут их. А они вона как! Нормальные!
       - А там все правильно,- сказала Лидия Павловна.- "Писатель" - действительно дом родной.
       Я хотел было высказать о стишках свое мнение, но я спасовал перед этой железной убежденностью и только махнул мысленно рукой.
       - Интересно, кто их сочинил?
       - Я их сочинила,- на меня смотрела со сдержанной враждебностью сидевшая рядом с Лидией каютная.- И помполиту понравилось.
       - А-а,- сказал я.
       Ну вот и что мне было с нею делать? Самое разумное - вот прямо сейчас, немедленно утопить. Или раз и навсегда лишить дуру дара письменной речи. Но это было выше моих возможностей. Да если еще и помпе понравилось!.. Но может, она еще исправится? Молодая она и глупая. Я ведь, пока учился в школе, еще похлеще писал.
       - В увольнении были?- спросил я Лидию, уйдя таким образом от поэтичесокой темы - ну ее!
       - Да,- она улыбалась.
       - Ну и как?
       - Кучу снимков сделала,- радостно сообщила она. Она коллекционировала слайды.
       - Я тоже,- сказал я.- Целую пленку "Сменой" отщелкал.
       - А у меня,- сказала библиотекарь, - "Кристалл".
       - Хорошая камера,- одобрил я. - Зеркалка. А парчу брали?
       - Нет. Мне эта школа отвратительна.
       - Я тоже не брал, - сказал я, уклонившись от высказывания своего мнения о школе. Я школой не занимался, но отвращения к ней как-то не ощущал.- А какие толпы там были, возле парчи!
       - Да,- сказала она.- Давят, кричат!. Смотреть надо, душевно обогащаться, а они...
       Вот прямо так и сказала. Не вру. Этими же словами. На полном серьезе. С негодованием насчет отсутствия тяги  к душевному обогащению.
       Лидии Павловне лет под 60, она маленькая, сухонькая, седая, добрая и очень положительная. Я очень сильно подозреваю, что она такая положительная, что никому за всю свою жизнь так ни одного разу и не дала - ну ведь гадко же все это, не так ли?
       - Лидия Павловна,- сказал я,- но ведь все берут школу, а обогащаться духовно никто не торопится,- я сказал это так, что о моем личном отношении к данной проблеме можно было судить как в ту, так и в другую сторону.
       - В том-то и беда.
       - Интересно, а как они должны духовно обогащаться? - пожалуй, в этом уже можно было уловить некоторое ехидство.
       - Читать,- сказала она.- Работать над собой, думать...
       - А они думают только о спекуляции,- вставила свой клитор поэтесса.
       Н-да... Видимо, они тут как раз держали военный совет на эту животрепетающую тему. Как заставить их работать над собой, думать... Странно, почему помпы здесь нет? Глядишь, эта каютная скоро начнет в "Комсомолке" публиковаться. "Вести с переднего края идеологического фронта". Стишки ее, пожалуй, там не пройдут, статью она тоже не потянет, а вот положительное письмо - вполне, вполне...
       - А как вам немцы? - спросил я.
       - Сволочи, фашисты,- моментально отреагировала поэтесса.- Я бы их стреляла.
       - Ну, это ты уже чересчур,- засомневалась библиотекарша.
       - Они Зою Космодемьянскую убили,- отрезала поэтесса.
       Короче, она считала, что немцев нужно ненавидеть, что это хорошо и патриотично... Лично я тоже не испытывал особой теплоты к нашим туристам, однако и желания пройтись по их каютам с автоматом тоже не ощущал. Они били нас, мы били их, военные преступники, это военные преступники, их нужно карать, Хатынь не прощается,.. но солдат, стреляющий на поле боя в другого солдата, только одетого  в другую форму, преступником не является. Убийцей не является. Ну не могу же я считать убийцей своего собственного отца, потому что он за 4 года войны застрелил нескольких немцев. Не то трех, не то даже четырех. Немцы пытались застреливать его и очень сильно покалечили под Воронежем. А он старался застреливать их. Откуда я знаю, может и он тех своих немцев не насмерть убил, а только более или менее покалечил? Он же сам этого знать не мог! Он - бах! А тот - брык! И батя дальше побежал, пульса не щупал и веки не поднимал. Война. Ему повезло больше, чем им. Ему, кстати, после Воронежа тоже перепадало время от времени, но уже не так сильно... Фрицы были солдатами неправого дела, кто с этим спорит?  Но зачем же желать им смерти сейчас, когда они без оружия, когда война давно кончилась! Причем кончилась их поражением! Сейчас разрядка, и все должны жить в мире и должны хоть когда-нибудь перестать ненавидеть друг друга. И бояться. Вот лично я, к примеру, с огромнейшим удовольствием вы бы хорошенькую немочку, чтобы таким образом положить конец на ненависть. А вот эту поэтессу я бы е не стал, даже если бы она сама меня об этом настойчиво попросила... нет, вру! Если бы настойчиво попросила бы - вы!
       Но мне там с ними стало не в своей тарелке. Очень уж они тут какие-то положительные обе! Сидят, понимаешь, в море книг!.. Прямо не люди, а лозунги. Я понимаю, когда с трибуны человек раскидывается лозунгами. Поставь на ету трибуну меня - я тоже раскидаюсь. Но ху пи, когда ни трибуны, ни толпы под нею? Мне с такими делается противно. Либо дурак, либо подлец и стукач. Причем неумный стукач, так себе - потому что хорошего стукача от хорошего человека отличить невозможно. Либо это просто недоразвитый.  Недоразвитый тоже опасный -  сдуру доложит своему приятелю помпе, а ты доказывай потом, что тебя неправильно поняли. И еще ху докажешь, поскольку сам-то ты лозунги на каждом шагу не выкрикиваешь.  Ну их к черту. Держись подальше от г, чтобы его не нюхать.
       Я поулыбался около них еще немного и отошел к книжным полкам. Ни х там не было, классика только. Я почти все давно уже перечитал. А что не читал - во-первых многое даже в руки брать не хотелось, один внешний вид убивал. А которые я и брал - прочтешь наугад пару строк и сразу ясно, что бред. Х-я. П-шь! Я взял там два тома дневников Льва Толстого и, попрощавшись, съе.
       Льва мне тоже не хотелось читать вот прям счас! Я перелистал страницы - на глупости вроде не наткнулся, но и читать хотения не ощутил.  Я тогда отложил чтение как приготовление уроков - знаешь, что готовить все равно придется, но стараешься поволынить как можно дольше. Я заскочил к себе, оставил книжки и снова побрел по теплоходу.
       "Писатель" готовился отдать концы. Завершались какие-то дела и делишки, которые непременно должны быть завершены - например, получение снабжения. Еще надо было спровадить на берег всех посторонних, проверить наличие на борту всех своих и тому подобное. Меня это не касалось - что я  на борту, начальству известно. А большего от меня пока и не требовали.  Немцев это тоже не касалось - они развлекались в музсалоне. Экипажа там уже не было, это вам не вечер случки. В музсалон теперь имели доступ, равно как и бары, лишь начальники служб, те, у кого имелся представительский счет, а также те, кому это полагалось по роду службы. Я доступа в этот салон не имел. Я только прошелся мимо его дверей и отправился вниз, в столовую команды - она у нас на уровне ватерлинии. В столовой должны были крутить какой-то фильмец.
       Фильмец оказался дрянной. Кажется, "Молдовафильм". Про немцев и героических партизан. Немцы зверствовали изо всех сил, но при всем при том были круглыми идиотами, ездили на  советских автомобилях послевоенного производства (на ГАЗ-66), а партизаны никого не выдавали, дурачили немцев и карали суровым судом предателей, были без страха и упрека и даже не е между собой, но у них была Любовь и на почве Любви у них были кое-какие разногласия. И еще партизаны при каждом удобном случае палили по коварному врагу из автоматов системы Калашникова. А иногда прилетал жестокий немецкий истребитель Як-12, я с такого в эйрклабе прыгал, только с крестами вместо звезд, и убивал с пулемета и бонбами партизанских стариков, женщин и детей. Свирепый такой истрепупель... это еще что!  Мулье еще отсняло кино "По волчьему следу" - про храброго героя Котовского, так там вообще летает АН-2. В гражданскую войну. Не вру, ей богу! И, разумеется, лозунги, лозунги, лозунги. Я не понимаю, как можно снимать такие фильмы? На кого делается расчет? Неужели киношники считают своих зрителей законченными болванами? Иногда мне кажется, что такие фильмы снимают враги народа...
       Я смотрел на экран, выделяя желчь и исходя сарказмом. Что самое удивительное - толпа смотрит! Смотрит, не расходится! Я вот-вот уйду, лопнет терпение, и я уйду! Но они не уйдут, они досмотрят до конца. Вот чего я не понимаю... Значит, толпа этого и заслуживает - такого обращения? Значит, чтобы держать толпу в повиновении, нужно ей лгать и чем примитивнее, тем лучше? Не понимаю я здесь чего-то...
       - Сволочи! - громко и с чувством раздалось вдруг рядом со мной. Немцы на экране как раз издевались на стойким пленным партизаном. Я пригляделся в темноте - это была она, поэтесса. Она оказалась возвышенной личностью, целиком отдающейся искусству, и хотела, чтобы об этом узнали все.
       " Ах ты, с-сука!" - подумал в этом месте я.
       Стыдно признаться,  но придется. Я учился тогда, кажется, классе во втором. Прочитал какой-то детский стишок, как положительная пионерка из зрительного  зала  подходит к сцене, на которой продают жестокому хозяину доброго дядю Тома и предлагает не то три, не то пять рублей - чтобы помочь дяде Тому попасть к доброму хозяину. И рисун был - очень положительная пионерка. Принципиальная, суровая, в белом переднике. Такая, когда вырастет, ни за что не станет е. Вне брака. И в браке она, я думаю, тоже е не станет. Так вот - я тоже смотрел дядю Тома в театре со второго яруса, то есть подойти к сцене я не мог. Но мне ужасно хотелось уподобиться пионерке, я долго колебался, и, преодолев в конце -концов неловкость, робко крикнул "сволочи". На меня оглянулись два-три человека - и все. До сих пор стыдно. Вот даже рассказал об этом, должно бы стать легче, ведь это исповедь - но мне все равно стыдно. А когда я был в Москве, в Кремле, я положил свой пионерский значек к какому-то мемориальному месту, так было около десятка таких значков. И на другой день я был очень расстроен, когда положенного мною значка на месте не оказалось. Я даже опасался, как бы мне чего-нибудь такого за этот поступок не было. Я, видимо, смутно понимал, что не положено всякой там рвани вроде меня укладывать свои  значки по всяким местам в Кремле. Была служба, которая за этим следила. Жаль, что у нее слишком короткие щупальцы и до Генуи не достают...
       Эта поэтесса - меня от нее тошнило. У нее была задержка в развитии. Я был моральный урод во втором классе, потом немножко исправился, хоть рецидивы случались и до сих пор - вот, девку выгнал! Но она так на дебильном уровне и застряла.
       Я вышел из столовой. Вот почему мне так не везет с бабами и постоянно проблемы с кем по. Вот как я могу е с бабой, которая смотрит это дерьмо? То есть для меня круг пригодных пё сужен до безобразия. Я обречен, это мой крест и моя юдоль - мало пригодных для меня баб. Их почти нет совсем... Вот где, ребята, настоящее горе от ума...  Я прошел через несколько этажей, поднялся в кинозал, где крутили кино для туристов. Я не имел права на этот кинозал, как и на  музсалон, но в кинозале темно и поэтому наладить контроль за экипажем трудно. Экипаж, теряя остатки совести, теснил здесь туристов.
       Давали американский боевик, цветной, широкоэкранный, дублированный на немецкий язык. Сюжет - бандиты истребили обитателей одной фермы, узнав о том, что глава семьи, которого они до жути боялись, умер. Но бандитам не повезло - глава семьи оказался жив, собрал уцелевших сыновей и других родственников и пустился в погоню. Постепенно перестрелял всех, а в напряженной финальной сцене прикончил главаря банды. Но как великолепно снято! Сидишь, намертво прикованный к экрану. Языковой барьер не помеха. А если чего-то не понял, то и ху с ним. Из нашего я поставил бы рядом только "Белое солнце пустыни".
      
       А утром "Писатель", наш дом родной, гордо рассекал курсом на Лас-Пальмас. Вот только ни за кормой, ни на мачте ничто не вилось и не реяло, потому что мы шли в нейтральных водах, где флаги носить не положено. Национальную же принадлежность судна можно узнать по серпу и молоту, они у нас укреплены с обеих сторон на трубе.
       В амбулатории шел прием больных. Он утратил уже новизну, стал обычным, привычным и нудным. Случаи были элементарные - легкое недомогание. А кое-кто приперся со своими препаратами и от нас требовалось только препараты эти вводить, пользуясь схемой, которую указал немецкий врач. Вот когда пригодилась латынь - он по латыни, и я по латыни. Все гут! Мы были таким больным рады,  потому что они приходили, как правило, со своими одноразовыми шприцами. Они были запечатаны в полиэтиленовые упаковки. И иглы. Одноразовыми они были только в Германии, - на "Писателе" же они пускались в многократный оборот. Мы их кипятили и использовали до тех пор, пока они не теряли свой привлекательный вид. Потом выбрасывали. Свои шприцы у нас были, но мы не любили их - поршни или пропускали, или клинили, иглы держались не всегда надежно, туго входили в тело, тупились, вырвали куски мяса из задницы... А вот вражески иглы были гладкими, полированными, в тело входили легко и почти безболезненно, а поршни двигались в шприцах плавно и были герметичны. Немцы видели, конечно, многократное использование одноразовых шприцов, но мы не могли себя заставить вернуться к родным.
       Некоторые свои препараты немцы оставляли у нас за ненадобностью - например, курс кончился, а препарат остался. Мы принимали эти медикаменты с благодарностью. Мы переводили описания  на русский, сверяли со справочником Машковского и не очень-то торопились расходовать... Наши же препараты, в свою очередь, пользовались успехом среди немцев. Например, они просто обожали наши витамины. Объясняется просто - наши препараты, несмотря на поганую упаковку, не могут оказаться такими вредоносными как, к примеру, ихний талидомид, вызывающий врожденные уродства у детей.
       Ночных вызовов почти не было, а если и были, то тоже пустяковые.
       Новое заболевание, которого раньше не было - поносы. Это закономерно и мы ждали этого. Особенно часто свистят в начале круиза. Объясняется элементарно - пища, приготовленная нашими поварами, отличается от немецкой. И немцы за это расплачивались. Вообще-то понос на борту, если принимать всерьез многочисленные инструкции и постановления, явление чрезвычайное. Мы обязаны были немедленно радировать о каждом в Одессу. После чего развертывать сложный комплекс противоэпидемических мероприятий. А вдруг это холера?.. Но если принимать циркуляры всерьез, то ничем кроме противоэпидемической борьбы заниматься будет уже нельзя. Ни нам, ни туристам. Ни карантинным властям Одессы. Поэтому на инструкции мы плюем, ничего никому не сообщаем, а в графе "диагноз" амбулаторного журнала пишем -"острое респираторное заболевание". Или что-то наподобие. Чтобы проверяющие в Союзе не догадались. Конечно, они в курсе этих хитростей, но они не хуже нас понимают, что иначе нельзя. Они требуют одного - чтобы на бумаге поносов не было. Единственная сложность - при острых респираторных заболеваниях мы не может назначать противопоносные препараты. Уличат. И чтобы покрыть расход этих препаратов приходится ловчить. Лазейки и в медицине есть.  Так что поносами на судах не болеют. Во всяком случае на советских. (Хотелось бы мне побыть туристом на немецком пароходе - у них такие же дебильные инструкции как и у нас?) Другое дело, что при этой отточенной и доведенной до виртуозности системе лжи можно и холеру пропустить. Настоящую. Но с этим начальство готово мириться - в случае эпидемии на борту виноватых долго искать не придется! Вот они, св-в-в-волочи, судовые врачи. Пренебрегают инструкциями, с-с-суки!  Выполняли бы инструкции, и все было бы гут! Судовой врач может, конечно, спросить, зачем пишутся такие инструкции, которые невозможно выполнить? Не лучше ли было бы отменить весь этот противоэпидшухер из-за одного-единственного поноса... но никто не станет судового врача слушать.  Инструкции начальство пишет исключительно ради прикрытия собственной своей горячо-любимой ж. И инструкциями этими наш пароход набит от киля до клотика. Каждая служба имеет кучу инструкций.
      
      
       Лас-Пальмас, это испанский флаг, это Испания, несмотря на то, что от Испании его отделяет тысяча миль, или даже больше. Мас-Пальмас, это то, чем некогда был Черноморск - вольный город. Это порт, в котором ввозимые товары свободны от пошлины и поэтому цены на них ниже, чем в любом другом, невольном порту. И окопались в этом городе индусы. Именно они содержат здесь массу лавченок с колониальным товаром, именно они одевают, обувают и развлекают Одессу. Не только они, конечно, но они - в числе самых первых.  Не знаю, где там был город Зурбаган, но Лас-Пальмас - вот он! 
       Школа для индусов не главное, они тут наркотики перегоняют, но нам плевать. Они занимаются наркотиками, а мы школой, это для нас главное. Для них школа не главное, но школой они занимаются тоже.  И в Лас-Пальмасе наши суда бывают часто, настолько часто, что некоторые магазины носят здесь имена наших городов "Севастополь", например, а приказчики в них сносно говорят по русски. В достаточной для торговли степени.
       В порту кроме нас был ошвартован "Комаров"; указывая на его большие белые шары, под которыми скрывали могучие антенны, немцы веселились - шпион, шпион! Не шпион, а корабль науки, ребята! Но мы с немцами не спорили.
       Валюта в Пальмасе не та, что в Генуе. Здесь песеты. А итальянские лиры тут не жалуют. Но очень уважают западногерманские марки. Поменять лиры на марки было легко - на борту вращалась куча марок! Марки оседали в барах и бармены не отказывают своим знакомым в обмене валюты, причем не берут комиссионных. Ну а те, у кого знакомых барменов нет, меняют деньги в небольшой конторе, расположенной в самом начале торговых кварталов. Процент за услугу взимается небольшой. Выгоднее, во всяком случае, чем идти в город с лирами - придется торговаться не только за товар, но и за курс валюты, который всегда в пользу торговцев. Все хотят нае советских мореманов!
       Магазины в Пальмасе одноэтажные, лавки тесные, выходящие на улицу стеклянные витрины широкие.  Выставлено в них примерно то же самое, что и в Генуе, только с некоторой разницей в ценах. Брали здесь ковры, одеяла, кримплен, синтетический мохер, вес которого был немного меньше указанного на этикетке,- это индусы жульничали, воровской народ. Брали японские зонты, жеванину, автомобильные магнитофоны и прочую радиоаппаратуру, грампластинки, кассеты, джинсы, очки, пояса, сигареты. Еще здесь брали спирт. Самый обыкновенный, медицинский спирт, в аптеке - потом его разводили водой и выжирали в три дня. Или в первый же день и выжирали. Да еще и неразведенным. Можно было бы купить и какой-либо настоящий алкогольный напиток, "Морду" к примеру, и некоторые таки покупали, но спирт был значительно дешевле. Меньше рубля за литр чистого медицинского спирта. Мореманы брали спирт.
       ...То, что требовалось мне, я нашел почти сразу. Светлые, цвета кофе с молоком штаны, сшитые как на меня, пару белых безрукавок, светлые башмаки, в тон штанам, и пояс. Еще я зачем-то купил автоматический зонт, хотя он вовсе не был мне нужен - это начинали прорезаться школьные замашки. Я так подозреваю, что это было подражание Сержу - я запомнил, что он в первом своем увольнении купил зонт. Он же сам рассказал - вот, я тоже оторвал себе зонт. А после всего этого я просто ходил со своей группой, занятой исключительно школой. Они школились, а я просто глазел по сторонам. И облизывался - то хотелось оторвать, и это, и еще вон то... Даже странно мне было - ходишь, смотришь, по сути, на одно и то же, но не надоедает.
       А Колбасные все же богаче. В пальмасе кроме витрин ничего нет. Я не испытывал здесь той эйфории, что в Колбасных.
       Торговцы были здесь противны, хоть и не до такой степени как арабы. Они были нахальны, грубы, и смотрели на нас, на белых, с чувством собственного превосходства. Они продавали нам по дешевке всякое барахло, а мы на это барахло кидались. Вот они нас и презирали. Одна из морячек, облюбовав в каком-то сарае джинсы, принялась примерять их, втиснувшись в закуток размером с тесный сортир, это примерочная была...  подняла юку, под которой у нее оказались советские женские трусы голубого цвета, и стала натягивать джинсы, а этот цветной безо всякого стеснения подглядывал, чуть ли не до половины приоткрыв дверь - почему я и заметил какого цвета были трусы на русской радистке. И на цветной роже было написано гнусное выражение. Правда, морячка обращала на него внимания не больше, чем на телеграфный столб, около которого принято справлять малую нужду.  А потом, так эти джинсы и не купив, она принялась рыться в большом фанерном ящике, заваленном всяким хламом, тряпьем то есть. Она зарылась в него так, что только зад торчал - крепкий был зад, потому что морячка была в теле. Заметив ее энтузиазм, к ней присоединилась другая морячка - а что ты тут нашла?! Потом третья - и вот, обступив ящик со всех сторон, так что уже не пристроиться, бабы рыли его всем коллективом. На обозрение были выставлены только обтянутые джинсовой тканью русские зады (кроме того зада, что джинсов пока не купил). Это называлось - ройся-копайся. Такие тряпки, сваленные в кучу, были гораздо дешевле тех тряпок, которые в порядке разложены на полках приличных магазинов. Что за беда? Когда тряпка куплена, уже ничто не напоминает о том, что она была в фанерном ящике "ройся-копайся". Немножко позорно, конечно, однако что делать, если валюты мало, а тебя гложет острый загранично-тряпочный голод. Плюс школа.
       Из одной лавки фельдшер вытаскивала уложенный квадратом ковер.
       - Зачем?!- на нее набросился случившийся поблизости Серж.
       - Как зачем?!- фельдшер отдувалась и была возмущена.- Верный кусок!
       - А потом всю жизнь прятаться от того, кто его купит! Это же тряпки! Тряпки! Мешковина, а на ней канцелярским клеем приклеены тряпки!
       - Зато за сорок долларов!
       - Псу под хвост! Уж лучше брезентухес брать! - доктор имел в виду джинсовые ткани.
       - Пусть этим молодежь занимается,- отрезала фельдшер и обратилась к матросу из своей группы:- Слушай, помоги дотащить!
       А по улицам, не заходя в лавки, бродила Лидия Павловна, пощелкивая своим "Кристаллом".
       - Бакшишь! - громко сказал я, глядя на нее, и заулыбался.
       - Какой бакшишь? - оживилась она, увидев меня и тоже заулыбалась.- Вот, своих выгуливаю,- она кивнула на двух здоровенных бабищ, поварих, которым было не более 17 - 18 лет. Но бабищи были уже настоящие. Это была ее группа. Лидия Павловна была офицер, значит, старший группы.- То это им надо, то то...
       - Ударим по трусам! - жезнерадостно бросила лозунг одна из поварих, скрываясь за дверью лавки,  торгующей бельем.
       - А что вы снимаете? - спросил я, видя как Лидия вскинула фотоаппарат. Снимать тут было нечего, так я полагал.
       - Да так... Я здесь уже много была, все переснимала... Для приличия больше.
       Все-таки она вызывала во мне симпатию - эта Лидия. Она была простой, честной идеалисткой. Она не писала стихов, которые нравятся нашему судовому шпиону. И она не очень счастлива, если подумать - ей около 60, а она плавает. Значит, семьи у нее нет, а возможно никогда и не было. На берегу бы бабке сидеть, с внуками. Возможно, что она никогда не спала с мужчиной и только чисто теоретически знает, что у нас имется нечто, которое мы в них вставляем. Она ждала чего-то идеального, например, настоящего мужчину, но только без ху, чтоб не ... Но так и не дождалась. Однако из-за допущенной глупости не озлобилась, на людей кидаться не стала, стихов не пишет, не тошнит, молодежь не лает, с воспитанием не лезет. Мотается на старости лет по Пальмасам. Что ей эти Пальмасы?
       - А школу не берете?
       - Не-ет,- она улыбнулась.- Все для удовольствия. Слайды покупаю, для племянницы кое-что.
       Все ясно - своих детей у нее нет.  В конце концов, что она идеалистка - ее личное дело. Ведь свой идеализм она никому не навязывает. Бабищ вот своих пасет... А не вы ли мне одну из ее поварих? Но идея была несерьезной, она только мелькнула в моем уме смеха ради. Неинтересные девки, хоть и при п каждая.
       - Я бы пообще не выходила,- продолжала Лидия, только старших не хватает, пришлось идти. Надо вести.
       Немцев на улицах видно не было. Немцы почти сразу же после швартовки погрузились в автобусы и укатили куда-то на достопримечательности. Какие?  А ху его знает. Вулканы вроде бы какие-то... На Канарских вулканы есть? Я так и не узнал куда немцы ездили. Спрашивал у наших - никто толком не знал. Да меня это и не интересовало особенно! Если бы интересовало - спросил бы у Лидии!
       Обратно на пароход толпа перла с пузатами кульками. Огромные белые кульки из полиэтилена, набитые школой - по нескольку кульков в обеих руках. Надрываясь, волочили ковры. Богатые бармены брали таксо. Повезло тем, у кого в группе был бармен. Если бы у меня был бармен, мы вернулись бы на таксо. Но у меня были не то мотористы, не то матросы. Нищета, голытьба, шваль, голь и рвань пароходная. Я сам был примерно такой же самый.
       Перед входом в порт - точка сброса - жеванина, сигареты.
      
       У себя я занялся обновками.
      
      
   


Рецензии
Эпизод про маленького марокканца слишком затянут, и комментарии про "анабского мартышку" странно характеризуют героя. Вроде бы он старый обыватель, брюзгливый, ворчливый, агрессивный, навроде старого необразованного француза, которому надоели марокканцы в его французском городе. Отвлекает от того, что это молодой моряк, не так часто бывающий за границей, а читатель может быть и вообще как бы первый раз за границей, а тут ему такой заряд ненависти и раздражения. Надо же, какие все нежные вдруг оказались. Маленький пацан их завел аж на страницу.

Позавчера как раз была я на писательском форуме с немцами, и один дядька читал там свой рассказ, от первого лица, какой нехороший 13-летний панк сидел напротив него в электричке, и называл автор панка в рассказе шайсером и штинкером, и рассказ не понравился тем, что я-рассказчик вел себя, как штинкер, но изображен был автором чуть ли не как герой. Говорили, в том числе, как бы повел себя герой рассказа, если бы панку было не 13, а 16 или 18 лет. Вроде бы что тогда он наложил бы в штаны сам, а с 13-летним связываться не постеснялся, с 13-летним он герой.

Елена Гохнадель   16.06.2010 06:54     Заявить о нарушении
Другое дело, что без языка беспомощность. С русскоговорящим пацаненком сказали бы ему, как говорят ребенку, что так нельзя говорить. А тут стояли сами все, как немые мартышки, вынужденно.

Елена Гохнадель   16.06.2010 06:57   Заявить о нарушении
Можно и про это раздражение в вашей очереди написать, и про свое раздражение, но должна быть дистанция. Писать об этом как бы со стороны, без излишней вовлеченности. Вовлеченность неплоха при описании страстей, как любовь, ревность, ненависть, но не при описании очередей. И не когда чужие дети мешают своим плохим поведением. Я сейчас вспомнила еще одну гламурную журналистку в жж, ей, бедной, как раз дети совкового быдла на египетских курортах мешали: в топку их - и она это серьезно.

Елена Гохнадель   16.06.2010 07:27   Заявить о нарушении
Про американское кино с советской формой. Было бы интересно, если бы Вы написали, что именно отличало американцев, почему было видно, что они не русские. Мне у Вас как раз такие подробности нравятся, психологические и кто как танцевал, например, подробное описание движений: эта танцевала, как будто ..., а эта - как будто ...

Елена Гохнадель   16.06.2010 07:37   Заявить о нарушении
Про школу и школьниц мне непонятно было.

Елена Гохнадель   16.06.2010 07:41   Заявить о нарушении