Паланея - Полина Котенок. Вот Каналья...

                ВОТ    КАНАЛЬЯ!


         Средь многолюдного движенья городского, привычного для глаза, с машинами, трамваями, другой техникой, вдруг появляется карета расписная из века прошлого. Да с облучком, с сиденьем ямщика! Хомут весь в лентах. И колокольчик на дуге. Кем сохранена? И как же сбереглась до наших дней? Приходится гадать.
         Прохожие заворожено на них глядели. А ямщиком в карете благородной сидел обыкновенный парень лет двадцати. К тому ж навеселе. Удилами держал он туго губы  рысака. А сзади ямщика молодчики пьянючие орали.
        Рысак в поту кипел от перенапряженья, но гордо цокал копытом об асфальт, дивя собой прохожих и проезжих.
        Две дамы остановились и укорили:
       - Вы рысака в беспутицу загнали. В поту его купаетесь зазря, пустопорожние вы дьяволята. Неординария? А рысаку –то что?






                ИХ    БЫЛО    ШЕСТЬ


          Глаза упрятаны под гривой конской. Во ртах натянуты удила… на дальних километрах в лабиринтах Байкальской железной дороги ворочали они камни, вели срезку откосов, снимали оползни. Потом грузили, подталкивали и брали на пуп опрокинутые на узком трапике большущие на одном колесе деревянные тачки с грунтом. И дольше века длился день…
          Ведущая слыла тяжеловозом, вторая тоже трудяга-ас, третья брала всхрапывающей силой, четвертая и пятая потом…
         А вот шестая хиленькая была, и слабосильной. Шестая – из неработящих, и потому всегда в хвосте плелась. Она была сравнима с мышкой той, где в сказке дедка с бабкой тянут репку… И все же зачастую все пятеро трудяг благодаря шестой вытягивали рабдень.
        Их было шесть в одной упряжке…




1989 год.
               
                УГНАННАЯ   ЛОШАДЬ


        Серуха молодая стояла мирно в стойле. Её кормили овсом и запашистым сеном. Потом впрягали для трудов и распрягали на ночь. Серуху уважали за расторопность в работе на полях, и в беге, за норов рьяный. И с ней везде был рядом белолобый жеребенок.
        Но вот однажды откуда – то нагрянули в конюшню чужаки с несвойским запахом и с лицами недобрыми. Они накинули на неё суровую узду, глаза тряпицей обвязали и повели, не знай куда.
        Её гоняли в диком беге, катаясь без седла. Гоняли по сопкам и лесным дорогам до безумия, до пены на губах и холке, до издыханья… а после ту пену чужаки соскабливали с её дрожливого крупа, изготавливая для себя дурман. И выморенная да обреченная, Серуха вскоре не могла подняться. Тогда ей в щиколотки вбивали гвоздевые шипы, чтобы поднять для бега вновь. А если не могла подняться и тогда, её коротко привязывали к дубу, чтобы не смогла дотянуться до травы. И лошадь медленно, и безропотно голодной смертью умирала. В предсмертный час ей виделось, как защищала под брюхом белолобого сынка, подковами копыт от зверя отбиваясь…
        Но как отбиться от жестокости людской она не знала – инстинкта не было такого. Ведь испокон веков она служила человеку преданною верой.
И оттого все жалобно ржала – ржала, моля о помощи и возвращеньи к жеребенку…





















               

БОЙ    ПЕТУХОВ.

       Однажды поселковые мальчишки во дворе затеяли бой петушиный. Народу уйма собралось. Ну как же? Себе потеха от безделья да и забава для людей.
       Бой начался. Петух – красавиц, который на год соперника моложе, превосходи симпатии толпы. И нападал, и дрался он отлично. Вокруг народ гудел, свистел выкрикивал восторги. А заодно и любовался опереньем петуха: хвост огненным отливом, бока оранжево блестели, а на спине - три белых перышка, как «зайчик» солнечный. На голове алел прямой и толстый гребень. Все в петухе на загляденье. Но вот нокаут получил петух, свалился с ног. По счету «три» он живо поднялся. Бой продолжался, трудный напряженный. Но, выбившись из сил вконец, петух бежал под улюлюканье толпы. А злой соперник настиг его. И снова драка… Второй нокаут свалил красавца на асфальт без сил, без жизни, без дыханья. Из гребня кровь кропила пятачок.
       Все замерли на миг: поднимется ли молодой боец? А кто-то думал из людей: «Подняться? Но для чего? Чтоб не спастись? Чтоб быть заклеванным опять? И чтоб погибнуть неизбежно?»
       Он больше не поднялся, убитый намертво…
       Кольцо толпы рассыпалось мгновенно. На лицах – печаль и скорбь. И только плакал маленький Гришутка. А папа успокаивал его:
        - Что ты нюни распустил? Потеря не ахти какая. Ведь это же петух безмозглый.
        - А – га! Безмозглый! А дрался как!?... Пускай бы жил. Зачем не заступился?
            Да, может быть для всех потеря петуха не так уж велика. Но  что-то потерялось в людских душах.


                ДВОЕ.

       ОН и ОНА встретились в конце жизни своей. В доме  престарелых.  Ходили друг к другу на чашку чая. И каждый из них рассказывал о своей многотрудной и почти безрадостной жизни…
       Он страдал эпилепсией. И если её не оказывалось рядом, по  коридору  уже  кричали   её    имя. И    она  спешила к нему на помощь, выхаживала его. Так продолжалось с год. Потом они решили расписаться, но директор просто поселил их в одну комнату. И они зажили бок о бок своим уютом, своей обоюдной радостью, и той непонятной окружающим препоздней любовью. Они думали: хоть три, хоть пять лет да наши.
       В теплые летние дни они гуляли по аллее, чувствуя спинами колкие взгляды окружающих, дескать, до могилы два шага, а они?..
      А у них просто был талант к жизни.
               
ЖМАКИН


        На проходной фабрики вахтером сидит Жмакин. Лохматая круглая голова его вросла в плечи: глаза на выкате  с кровавыми прожилками на белках, казалось, вот-вот из глазниц своих выпрыгнут и покатятся по двору фабрики, выискивая нечистых на руку.
        Вот закончилась смена, и рабочие хлынули к проходной, раскрывая перед Жмакиным авоськи, сумки и всякие свертки. Один молодой человек, не раскрыв дипломата, хотел проскочить, но не тут-то было.
        - А ну, гад! – окриком задержал рабочего вахтер, и весь злея, ярыми зубами сам раскрыл дипломат.
        И-и никто не возражал, не возникал против действий Жмакина. На фабрике говорили, что он когда-то работал на движении, попал в железнодорожную аварию и ему начисто, по самые плечи отрезало руки.
         Потом к Жмакину проходила жена открытыми синими глазами. И он весь обмякал, душа его млела. Он враз забывал о напряженной смене на вахте:
        - Ната, Сашок наш у бабушки Тони не космонавтит со стульев?
        - Хоть и скосмонавтит, так ничо, - отвечала напевным голосом она, забирая авоську с остатками тормозка. И чета славненько отправлялась домой.
          Их провожали долгие – предолгие взгляды фабричных людей.




                ОЧЕРЕДЬ


        РАСПАХНУЛОСЬ оконце в стене магазина. С улицы в момент вздулась очередь: шумная с накалом страстей. Она все туже сжималась, как пружина. У оконца образовалась «пробка» - с двух сторон вклинились неочередные…
        Руки продавца торопливо принимали деньги, поданные вразнобой, через головы. Задние напирали,  давили:
        - Э - эх, ухнем!
        Передние стойко сдерживая натиск толпы, боясь оказаться  вытолкнутым из очереди. В толпе кто-то обронил деньги, а кого-то стихийной силой приподняло кверху. От оконца отлетали в мыле. В пекле очереди – маленькая тщедушная женщина лет двадцати пяти. Под натиском задних её плечики с хрустом сжимались. Очередь оголтелая её не замечала. Но она составляла единое звено её  - купить бутылку водки.
        Для мужа - именинника старалась, и терпела.








                П А Л А Н Е Я















М И Н И А Т Ю Р Ы    –   Э С С Е.











692874 Приморский край  г. Партизанск
пос.Авангард ул. Вишнёвая дом 14 кв.1
Котенок Паланее Ивановне