Горе оскорбившему младенца

ГОРЕ ОСКОРБИВШЕМУ МЛАДЕНЦА

Достоевский и дети

Избави нас, Господи, от всякого неведения,
И малодушия, и забвения, и окамененного нечувствия.

Георгий Флоровский, 1925


Великие русские люди всегда бодрствовали и будили других, к светлому и вечному призывали, Божьей истиной озаряли сердца народа. Достоевский – один из них, а его пророческий голос звучит и поныне. Все творчество гениального мыслителя – изнутри, из глубины сердца. Неугасимо кипели в душе писателя мысли и чувства, идеи и сюжеты, раскрывающие нам сокровенные движения человеческого естества – праведного и грешного, здорового и больного, земного и небесного. Незабываемые литературные образы, созданные им – потрясают душу, от умственной близорукости исцеляют, от «окамененного нечуствия» лечат. С изумительной глубиной понимания сути человека писал он, импульс мира ощущал и передавал народу. Страну отцов и страну детей своих, Россию – любил искренне, до смерти любил...

Но гениальный мыслитель вошел в историю не только как художник слова и психолог-сердцеведец. Все близко знавшие писателя отмечали его беспредельную доброту и удивительную снисходительность к людям несчастным и бедным. «Как бы не от мира сего» - были эти качества. И, конечно же, особое место в его жизни занимали детские судьбы. Подобно библейскому пророку Малахии, Достоевский призывал народ обратить сердца свои к детям, дабы избежать проклятия (Мал. 4:6), о будущем русской нации переживал. «Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром  и  холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал... ему  очень хотелось кушать. Он несколько раз с  утра подходил к нарам, где  на тонкой, как блин, подстилке и на  каком-то  узле  под  головой  вместо подушки лежала больная мать его...  Жутко стало ему,  наконец, в темноте... Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала  такая  же холодная, как стена...». Так начинается рассказ Достоевского, «Мальчик у Христа на елке» - типичная история о несчастном ребенке, у которого умирает мать, и он, в поисках тепла и еды, отправляется «в свет», надеясь обрести помощь на улицах города... Все от него отворачиваются, не замечают, прогоняют, кричат, оскорбляют...

«А у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить... Хочется ему  опять  заплакать... И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко...». Нигде и никем непринятый, оскорбленный и униженный, замерзающий и обессиленный малыш находит «укромное место»: "Тут не сыщут, да и темно". Присел он и скорчился, а сам  отдышаться  не  может  от страху и вдруг... стало так ему хорошо: ручки и  ножки  вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как  на  печке...  «Пойдем ко мне на елку, мальчик», - прошептал над ним вдруг тихий голос...». В финальную часть рассказа Достоевский вводит образ Христа-Спасителя. То, что не сделали на земле для несчастного ребенка люди и общество, делает Он, Христос: «Кто-то нагнулся  над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку... А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму... Та  умерла  еще прежде его; оба свиделись у Господа Бога в небе». Только по-настоящему любящее и беспредельно сострадающее к детям сердце способно рождать и творить такие шедевры.

В «Братьях Карамазовых», устами старца Зосимы, Достоевский в очередной раз, с недоступной подражанию яркостью, выразил свое отношение к «малым сим»: «Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца...». Великое горе... И речь здесь не о том, что ребенка нельзя наказать, лишить каких-то привилегий или даже отшлепать. Ведь иногда дети просто «просят», чтобы их «остепенили» и «привели в чувство». Еще Соломон писал, что «отрок, оставленный в небрежении, делает стыд своей матери» (Пр. 29:15). А современные психиатры пришли к заключению, что «важнейшими факторами, способствующими формированию криминальных наклонностей у преступников, являются - отсутствие дисциплинарных методов воспитания и постоянного родительского контроля в детстве». Несомненно, дети нуждаются, прежде всего, в родительской любви и наставлении. Но ребенку нужна не только ласка и понимание, он также испытывает потребность в строгой дисциплине, определяющей безопасные границы его жизни. И либеральная, обезбоженная культура – заставляет нас, родителей, быть предельно мудрыми отцами и матерями, дабы сохранить души детей от лукавого влияния времени. Однако строгость и жестокость – полярные категории. Оскорблять, избивать и унижать личность ребенка – недопустимо, преступно и духовно опасно...

По воспоминаниям Николая Лосского, Федор Михайлович очень болезненно реагировал на страдания невинных детей и готов был пожертвовать прогрессом общества ради слезинки невинного ребенка. Он очень пристально  следил за судебными процессами, возбуждаемыми против родителей, истязующих своих детей. «Есть такие секущие, которые разгорячаются с каждым ударом... Секут... секут... Ребенок кричит, ребенок, наконец, не может кричать, задыхается: «Папа, папа, папочка, папочка». Тут именно незащищенность-то этих созданий, - пишет Достоевский, - и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, - вот это и распаляет...». И действительно, горе оскорбившему младенца, горе секущему в гневе и без меры. Но не меньшее горе и тому, кто оскорбляет ребенка тем, что оставляет его на произвол судьбы. Горе всякому, кто оскорбляет дитя свое небрежным отношением и невниманием. Это правда, что любовь не властвует даже в наказании, не избивает и не унижает личность, но созидает в доброте и строгости, от того и пребывает вовек, от того и не перестает никогда.

На могиле Некрасова, Достоевский говорил о своем друге, как о человеке, у которого было «ранено сердце и не закрывавшаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает от насилия, от жестокости необузданной воли, что гнетет нашу русскую женщину, нашего ребенка в русской семье...». Достоевский не только писал и говорил о любви к детям, он любил их, его сердце было обращено к ним искренне. Из воспоминаний Анны Гигорьевны, жены Достоевского: «Я ни прежде, ни потом, не видела человека, который бы так умел, как мой муж, войти в миросозерцание детей и так их заинтересовать своею беседою. В эти часы Федор Михайлович сам становился ребенком... Меня прямо поражала способность мужа успокоить ребенка. У него было какое-то особое уменье разговаривать с детьми, войти в их интересы, приобрести доверие... Объясняю это его всегдашнею любовию к маленьким детям, которая подсказывала ему, как в данных обстоятельствах следует поступить».
Во время родов первого ребенка, Федор Михайлович всю ночь молился, и при появлении на свет девочки, которую назвали Соней, он с необыкновенным благоговением  «поцеловал сморщенное личико и сказал: «Аня, погляди, какая она у нас хорошенькая!». Он оказался нежнейшим отцом: непременно присутствовал при купании девочки и помогал жене, «сам завертывал ее в одеяльце... носил и укачивал ее на руках и, бросая свои занятия, спешил к ней, чуть только заслышит ее голосок... Он целыми часами просиживал  у ее постельки, то напевая ей песенки, то разговаривая с нею», - вспоминала Анна Григорьевна.

К сожалению, неожиданно для всех, трехмесячная София заболела и умерла. Отчаянию и горю писателя не было предела, «он рыдал и плакал, как женщина», - вспоминала жена, - однако наше общее глубокое горе и задушевная беседа, в которой для меня раскрылись все тайники его наболевшей души, как бы еще теснее соединили нас». Через полтора года у Достоевских родилась вторая дочь – Любовь. «С появлением на свет ребенка счастье вновь засияло в нашей семье... Когда двухлетняя дочь Любовь сломала ручку и она неправильно срослась, ее пришлось подвергнуть операции... «Аня, будем молиться, просить помощи Божией, Господь нам поможет!» - прерывающимся голосом сказал мне муж... Мы опустились на колени и никогда, может быть, не молились так горячо, как в эти минуты». Из воспоминаний дочери Достоевского: «Папа занимался воспитанием детей очень рано. В ту пору педагогика стояла на мнении, что место детей младенцев – в детской и под присмотром няни». Достоевский с самых юных дней был для своих детей и воспитателем и няней. «Чем мы старше становились, тем строже становился он, но всегда был с нами очень ласков...», - писала Любовь Достоевская.

Перед рождением сына, Федор Михайлович «молился весь день и всю ночь». «В девять часов детей наших укладывали спать, - вспоминала Анна Григорьевна, - и Федор Михайлович непременно приходил к детям «благословить на сон грядущий» и прочитать вместе с ними «Отче наш». Перед самой смертью, когда у него лопнула легочная артерия и он уже чувствовал приближение перехода – позвали священника. Достоевский исповедался, а затем «сам открыл святую книгу и прочитал из нее». Он поблагодарил жену за счастливую жизнь, попросил у нее прощения и не забыл... о детях – «поручил их мне, надеясь, что я буду их всегда любить и беречь... он благословил меня и детей, просил их жить в мире, любить друг друга, любить и беречь меня». В руках у Федора Михайловича было Евангелие - то самое Евангелие, которое подарили ему жены декабристов перед отправлением его на каторгу. С этой святой книгой он не расставался все четыре года пребывания на каторжных работах; она всегда лежала на его письменном столе. Это святое Евангелие он и отдал своему сыну Федору перед самой смертью... Самое ценное отдал...

Иван Лещук,  livan@usa.com