В плену у Вещей и Золотой Удочки. Лунные часы5

 *   *   *
РИСУНКИ АВТОРА. АВТОРСКИЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ КНИЖКОЙ-ИГРОЙ "ЛУННЫЕ ЧАСЫ" ("ПЕЧАТНЫЙ ДВОР", МОСКВА, 2006.

*   *   *

ГЛАВА 6

          КАК ОПАСНО БУДИТЬ БЕДУ, КОГДА ОНА СПИТ. МЫ ПОПАДАЕМСЯ НА ЗОЛОТУЮ УДОЧКУ И ОКАЗЫВАЕМСЯ В ПЛЕНУ У ВЕЩЕЙ.

Беда лежала на стогу сена у дороги и храпела во всю мочь.
 Наверняка, она бы нас и не заметила, и мы бы спокойненько прошли мимо.
 Тем более, мы даже ведать не ведали, кто это храпит на стогу.
          Дёрнуло Суховодова попросить, чтобы мы не шумели, потому что на стогу спит Беда.
          - Не буди Беды, когда она спит! - предупредил и Ворон.
          Но тут Макар закричал, что плевать ему на Беду, что он её больше ни капельки не боится. Что он после города трясунов вообще ничего не боится, и всё такое.

          Суховодов попробовал урезонить Макара - куда там!
 Тот совсем развоевался, а дурёхи-девчонки ещё подхихикивали, подзадоривали.
 Варвара, естественно, сказала, что это очень даже любопытно поглядеть - что же будет, если разбудить Беду.
 А Петрова заявила, что наши ребята - настоящие мужчины, и без труда справятся с какой-то там соней-Бедой.

          Ну, я и раскис. Вообще мы после царства Страха, по словам Суховодова, пребывали в какой-то дурацкой эйфории, вроде как пьяные, которым море по колено.

          Беда проснулась в очень дурном настроении и прорычала, что если мы сию же минуту её не усыпим назад, она нам покажет Кузькину мать.

Не будите Беду, не будите
И на цыпочках мимо пройдите.
Не болтайте, под ноги глядите.
Не споткнитесь и не кашляните!

Ну а лучше всего обойдите!


          Не успела Петрова спросить, кто это такая, а Варвара сказать, что интересно было бы на неё хоть одним глазком взглянуть, Суховодов заорал, что только Кузькиной матери нам тут не хватало!
И велел всем спасаться, кроме меня.
 Потому что я помнил много колыбельных песен, которые выучил ещё в Сонном царстве, и нам с ним предстояло побыстрей усыпить Беду.

          Легко сказать - "побыстрей"!
Я по нескольку раз пропел ей всё, что знал.
 Рассказал наизусть таблицы умножения, мер и весов, неправильные французские глаголы и отрывок "Чуден Днепр при тихой погоде", который всегда навевал на меня сон.
 Беда всё прослушала и прорычала, что концерт ей очень понравился, но она просила не развлекать её, а назад усыпить.

          Тогда Суховодов тоже приказал мне "делать ноги" и догонять остальных, сказав, что останется с Бедой наедине и расскажет ей историю своей жизни.
 Что может быть скучнее прозябания того, с кем никогда ничего не случается!
 Особенно для самой Беды.
          Я отошёл немножко, прислушался.
Дело, кажется, сразу пошло на лад - Беда начала похрапывать.

          А я побежал искать наших. Бегу, зову - ни ответа, ни привета, как сказал бы Ворон.
Глухо, как в танке.
Но и Ворона нигде не было.

          Вдруг что-то засветилось надо мной, заполыхало - будто Жар-Птица прилетела. Гляжу - Золотая Удочка!
 И удилище, и леска, и поплавок - всё из золота.
 И острый золотой крючок с золотой монетой качается перед носом, сверкает. Схвати, мол, меня, клюнь, попадись на Золотую Удочку!

          Ну, уж нет, не на того напала, этими буржуйскими штучками пионера Олега Качалкина не возьмёшь!
 А что если они...
Возьми да клюнь, а Удочка их царап!
Нет, быть того не может.
Вот Петрова, например, - она же идеологически стойкая, хоть и дурёха. И Варвара - не жадина, и Макар...
          Тогда куда же они все провалились?

          Удочке, между тем, видно надоело болтаться у меня под носом, она улетела восвояси, размахивая леской, будто хвостом. А взамен стали маячить какие-то побрякушки - серьги, кольца, бусы, браслеты и всё такое.
 Да за кого меня здесь принимают?
 Друзья, где вы? Неужто попались на мещанское барахло?

          Иду, зову - вдруг сзади автомобильный гудок. И нагоняет меня...
Вот уж действительно чудо из чудес - автомобиль на Куличках!

Настоящий новенький "Москвич", совсем как у папиного начальника Бориса Павловича. Даже цвет такой же - вишнёвый.
 И что всего удивительнее - за рулём никого.
 Сам ко мне подрулил, распахнул преднюю дверцу и прогудел так ласково, приветливо - мол, милости просим, - не угодно ли прокатиться?
 Будто живой.
          Прежде я разве что в фантастике читал про машины и роботы, которых так здорово запрограммировали, что они сами думают и даже чувствуют.
 Сел за руль.
 Сиденье мягкое, удобное, панель светится, приёмник играет...

          Едва повернул ключ зажигания, - мотор сразу заработал. Мелодично так, будто речка зажурчала.
Вот это машина! Даже получше, чем у Бориса Павловича.
 К тому же Борис Павлович - жмот, всего разок разрешил мне порулить на пустом шоссе.
 Да и то всё время ахал и хватался за руль, хоть у меня уже год как были юношеские права.

          Потом он вообще отобрал у меня руль и сказал, чтоб я не обижался.
 Что когда я вырасту и у меня будет жена и машина, я пойму, что отдавать в чужие руки машину - всё равно что отдавать жену.
 Тоже сравнил! Жена у Бориса Павловича была старая и злая.
Впрочем, машина у него тоже была злая - никак не хотела меня слушаться.
С места трогалась скачками, брыкалась, и её всю дорогу тянуло в канаву.

          То ли дело этот "Москвичок"! Будто я на нём всю жизнь катался.
 Не надо мучиться с педалями, кнопками и рычагами, едва подумаю - быстрей - он увеличивает скорость, хочу помедленнее - притормаживает.
Сам поворачивает, сам выбирает нужную дорогу.

          Кому "нужную"? Мне или ему?

          Но тогда я ничего не подозревал. Очень уж здорово было ехать. А куда - не всё ли равно?
          "Москвичок" привёз меня в город, ярко освещённый неоновыми лампами. Непохоже, чтобы здесь жили.
 Сплошные склады без окон, одноэтажные и многоэтажные, ангары и просто навесы.
 Склады мебели, одежды, овощей, посуды, холодильников и стиральных машин, ковров и штор.
          И никаких жилых домов.

          И всё-таки здесь жили люди, пусть сказочные, но было их очень даже много.
 Одни суетились с тряпками и пылесосами возле шкафов и диванов, чистили, мыли, натирали воском.
Другие перебирали горы овощей и фруктов и тут же запечатывали их в горы консервных банок - яблоки, огурцы, помидоры и всё такое.
 Некоторые копались в приёмниках и магнитофонах, спали тут же, обмотанные, как коконы, с ног до головы в магнитофонную плёнку.
Повсюду стояли длиннющие очереди - люди получали ящики, тумбы, торшеры и перетаскивали с общих складов на личные.

          В общем, несмотря на поздний час, суматоха была в разгаре, и я никак не мог понять, что тут к чему.
 Ехали мы медленно - весь город был загромождён вещами. Но как я ни приглядывался - никого из своих на улице не увидел.
 Да и что различишь в этой суете, когда к тому же все кажутся друг на друга похожими, как вечно озабоченные муравьи?

          Точно. Не город, а муравейник. Только, в отличите от муравьёв, тащут каждый к себе.
          "Москвичок" остановился, распахнул дверцу. Приехали, мол, выходи.
И я увидел гаражи.
 Длинный ряд гаражей, у каждого ворота открыты, в каждом по автомобилю, всяких марок и размеров. Красные, чёрные, светлосерые, коричневые, зелёные, голубые.
Они сами выкатились из гаражей, радостно закружились вокруг хороводом, дружно гудели, приветствуя меня.
          И я понял, - что все эти машины - мои.

          Я не верил своему счастью.
 И поехал кататься, по очереди на каждой машине.
 И каждая меня слушалась, и в то же время у каждой был как бы свой характер.
 И все они казались мне живыми, и все до одной нравились.

          Я катался, пока от усталости не заснул прямо за рулём.
 Умная машина сама привезла меня к гаражу, однако спать не пришлось - машины гудели, требуя, чтобы я их помыл, залил баки бензином и добавил масла.
 Я провозился до утра, пока не свалился замертво и не уснул под машиной.

 К полудню меня разбудили гудки - мои машины хотели гулять.
 Чистенькие, весёлые, начинённые маслом и бензином, стёкла и бамперы блестят - они были чудо как хороши!
 Я наскоро перекусил двумя банками сливового компота, которые закручивал неподалёку от гаража какой-то чудик, и мы поехали.
 Я планировал разыскать в городе наших, но не успел, потому что хотелось прокатиться на каждой машине. Ведь иначе остальные бы обиделись!
 Для меня они были живыми. И я их любил и ухаживал как за живыми, и каждой придумал имя.

          Дни шли за днями, но я так и не нашёл ни Петровой, ни Суховодова, ни Варвары, ни Бедного Макара, хотя часто, проезжая по городу, видел то ли их, то ли похожих на них.

 Но остановиться просто не было времени. Я едва успевал есть и спать по четыре-пять часов в сутки.
Хуже всего было, когда в машинах что-то ломалось, и я со справочником автолюбителя копался лёжа под кузовом в поисках поломки, или ждал очереди на ремонт.
 Я отощал и едва держался на ногах, но не роптал.
 Разве есть на свете другой двенадцатилетний мальчик, у которого было бы столько машин? Даже сыну миллионера далеко, небось, до Олега Качалкина!

          Я совсем отвык от человеческой речи и общался только с Закрывателем Банок со Сливовым Компотом, которому подвозил пустые банки в обмен на компот.
 Но тому, как и мне, особенно болтать было некогда.
Читал я только Справочник Автодюбителя и журнал "За рулём", каким-то чудом обнаружив на складе подшивку за несколько лет.
 Но зато научился прекрасно понимать язык машин, различать малейшие неполадки в двигателе и всё такое.
          Я был очень доволен и не хотел ничего другого. Сказочные часы я засунул подальше в рюкзак, чтобы вообще ни про какое время не вспоминать.

          Однажды среди ночи, едва я, покончив с делами, провалился в сон - теперь я всегда "проваливался" в сон, - меня разбудил знакомый голос:
          - Олег, проснись! Наконец-то я тебя нашёл! Усыпил Беду, а вас нигде нет. Столько лет искал...Где Дудка-Побудка? Да проснись же, вы в Беде!

          Суховодов, чтоб его! Опять он со своей Бедой. А мне веки будто кто клеем смазал - никак не могу разодрать.
          - Ну, что надо? Спишь по пять часов, и то тебя...
          - Вот-вот, и они по пять. А то и по четыре.
          - Кто "они"?
          - Ребята наши, кто же ещё. И питаются этими...банками.
          - Ну и что, я и сам банками, сливовый компот, - зевнул я и хотел опять уснуть, но Суховодов как с цепи сорвался.

 Опять орал про Беду, ловушку, опасность, что нас кто-то эксплуатирует и лишает человеческого облика...
Требовал немедленно подудеть в Дудку-Побудку, куда-то идти, с кем-то бороться.
 В общем, молол нивесть что, эгоист.
 А мне завтра вставать чуть свет, и дел куча, и надо где-то доставать запчасти.

          "Дудка-побудка" - знаю я эти дела. Сперва Дудка, потом Тайна, а у меня машины...
          - Ну ладно, - сдался Суховодов, - тогда хоть сходи друзей проведать. Они все здесь, в городе. Ты - командир, должна же быть какая-то ответственность...

          Я ответил, что друзья и без меня могут прекрасно обойтись, не маленькие, а вот машины...
 Каждую надо с утра прогулять, вымыть, маслом заправить, бензинчиком.
Потом у двух надо шины поменять - в этом городе всю дорогу на осколки банок наезжаешь.
 А шин нет, надо другого Автолюбителя искать.
 Кое-у-какой зажигание барахлит, а москвичок Мустанг капризный, с норовом, его надо уметь завести. И вообще, каждой нужен особый подход...

          - Да присмотрю я за твоими машинами. И особый подход найду, и запчасти. Ты ж меня знаешь. Ну Алик...
          Ишь ты, "Алик", у Петровой научился.

          Я понял, что Суховодов всё равно не отвяжется, и согласился - запчасти уж очень были нужны.
Только стал возражать - зачем идти пешком, когда можно объехать город на машине? Проще и быстрее.
 Но Суховодов настаивал, чтобы я непременно прошёлся пешком.

          И я поплёлся. Ходить отвык, задыхался, болели ноги. Да, не мешало бы хоть зарядку по утрам делать, чтоб не сыграть в ящик. Но времени нет.
 Я ковылял по городу и беспокоился, сможет ли Суховодов завести Мустанга.
          Я думал про свои машины и не обращал внимания на жителей города, которые, впрочем, тоже меня не замечали, занятые своими делами.

          И тут я увидел Петрову. Она выбивала ковёр перед одним из складов. Пылища стояла такая, что я ослеп, расчихался и закашлялся.
 И вдруг увидел Петрову прямо перед собой с выбивалкой в руке, которой она меня едва не огрела.
 Петрову я едва узнал: тощая, чумазая, без утёсовской шляпы; отросшие волосы опять свалялись как овечья шерсть, висят сосульками.
          - А, Качалкин, - говорит, - Проходи, не мешайся.

          Даже Аликом не назвала, приставать не стала, такая усталая и замученная. Мне стало жаль Петрову.
          - Давай помогу.
          - Не сумеешь. Надо осторожно, чтоб ворс не повредить.
          - Ну, как знаешь. А зачем тебе такой коврище?
          - Не задавай глупых вопросов, Качалкин. Знаешь, какой у меня теперь дом? Пойдём, покажу.

          Я хотел сказать, что мне некогда. Что мне надо ещё повидать остальных и побыстрей вернуться к моим машинам, но Петрова уже втащила меня внутрь склада.
 Это было длинное полутёмное помещение, сплошь заставленное мебелью.
 Чего здесь только не хранилось!
 Какие-то допотопные резные буфеты, белые стулья с тонюсенькими изогнутыми ножками, обитые потёртым шёлком и с табличками: "Не садиться"! - вроде как в музее.

 Петрова сказала, что это - редкая старинная мебель, что она с большим трудом разыскала её в городе, притащила к себе, и теперь за ней ухаживает, ремонтирует, реставрирует и всё такое.
 В других залах стояли современные стенки - полированные тёмные, полированные светлые, полированные под дуб и под красное дерево.

          Петрова объяснила, что за этой мебелью ухаживать легче, чем за антикварной, но зато она не представляет такой эстетической и прочей ценности.
 Потом я увидел шкафы для посуды, как у нашей соседки Наталии Дмитриевны - многие Наталье Дмитриевне ужасно завидовали, что у неё этот шкаф, и что у неё есть время и связи бегать по магазинам и добывать такие бесподобные вещи.

 В этом щкафу были так хитро расположены зеркала, что посуды казалось в несколько раз больше, чем на самом деле.
 Допустим, поставишь один сервиз, а кажется, что шкаф битком набит сервизами. И все гости удивляются и завидуют, сколько их у тебя.

          Но на складе у Петровой и без того сервизов было навалом, и ещё всякие полочки, тумбочки, люстры, торшеры, вазочки и всё такое.
          - ЗдОрово! - сказал я, - Ну, а где ты живёшь?
          - Как где? - удивилась она, - Здесь. Это всё моё. Ни у одной девочки в мире столько нет.
          - Ну а...ешь? Спишь?
          - А-аа, - зевнула Петрова, - Знаешь, спать и есть как-то некогда. Иногда удаётся выкроить часиков пять, так для этого у меня раскладушка. А насчёт еды - тут какие-то психи всё банки закатывают, вот я у них и таскаю понемногу.
 Яблоки, помидоры, огурчики.
          - А у меня поблизости - только сливовый компот.
          - Психи, - сказала Петрова, - Ну зачем им столько банок?
          - А тебе зачем столько мебели?
          - Не задавай глупых вопросов, Качалкин. Сравнил мебель с какими-то банками. Ладно, ты иди, у меня дел невпроворот.

          Я собирался похвастаться своими машинами, но почему-то расхотелось. Иду, и как-то мне не по себе. И машины уже на ум не идут - всё Петрова перед глазами. Тощая, чумазая, глаза ввалились и блестят нехорошо. В руке - тряпка.
 А вокруг шкафы, шкафы...
          Бреду себе, вдруг меня окликают:
          - Олег, Олег! Остановись, погляди на меня!

          Голос вроде бы знакомый, только не пойму, откуда. На улице никого, одни вещи.

 Здание вроде магазина, витрина стеклянная, за витриной перед зеркалом манекен сидит в каком-то немыслимом платье - само платье чёрное, а на нём луна и звёзды сверкают.
Я на платье загляделся, - манекен мне улыбается.
 Лицо вроде знакомое, только, как и у Петровой, похудевшее - щёки ввалились...И без носа.
          - Варька? Ты что там делаешь?
          - Или не видишь? - пропела она и глаза закатила, - Сказочное космическое платье примеряю, последний писк моды. Впечатляет?
          Не успел я ответить, что да, впечатляет, - Варвара уже в другом наряде. Смотрит на себя в зеркало, любуется.
          - Брючный ансамбль для прогулок по сказочному побережью в плохую погоду. Ну как, впечатляет? Смотри внимательней, туалеты каждые пять минут меняются.

          - Ты что, манекенщицей стала?
          - Вот ещё глупости! Это всё моё - платья, костюмы, купальники, шляпки, туфли...Всё самое красивое, самое модное. Ни у одной девочки в мире...

          Она опять преобразилась, на этот раз во что-то вроде чешуйчатой русалки с ластами-плавниками на плечах и колышащейся юбочкой-хвостом.
          - Костюм для подводного плавания. Впечатляет?
          - Впечатляет. Только зачем тебе? Ты ведь и на воде плавать не умеешь.

          - А зачем плавать? Важно, как я в нём буду выглядеть. Разве это не интересно?
          - А витрина зачем?
          - Чтоб и другие могли на меня полюбоваться. Только не смотрит никто, ты первый.

 Здесь все странные какие-то, озабоченные. Вещи с места на место перетаскивают, банки закатывают, на машинах мимо мчатся, - нет, чтоб на меня глядеть...
          - И подолгу ты так маячишь?
          - Да сколько сил хватает. За сутки иногда успеваю примерить по двести моделей.
          - Спишь по пять часов, - сказал я, -питаешься консервами...

          - Чёрная смородина в собственном соку, - вздохнула Варвара, - Надоела до смерти.
          - А у меня - сливовый компот. Приходи, угощу.

          - Я бы с удовольствием, некогда всё.
Стой, куда же ты? Сейчас шубы пойдут...
          Но мне плевать было на её шубы, мне стало совсем скверно.

          Бедного Макара я нашёл за городом на ферме.
 Он хоть и валился с ног от усталости, но тут же потащил меня осматривать своё хозяйство.
 Макар сообщил с гордостью, что теперь у него не несколько каких-то жалких телят, а собственные стада.
И ферма тоже ему принадлежит, и молочный завод, и колбасный цех, и маслобойня, и сыроварня - работы навалом.

 Прежде здесь работало много народу, но Макар их пожалел, отпустил отдохнуть, пообещав присмотреть за хозяйством, а они так и не вернулись.
 Спать приходится по четыре часа, а питаться банками сгущёнки и плавлеными сырками.

          Но он счастлив. Банок сгущёнки у него уже несколько десятков тысяч, а было бы ещё больше, если бы их не воровали эти чудики из города.

          Когда я спросил, зачем ему одному столько сгущёнки, Макар глянул на меня с жалостью, как на дурачка.
 И снисходительно ответил, что никогда, ни у одного пастушка в мире не было такого количества банок со сгущёнкой.

          Вот так. У Петровой - шкафы, у Варвары - тряпки, у Макара - сгущёнка.
          А у меня - машины.

          Невесело размышляя и сопоставляя, возвращался я домой.
 Глядь - танцор Безубежденцев навстречу. Поздоровались.
          - Небось, и здесь кому-то служишь?

          - Служу, что поделаешь, - поморщился Безубежденцев, - Ох, и надоело!
 Я привык к славе, аплодисментам, к бурной реакции зала, а выступать перед столами, шкафами и тумбами, сам понимаешь...
 Шкаф, даже высоко поставленный, он шкаф и есть.
 В общем, я всё же предпочитаю служить царям, а не вещам.
          - Вещам?
          - Будто не знаешь! Здесь все служат вещам...

          Так вот, в чём дело! В этом городе живут Вещи, и мы все у них в плену. Они заманивают разными хитрыми способами в свой город, подчиняют, превращают в своих рабов. Всех, кто клюнул на Золотую Удочку, или на что-нибудь подобное.

          А мы ничего не замечаем.
 Нам кажется, что мы сами владеем вещами, а не они нами.

 Потом мы погибнем, а вещи переживут нас.
 А может, мы тоже превратимся из людей в банки с компотом или сгущёнкой. В шкафы, шубы или в жестянки на колёсах.
Такие дела.

          Суховодов сдержал слово: - машины мои были в полном порядке, обещанные шины и запчасти разложены на брезенте на самом видном месте.
 Машины при виде меня радостно загудели - мол, встречайте, хозяин пришёл, и у меня в душе всё перевернулось.
 Нет, не могу я их бросить.
 Пусть я всё понимаю, пусть в плену, в рабстве - не могу, и всё тут.

          До полуночи я с ними возился и боролся с собой. Суховодов молча помогал мне менять шины, ремонтировать, подкручивать.
 О Дудке-Побудке - ни слова. Он знал, что я должен сам принять решение.

          Наконец, я управился с делами, съел банку сливового компота и отыскал среди пропахших бензином тряпок наш рюкзак.
 Помоги нам в последний раз, Дудка-Побудка!
          - Если тебе трудно, могу я, - предложил Суховодов.
          - Нет, я сам.

          Какой же красивый и сильный был её звук - будто это и не дудка вовсе, а военная труба или горн.
 Будто настоящий трубач играет на заре побудку.
          - В дорогу! Поднимайся, человек, расправь плечи. Вспомни, что ты - человек! Пора в дорогу!

          Дудка вспыхнула у меня в руке, рассыпалась на тысячу бенгальских огней, которые холодной звёздной пылью взметнулись в сказочное небо.
 Зато усталость мою как рукой сняло, и дурного настроения как ни бывало, и сна ни в одном глазу.
 Сердце застучало быстрей, загорелись щёки, словно в мороз, когда придёшь с катка.

 И мои чудесные машины, без которых я минуту назад прямо-таки жить не мог, действительно стали вдруг просто жестянками на колёсах для перевозки людей с места на место.
 Зачем они мне, да ещё в таком количестве?
 Прочь отсюда! В дорогу!

          Машины загудели вслед на разные голоса - вначале жалобно, затем угрожающе и бросились в погоню.
Загораживали дорогу, ласкались полированными боками, как большие кошки, урча и обжигая горячим бензиновым дыханием.

          Суховодов протянул мне руку, и мы побежали.

          Нырнули на узкую, загромождённую вещами улицу, где машинам не проехать, и они отстали.
 Мы не останавливались и не оглядывались, пока не выбежали из города на дорогу, где меня взял в плен вишнёвого цвета "Москвичок".

          Мы пробыли в плену почти семнадцать лет.

          На дороге уже стояла запыхавшаяся Варвара, опять в каком-то потрясном платье, и потрясным длинным шарфом перевязывала порезанную руку.
          - Я разбила витрину, - сказала она, - Они не хотели меня отпускать. Что же это? Как же это?

          Пока я приходил в себя (ходить отвык, не то что бегать), а Суховодов отвечал на варькины расспросы, появилась Петрова.
 С таким видом, будто просто ходила прогуляться по городу, а не удирала только что от своих шкафов и комодов.
В руке - швабра - небось, ею отбивалась, а держит, словно сувенир прихватила на дорожку. И опять в утёсовской шляпе, чтоб овечьи патлы скрыть.

          Кивнула нам небрежно:
          - Ой, откуда это у тебя? - это она про варварин наряд.
          - От верблюда, - с отвращением выдавила Варвара, - Хочешь, махнёмся?

          Ещё бы Петровой не хотеть, когда её собственное платье походило на тряпку, которой она вытирала свои шкафы!
          - Ну, если тебе так уж хочется, - сказала Петрова.

          Девчонки мигом переоделись и повеселели. У женщин всегда так: сменила платье - сменила жизнь. Кажется, мама так говорила.

          - Пора бы уж о пенсии подумать, а ты всё наряжаешься, - сказал я Петровой, - Глянь-ка на часы, бабуля!
          А Петрова вдруг разозлилась.
          - Ничего не хочу знать, надоело! На этих чёртовых куличках всюду капканы, куда ни ступи. Притащил, называется...
          - Это я ...Тебя...

          Я уж совсем было собрался стать "ненастоящим мужчиной" и наверняка отвесил бы ей подзатыльник, если б не Макар.

          - Быстрей!..Там...там Фома с Волком...Волк такой страшный. голодный.
Он отвязался, но почему-то не убежал в Лес, а вокруг шастает и зубами щёлкает...
Я хотел подойти, а они от меня. Фома и Волк.
 Вон туда побежали. А я ничего...Я ж ему телят хотел отдать...

          Бедный Макар весь дрожал. Телята, которые увязались за ним из города Вещей, тоже дрожали, сбившись в кучу.

          Я помчался за Фомой и вскоре догнал его. Откуда только силы брались?
Фома сильно отощал, глаза блуждали, из ладони торчал золотой крючок с обрывком золотой лески.
 Видимо, проходя мимо города Вещей, попался на Золотую Удочку и висел на ней, пока мы спали в царстве Матушки Лени, тряслись у Страха и Тоски Зелёной, а затем тоже попали в плен к Вещам.

ПЕСЕНКА ЗОЛОТОЙ УДОЧКИ:

 Я мерцаю, я сверкаю,
Вся такая золотая,
Яркая, желанная -
Удочка обманная!

Скопидомы, скопитачки -
На коленках, на карачках.
Скопибабкия, скопишмотки -
За моей златой решёткой.

Золотишко звяк да звяк,
 вьётся на крючке червяк.
Золотой блестит крючок,
 тысяч на сто червячок!

Разевай пошире рот -
Прямо в душу он вползёт!

 Но потом наша Дудка-Побудка пробудила в нём чувство дороги, потому что все здесь тоже люди, хоть и сказочные, и ничто человеческое им не чуждо, даже самым отрицательным.

 Поэтому Фома сорвался с Золотой Удочки, поймал Волка и...

          Волк действительно выглядел жутковато, как всегда, когда голоден.
 Вообще было непонятно, чем он питался в городе Вещей?
Мяса там не было, а хозяин висел слишком высоко на своей Удочке...
Но ведь были другие. Которые закатывали банки, перетаскивали по улицам мебель...
          От этой мысли я весь похолодел.
          - Стой, Фома, послушай!
          Но Фома лишь припустил быстрее, бормоча:

          - А зовут меня Фомой и живу я сам собой! Сам собой живу...
          - Погоди! - я бежал рядом с ним, - Да не бойся, мы тебя бить не будем, хоть ты и гад...Ты погоди, послушай...Ну хочешь, давай вместе? И Волк будет общий, а? Пошли с нами.
          - Давай дружить, - тоже на бегу бормотал Фома, - Будем с тобою, как рыба с водою - ты ко дну, а я на берег.
 То я к вам в гости, то вы меня к себе.
 Я для друга последний кусок не пожалею - съем!

          - И Волк будет общий. Ведь тебе даже нечем его кормить, а мы...У нас стадо...

          - Не отдам! - заорал Фома и ещё крепче вцепился в поводок, - Сам Тайну найду! Мой клад! Ни с кем не поделюсь. Сам собой живу я. Сам собой!

          - Ну и живи, балда!- я плюнул и отстал. Вообще-то можно было двинуть ему разок-другой и отобрать Волка. Как говорится, с волками жить...Но до того мне стало противно, что я не стал связываться. Вернулся и сказал, что не догнал Фому.

          На плече у Петровой сидела какая-то странная птица. Похожа на павлина, но поменьше.
 Я не сразу сообразил, что это наш Ворон в павлиньих перьях, которые он, видимо, раздобыл в городе Вещей.
Ворону было жарко, и он, вздыхая, повторял:
          - Тяжко бр-ремя богатства!

          А наутро к нам прибежал Волк, Который Всегда Смотрит в Лес. Прибежал сам, один, сытый и смирный, как овечка. Вилял хвостом и ласкался, поглядывая на телячье стадо.

          Все радовались, а Макар вдруг заплакал. И у меня было нехорошее предчувствие.
 Только мы с Макаром промолчали, чтоб никого не расстраивать.
Но когда на дороге нашли обглоданные кости и клочья одежды - поняли, кому они принадлежат.
 И жалели Фому.
 Хоть он и сам виноват, хоть и был эгоистом, индивидуалистом и гадом, но всё-таки так походил на человека!

          Бедный Макар горько оплакивал брата, а Суховодов утешал его, что Фома не то , чтобы умер, а просто превратился в другого персонажа.
 В Эгоиста, Который Жил Сам Собой и Которого за Это Съел Собственный Волк.

 Люди сочинят про него разные пословицы и поговорки, которые будут передаваться из поколения в поколение, то есть никогда не умрут. А значит, и сам Фома будет жить на Куличках в новом качестве.
 То есть для каждого читателя или слушателя он будет всякий раз как бы оживать, жить эгоистом, а потом его за это будет съедать собственный Волк.

          От такой перспективы Бедный Макар совсем расстроился и сказал, что чем вечно так жить, лучше вообще никогда не жить.

          И мы с ним были полностью согласны.

 (продолжение следует)...