Моя Бабушка

     Девичья фамилия моей еврейской бабушки была почему-то совершенно русская - Баранова, а фамилия её двоюродных братьев - Роговины. Прабабушка была урождённая Роговина и вышла замуж за прадедушку Баранова, а бабушкина старшая сестра была урождённая Баранова и вышла замуж за своего кузена Роговина. Запутались? Вот и я тоже не могу разобраться всю жизнь.    

     Так как бабушка, две её сестры и их мать похоронены все вместе, то навещающие кладбище в Донском монастыре останавливаются около их памятника и долго стоят с отвисшей челюстью. Ничего себе, надписи на памятнике: "Баранова, урождённая Роговина" и чуть ниже "Роговина, урождённая Баранова". Не уверена, что кто-то из прохожих когда-то сподобился разгадать этот кроссворд.

    Два бабушкиных брата и старшая сестра учились в Гейдельберге и Сорбонне, где оказывается, довольно часто обитались детки из зажиточных еврейских семейств России в начале века.  Но когда моей бабушке и её младшей сестре подоспела пора отправляться туда же, прогремела Великая Октябрьская и навсегда уже оставила их недоучками. По этому поводу бабушка всегда повторяла присказку: "Бедному еврею жениться - ночь коротка". Я, признаться, никогда в детстве поговорки этой не понимала, да и сейчас она доходит до меня с трудом.

    В бабушкином детстве всё их огромное семейство жило где-то на Херсонщине в селе Липатиха, которое бабушка до конца жизни вспоминала с теплом в глазах. Мне запомнился только эпизод с арбузами из её рассказов о детстве.

    Так вот, арбузы они покупали целой подводой. Мужик завозил подводу во двор дома и складывал арбузы в подпол, где они всё лето оставались холодными. Когда арбуз вспарывали, если он оказывался недостаточно красным, сразу же переходили к следующему. Рассказывалось это всё в моём голодном послевоенном детстве, когда не только что арбузов, но и хлеба в достатке не было, так что не удивительно, что история эта задержалась в моей памяти по сей день и по сей день вызывает у меня обильный прилив слюны.

     Чем уж там занимался прадедушка, не знаю, история умалчивает, но бабушка говорила, что он построил на свои деньги синагогу, а на противоположном углу площади - церковь, за что липатихинцы семью их любили и во время погромов исправно прятали и укрывали их по соседям.

     Немалое что-то от этого деревенского украинского детства присутствовало в моей бабушке до самого конца её жизни. Была она круглолицей, дородной, добродушной, щедрой на всякие присказки и прибаутки. 
   
     Бабушкин муж, мой дедушка, тоже был из большой еврейской семьи, но, в отличие от бабушкиной, его семья не была богатой. Отец его был портным в Царицыне, а в семье было одиннадцать мальчиков и последняя, двенадцатая - девочка.  Портному приходилось строчить днём и ночью, но что интересно, все двенадцать отпрысков, помогая по очереди друг другу, тоже получили высшее образование в проклятое царское время.

     Все они стали адвокатами, врачами и инженерами, а младшенькая Сонечка - учительницей. Учились в большинстве все тоже за границей, хотя мой дед сподобился закончить Московское Высшее Техническое Училище, что для еврея из черты оседлости было тем ещё подвигом.   
 
     Дед умер очень рано, и после его смерти осталась всего пара фотографий. И вот что интересно, у всех его многочисленных братьев и сестры глаза были  светлосерые и обычного человеческого разреза, а у деда - круглые удивлённые чёрные вишни в пол-лица. Они прямо приковывают к себе взгляд на его фотографиях. Глаза эти настырно путешествуют из поколения в поколение и теперь торчат на мордашке моей русоголовой внучки. 
 
     Дед мой, как видно, был не дурак, так как за первые несколько лет после революции сделал головокружительную карьеру, дослужившись до главного инженера самого большого завода в Царицыне  "Красный Октябрь".

     Мама моя родилась в двадцать четвёртом, и в их доме были тогда служанки, а у мамы - бонна. Но всё это буржуазное наследство продолжалось крайне недолго. В двадцать седьмом на "Красный Октябрь" прислали нового директора - парттысячника бороться с саботажниками. Образования у директора было два класса церковно-приходской школы, но гонора, подкреплённого партбилетом, хоть отбавляй.   

     Он был высоким здоровенным мужиком в отличие от хлипкого небольшого роста дедушки и бороться с саботажем начал прямо с главного инженера завода и путём того, что схватил его за лацканы пиджака, оторвал от земли и потряс на глазах всего онемевшего от ужаса собрания инженерно-технического состава завода.

     Дед пришёл с завода, лёг на диван, отвернувшись к стене, и умер. Было ему тридцать три. У меня есть две версии его смерти. Первая - научная: у деда был, вероятно, высокий холестерин. Вторая версия более эмоциональная. Зная в себе это дурацкое качество - болеть душой за порученное мне дело, я думаю, что вместе с холестерином и глазами как раз унаследовала его от дедушки. Для него не столько непереносимо было это всенародное унижение, сколько уверенность в том, что всё налаженное им за десять лет производство теперь пойдёт под откос.

     После смерти деда его собака, шотландский сеттер Веста, несколько дней лежала около дивана и никого к нему не подпускала, так что пришлось её пристрелить.

     Бабушка осталась после его смери беременная и с трёхлетней мамой на руках. Из дома с роялем и служанками им пришлось немедленно удалиться, и осели они в маленькой комнатёнке в Москве. Комнатка эта сама была размером с рояль и именно тот рояль, который бабушкина старшая сестра продала, чтобы её для них купить.

     Бабушке повезло, что среди дедовой родни все были врачи и инженеры, так что ей сделали запрещённый в то время аборт и пристроили работать на Шарикоподшипник то ли лаборантом, то ли техником, а маму пригрела бездетная семья дедова старшего брата.

     Через несколько лет бабушка сделала ещё одну попытку выйти замуж. Смешно сказать, но избранником её опять был главный инженер, но теперь уже Тульского оружейного завода. Был он красивый голубоглазый здоровенный русский мужик. Говорили, что бабушку он обожал и буквально носил её на руках.

     Что уж там между ними произошло в первую брачную ночь, теперь никому неизвестно, но бабушка собрала свой чемоданчик и по шпалам вернулась ночью из Тулы в Москву. Как она говорила, не смогла маму оставить одну у родни. Он долго приезжал, уговаривал вернуться, бабушка была непреклонна. Через пару лет в тридцать седьмом его расстреляли,а его родителей и брата сослали на Соловки, и бабушка всегда повторяла, как она была права в этом своём решении уйти по шпалам, иначе их с мамой забрали бы тоже.

    Когда она его вспоминала, что-то такое неуловимое в её глазах мелькало, что я тщетно каждый раз пыталась разгадать своим детским умишком: какая-то смесь восхищения и жалости, может, даже, пожалуй, любви. Не знаю.

    На Шарикоподшипнике бабушка проработала много лет. Однажды даже в её лаборатории изготавливали Кремлевские звёзды, и осколочки их долго болтались в ящике нашего комода. Я часто в детстве рассматривала их и ощущала себя причастной к строительству коммунизма во всём мире.

    В пятьдесят четвёртом её вместе со всеми её начальниками - главным инженером и всякими другими начальниками лабораторий вычистили с завода, как главных космополитов.

    Я всё удивляюсь, как при такой тяжелой жизни моей бабушке удалось сохранить безмерную доброту и доброжелательность к роду человеческому и всё сожалею, что это её качество ко мне по наследству почему-то не перешло.


    Когда я бываю в Москве, я всегда навещаю Донской монастырь и подолгу стою у бабушкиной могилы, рассматривая  загадочные надписи на памятнике и безнадёжно пытаясь проникнуть во все таинства этой ушедшей навсегда жизни.