Запретная любовь...

                8

          «Как отказаться от занятий? Что сказать Юнжину завтра? Как вести себя?» - всё больше и больше переживала Юля, но не смогла ослушаться мужа и помешать его дружбе с монгольским офицером.
         Занятия продолжались.
       - Спасыба,  Юлья, за урок! – Горячая рука Юнжина однажды легла на худенькую женскую руку. Тонкие пальцы с бледно-розовым маникюром вздрогнули, напряглись, готовясь к сопротивлению, но тут же, почувствовав приятное тепло, ослабли, притихли и на какое-то мгновение замерли под сильной мужской ладонью. Ощутив дрожь чужой руки, тут же рванулись и освободились от плена. В замешательстве, сдерживая себя, чтобы не прогнать из комнаты иностранца, Юля взяла ручку и на чистом листке зачем-то начала рисовать солнце.
       - Юлья Вихторовна... – Юнжин волновался. Он хотел было подняться и уйти , отдавая себе отчет, что она – жена его друга, но не смог. – Я должын сказат тебье...
       - Не надо! – тут же запротестовала Юля. – Ничего не надо мне говорить ни сегодня, ни завтра. – Не поднимая головы, она усердно рисовала солнечные лучи, которые разбрызгивали свет. Сильно нажимая на ручку и кое-где прорывая бумагу, сосредоточенно трудилась над рисунком. Угловатое фиолетовое солнце уже улыбалось своими неровными нервными лучами.
       Монгольский офицер долго смотрел на листик, затем взял его, сложил вчетверо и спрятал в карман.
      - Зачем он тебе? – вспыхнула и зарделась краской Юля.
      - Памят будет... Памят о тебье... Я, Юлья,  пальбил  Маскву,  масквичей... Я... – задержав на мгновение воздух, Юнжин беспокойно выдохнул: - Я пальбил тебья...
      Юлю будто облили кипятком. Она порывисто встала, подошла к небольшой самодельной доске, взяла мел и непослушной рукой стала записывать предложение для разбора. За её спиной выросла высокая и стройная фигура Юнжина. Взяв из её рук мел, он ниже Юлиного предложения вывел крупным мужским почерком:  «Я ЛЮБЛЮ!»
       Сердце учительницы гулко и часто забилось. Не раздумывая ни секунды, схватила влажную тряпку и смахнула, словно два белых солнца, два белых слова. Зачем стерла и свое предложение, зная, что занятие прервалось.
       Доска снова отсвечивала черным блестящим глянцем.
       Наступило тягостное молчание. В открытом настежь окне озоровал ветер: влетая в комнату, он резвился с тонкой занавеской, то поднимая её под самый потолок, то медленно опуская;  затем снова подхватывал и уже со злостью трепал прозрачное  и легковесное её тело. Наигравшись,  с шумом убегал через окно на свободу и манил за собой светлые трепещущие её крылья.
       Юлия подошла к столу, сложила тетради.
       - Занятия на сегодня закончены, - сказала как можно строже, не глядя на смущенного ученика. – До свиданья!
       - Но... Но исчо мало времья... – Юнжин посмотрел на часы, осознавая, что учительница в своем принятом решении будет непреклонна.
       - Достаточно. Вопросы есть?
       - Спасыбо, Юлья Вихторовна. Я... я буду ждат... – Он ловил её неспокойный убегающий взгляд и думал, что вот он уйдет и будет думать о ней до вечера, всю ночь – до следующей встречи, забыв напрочь, что она – жена Алексея, что он для неё – иностранец. – Юлья... Юлья... Какое крысивое имья!  Я хачу, штоб ты знала уже сиходня...
        Его последние слова заглушил порывистый ветер. Резко хлопнула форточка – и осколки разбитого стекла посыпались на пол. Юля побледнела, увидев глаза Юнжина. Сделав к ней решительный шаг, он схватил её, страстно обнял и, сжимая руки, целовал глаза, лоб, губы.
       - Юнжин Гамбасал! – взорвался голос учительницы.  Она вырвалась из  его рук – и звонкая пощечина охладила страстного мужчину. – Опомнитесь, майор!  Уйдите сейчас же!
Стыдно так вести себя... Вы же в доме своего друга... Так друзья не поступают...
       - Юлья... Я люблю тебья...   Люблю-ю-ю... Больш своей жызни...
       - Это нечестно перед Алешей, - приходила в себя Юля. – Оставьте меня! Сейчас же! Сию минуту! - Дрожа и негодуя, начала лихорадочно собирать разбросанные порывами ветра тетрадные листки. – Я Алеше расскажу всё. Сегодня же, как он вернется с физподготовки.
      За спиной Юли стоял бледный, как полотно, Юнжин. Он готов был схватить на руки эту тоненькую хрупкую русскую женщину и унести с собой в тот счастливый мир, о котором стал мечтать с тех самых пор, когда увидел её, и уже не мыслил своей жизни без неё. Не мыслил! Не хотел! Не желал и не мог!
       Собрав листки, Юля положила их на стол. Она медленно приходила в себя.
      - Уйди, Юнжин, - снова переходя на дружеский тон, начала она, решив раз и навсегда прервать с ним занятия. – Уйди и не мешай мне жить! – Темные ресницы Юли дрожали, словно пугливые мотыльки. Вдруг они смело вспорхнули вверх: - Уйди сейчас же! Прошу тебя! Я люблю и буду любить только Алешу. Его одного...
      - И я любьлю... Тебья, Юлья... Как мне быть? Как мне жыть?
      Юнжин замолчал, глядя в красивые глаза своей учительницы. Какой-то сладостный дурман, опьяняющий и обволакивающий с ног до головы, проник во всё его существо, и он, чувствуя себя в его власти, смутно сознавал, что этот дурман коснулся и Юлии, но она оказалась сильнее и мудрее его. Он уже не улавливал смысл её слов: било тревогу сердце, жизнь теряла всякий смысл.
      - У меня семья, хорошая семья, и я не изменю ей. Запомни это, Юнжин! – Она взглянула прямо в глаза влюбленного в нее иностранца. На какой-то миг их глаза встретились, столкнулись, погрузившись в темную пучину человеческих тайн, схватились в единоборстве: голубые и чистые глаза Юлии и черные горящие глаза Юнжина.
       - Я сделаю тебья самой шасливой женшыной. Буду жыть для твоых глас...
       - Нет, Юнжин! Этого не будет никогда!
       В открытое окно долетали звонкие ребячьи голоса, и Юнжин, прислушиваясь к ним, страстно желал иметь своих детей и иметь их от любимой женщины.
        - В Монхолии многа русских женшын. Мы уедьм в Улан-Батор. Там ты будиш хзяйкой майво дома, майво серца..   Там ты будиш маей... маей гаспашой...
       Громко тикали настольные часы, отсчитывая время их встречи. Темные ресницы Юлии,  вздрагивая, бросали на бледное исхудавшее в последнее время лицо тень. Казалось, она не поднимет на Юнжина своих увлажненных глаз. Но вдруг, словно от дуновения ветерка, её длинные ресницы вспорхнули – и Юнжина обдало целым морем теплых лучей.
      «Как жыть без этих глас?» - думал, не отрывая от своей учительницы горящего и умоляющего взгляда. А до него доносилось: «... ты пренебрег чистой дружбой, на что надеялась я. Ты ведь друг Алеши, которому он верит... Не приходи больше в наш дом. Я не буду с тобой заниматься.»
       Юнжин был в отчаянии.
      - Сможешь, Юнжин, жить в дальнейшем по своим правилам. Сможешь! В жизни надо делать лишь порядочные шаги. Во всём и каждый день.
       - Да, да, - машинально ответил монгольский офицер, - но только не в любьви. Ана... ана непд...  непдвласна ...
        - И в любви тоже! И в дружбе тоже! – летели ему в лицо холодные слова взволнованной учительницы.
        Эти слова, точно приговор, преследовали Юнжина Гамбасала всю дорогу,  вплоть до окончания академии.
       ... Сняв с лица легкую шляпку, Юля открыла глаза. Солнце, похожее на раскаленную сковородку, подошло к зениту и жгло немилосердно.
         «Надо бы прикрыть тело. Может обгореть...» -  подумала, но даже не шевельнулась, будучи во власти воспоминаний.
        Вдруг чьи-то осторожные шаги приблизились к ней и остановились совсем рядом.
         Юля подняла голову: перед ней стояла черноглазая  монгольская девчушка с длинными косичками и прутиком в руке.
         «Маленькая пастушка», - догадалась и пригласила её сесть.
        - Садись, девочка.  Суу, охин.
        Девочка робко присела на край одеяла и стала рассматривать белую кружевную шляпку.
       - Тебе нравится?
       - Са-а-айн, - сверкнули ее белые зубки. – Хоросо-о-о.
       - Возьми её себе... На память, - и надела шляпку на голову пастушки.
       - Байгуй! Байгуй! – лепетала она, возвращая подарок. – Не нада мне-е-е!
       - Как тебя зовут?
       - Нунш, - улыбнулась девочка, прикрыв узкие черные глазенки.
       - А лет тебе сколько? – и показала на пальцах: пять?  шесть?
       Нунш выставила семь тоненьких пальчиков.
       Юля покормила девочку, налила из термоса холодного квасу домашнего приготовления. Затем расплела её косички, расчесала длинные иссиня-черные волосы и, сняв со своей шляпки голубую ленту, завязала их красивым бантом.
      Проводив девочку подальше в степь, где она пасла небольшое стадо овец, Юля вернулась на свое место, легла на спину, подставила уже достаточно загоревшее тело под жаркие лучи солнца.
      «Такая малышка и бескрайняя степь, - подумала с жалостью о ней. – Видно с малых лет монгольские дети приучены не бояться степи и в одиночестве пасут домашний скот.»
       Юля снова прикрыла глаза...