Запредельный градус

Опубликовано: Сборник рассказов "Запредельный градус", 2011 г.


Таня шла по улице, словно плыла сквозь густое марево, и вела за руку Валерку. Мать с ребёнком направлялись в городской парк. Асфальт плавился под их сандалиями. Июль выдался такой термоядерный, что Петербург превратился в турецкую парную. Город обволакивала влажная жара, от которой можно было спрятаться только в ванной, наполненной холодной водой.
Поезжай, милая, уговаривал её Дима, бери Валерку и поезжай. Я доделаю свои дела в Североморске и приеду к вам, ты даже соскучиться не успеешь. А вы пока обживётесь, привыкните к Питеру, да и начнёшь искать работу, сына запишешь в садик…
Тане не хотелось расставаться с мужем, но она послушалась. И уже в первый день, проведённый в Петербурге,  страшно об этом пожалела.
За то время, пока муж на Севере зарабатывал деньги на квартиру, они привыкли к суровым зимам и скудному лету, и не чувствовали себя ущемлёнными оттого, что почти не видят солнца.  Конечно, редкие поездки в Турцию были настоящими праздниками. Но такое…
И сегодня, увидев, что  уличный термометр показывает +52 на солнце, Таня тихо охнула. Да ещё окна в их крошечной однокомнатной квартирке выходили на запад, поэтому после шестнадцати часов пребывание дома становилось чуть ли не смертельно опасным.
– Мне тут не нравится, – накануне призналась Таня мужу, который позвонил по межгороду вечером. – Всего два дня мы с Валеркой в Питере,  а уже хочется взвыть. Жара дикая, и всякая чертовщина происходит. Не город, а коробок с сюрпризами,  причём такими мрачными… Знаешь, ты или приезжай поскорее, или… может, нам вернуться  домой?
– Какой дом, ты что, родная? Теперь наш дом – это Петербург. Я в конце лета  приступаю к новой работе. Ты же всегда хотела тут жить…
– Расхотела, – сказала она угрюмо.
– Да брось ты, освоишься, всё будет хорошо, – бодро произнёс Дима. – А что за сюрпризы? 
Таня ответила уклончиво, а про себя пожалела, что вообще завела об этом речь. Дима бы не понял. Он был реалистом.
А дело было в том, что город ежедневно, ежечасно подсовывал ей «знаки». Под «знаками» Таня подразумевала всё, что видела вокруг себя необычного, не укладывающегося в привычные рамки.
В первый день после приезда, например,  прямо на её глазах в метро умер пожилой мужчина.  Наверное, от жары. Таня не сразу поняла, что происходит, когда увидела, как какой-то полный человек, дико скалясь, ритмично подтягивается  на перилах лестницы, ведущей к выходу из станции метро, словно пытаясь поднять своё тело вверх, и вновь оседает на корточки. Он был так увлечён своей странной  гимнастикой, что его лоб покрылся испариной, и пена выступила на губах. И только услышав сдавленное рычание, Таня поняла, что он не пьяный.
Тане стало жутко, но, несмотря на парализующий волю страх, она чуть не вышла из вагона, чтобы помочь. Её удержало только присутствие Валерки, который мог испугаться. Однако Танина помощь не потребовалась,  поскольку мужчину уже обступили молодые люди и девушки в форме милицейских курсантов. Двое парней пытались  разжать его сведённые судорогой пальцы. Девушки стояли вокруг молчаливым караулом, насупленные. Подтянулись ещё какие-то люди. И когда  электричка  с Таней и Валеркой, закрыв двери, тихо тронулась с места, она увидела, что мужчина упал, чуть не подмяв под себя двух курсантов, пару раз дёрнулся и затих. 
Таня знала, что не скоро сможет забыть увиденное. Страшная предсмертная гимнастика. Безжизненное тело на ступеньках и строгие курсанты в серой форме. Липкий пот между лопатками и ниже спины. Радостно щебечущий  ребёнок, который пока ещё ничего не понимает и поэтому не боится.
А на следующий день, когда они с Валеркой ездили  в центр развлечений «Гранд Каньон», Таня в метро  увидела девушку с одной рукой.  Совсем молоденькая, с хвостиком, в майке и шортах, с левой стороны – девушка как девушка, ничем не отличающаяся от других. Однако когда толпа повернула в тоннель, уходящий вбок, оказалось, что с правой стороны у девушки отсутствовала рука. Там, где у всех нормальных людей был плечевой сустав, туловище девушки оканчивалось толстым уродливым рубцом.
Девушка шла впереди неторопливой походкой, и всё поправляла волосы над правым ухом – левой рукой. А люди  делали вид, что ничего не замечают, однако вокруг  однорукой девушки образовалось пустое пространство, чуть ли не метр на метр, и она плыла в этом пространстве одна, с отрешённым выражением лица, привыкшая, очевидно, к реакции окружающих и давно уставшая ненавидеть их за это.
Танино сердце сжалось в комочек от сострадания и ужаса. Она крепче стиснула потную ладошку Валерки, который, по счастью, ничего не заметил. А если бы заметил, мог ведь прокомментировать на весь тоннель.
Напуганная и подавленная, Таня поспешила унять своё воображение, и не рисовать картины того ужасного, что случилось с бедной девушкой. Однако всю ночь ей снилась колонна одноногих и одноруких людей, уходивших по бесконечному тоннелю. Она видела только их затылки, спины и культи. У них не было лиц, и это было к лучшему.  Особенно выделялся в толпе мужчина в военной шинели старого образца, какие  только в кино увидишь. Он перемещался на одной ноге – правой, и при этом не мог даже опираться на костыли, потому что рук у него тоже не было. Военный бодро прыгал на одной ноге, удаляясь так стремительно, что Таня, идущая следом, никак не могла его догнать. Впрочем, она и не хотела никого догонять, напротив, нарочно сбавила шаг и отстала от колонны. И проснулась в холодном поту.
В полутёмной комнате дышать было нечем. Она включила вентилятор, подаренный мамой. В Североморске, понятное дело, им и в голову не приходило, что он когда-то может понадобиться. А здесь, в Петербурге, вентиляторы исчезли из продажи сразу, как на город обрушилась жара. Так что спасибо маме. 
На третий день домашняя духота уже с утра оплела паутиной тело и сознание, и опять нечего было думать о том, чтобы висеть на телефоне и обзванивать садики, или конторы, где требовались работники. Таня увела Валерку в парк. Но даже там, в тени сосен и дубов, температура была не меньше сорока градусов.
Они шли мимо маленького пруда, где, к удивлению Тани, оказалось почти  безлюдно. В такую погоду было бы нормально, если бы у берега водоёма сгрудился весь микрорайон. Но только один мужчина  сидел поодаль на поваленном дереве. Он проводил женщину с маленьким мальчиком осоловелым взглядом.
– Водиська, – радостно поделился Валерка с мамой. – Озейо. Там гыбки пвавают.
Валерка говорил так, как будто  весь рот у него был заполнен пластилином. Таня  подумала, что Валерку ей придётся устраивать в логопедический садик, куда попасть сложнее, потому что в обычный сад его могут не принять. Она вздохнула, представив хлопоты, взятки, хождения по комиссиям.
– Да, сыночек, это озеРо, это водиЧка, там пЛавают Рыбки, – повторила она за сыном, сделав ударение на каждом звуке, который Валерка не выговаривал.
Тем временем её  ноги сами свернули к тропинке, бегущей вдоль пруда, и Валерка радостно заскакал, вырывая потную ручку у матери. Но она ещё твёрже сжала руку сына:– ещё не хватало, чтобы он упал в  воду.
– Сейчас мы с тобой подойдём и посмотрим, какие же там плавают рыбки.
Помойные пираньи чёрного цвета, какие же ещё, подумала она без энтузиазма.
Они обогнули толстую корягу и пошли вниз, к ровной площадке, служившей для спуска в воду редких купальщиков. И чем ближе подходили, тем меньше нравилась Тане  вода, напоминавшая рвотные массы или протухший бульон.
– Озейо, водиська, дядя куп-куп! – продолжал комментировать Валерка. Он в свои три года был устроен, как акын, который что видит, про то и поёт.
– Дядя купается, – машинально поправила его Таня.
На отмели, действительно, лежал, раскинув руки и закрыв глаза с пушистыми ресницами, молодой нерусский парень. Его грудь и слегка запрокинутое лицо оказались над водой, а всё остальное – под. Судя по выражению лица, ему было хорошо. 
Таня с сыном остановилась, не решаясь делать шаг, ей показалось бестактным  нарушить безмятежный отдых парня. Но что-то в его позе, цвете кожи,  скрюченных пальцах раскинутых рук, а может, в общем антураже было явно не то. И чем дольше вглядывалась Таня в лежащего, тем больше понимала:  он не отдыхает.
Парень был мертв.
Осознав это, Таня почему-то повела себя странно. Вопреки нормальной человеческой реакции, она продолжала спокойно стоять, разглядывая парня, словно происходящее было вполне естественно. Как будто это нормально, что в пруду, возле которого она прогуливается с ребёнком, запросто так валяется мёртвое тело.
– Мужчина, – на всякий случай неуверенно позвала Таня, – вы живы, или нет?
И, не дожидаясь ответа, подняла мелкий камешек и неловко пульнула им в тело.
Камешек чиркнул по ноге парня и отскочил в воду. В его лице ничего не дрогнуло.
– Пойдём, сынок, не будем мешать, пусть дядя отдыхает, – проговорила Таня, поспешно уводя ребёнка от плохого места. Валерка что-то щебетал на своём неразборчивом наречии. Слава богу, подумала Таня, происшествие осталось за гранью его понимания.
Когда они проходили мимо мужчины, сидящего на бревне, Таня увидела, что это милиционер. В руках он держал пластиковую папку. Рядом на поваленном дереве лежала одежда, очевидно, утопленника.
Таня подошла к милиционеру. Он поднял на девушку мутные глаза, цвета той воды, что плескалась в озере.
– Товарищ… лейтенант, – посмотрев на погоны и определив его звание, обратилась к милиционеру Таня, – почему вы не предупреждаете людей, что тут плавает покойник? У меня ребёнок напугался, может, он заикой останется из-за вас.
  Лейтенант равнодушно  посмотрел на неё, отвёл глаза и сплюнул. Без слюны, одними сухими губами. Он был молод и тощ, по виду – деревенский парень; соломенные волосы, конопушки, нос картошкой. Под глазами у него набрякли мешки, а белки глаз были красны, с прожилками полопавшихся сосудов.
Таня постояла ещё секунду, потом повернулась и пошла дальше, держа за руку мальчика.
Они часа два бродили по парку. Когда Валерка, мелко перебирая ногами и дёргая её за подол льняной юбки, начал проситься на батут – Таня запретила, испугавшись, что ребёнок, попрыгав на такой жаре, получит тепловой удар. Она купила в единственном на весь парк ларьке две баночки сока, якобы из холодильника, но сок оказался тёплым и противным.
Через час Танин сарафан можно было отжимать, по ногам стекали струйки пота. И она с удовольствием выкупалась бы, пусть даже в мутном пруду, но смуглый парень с пушистыми, как у девчонки, ресницами, лишил её такой возможности.
Таня вдруг почувствовала тоску и пронзительную жалость к утопленнику, и попыталась подумать о чём-то другом. Ничего не вышло. Она чувствовала, что переполнилась Питером так, что скоро её вывернет наизнанку, и ей безумно хотелось домой, в Североморск. И ситуация вынужденного плена в этой адской жаре казалась  безвыходной.
– Пошли домой, сыночек, – наконец, обратилась она к Валерке. – Пошли смотреть мультики.
– Мультики, – радостно залопотал ребёнок.
Они шли обратно мимо пруда.
Прошло уже довольно много времени с того момента, как Таня обнаружила утопленника. Милиционера не было видно. Наверное, тело увезла труповозка, подумала она, и тут же увидела берег пруда, и людей на берегу и в воде, и поняла, что жизнь снова вступила в свои права. Эта мысль заставила её повеселеть, хотя на месте  этих людей Таня воздержалась бы от купаний.
У знакомой коряги Таня почувствовала, что её со страшной силой тянет к пруду. Ей хотелось снова увидеть место, где лежало тело красивого юноши.
– Пошли, посмотрим рыбок, сынок, – сказала Таня и потянула ребёнка за руку.
Они двинулись по тропинке, огибавшей корягу. За корягой купались какие-то люди  с опухшими мордами, по виду бомжи. Казалось, что их ещё при жизни затронули процессы разложения. Их лохмотья кучкой валялись на берегу. Таня нервно сглотнула, и, пересилив себя, сделала ещё шаг.
И тут же остановилась, как будто наткнувшись на стеклянную перегородку.
Из воды торчали знакомые скрюченные руки. Парень плавал на прежнем месте, только чуть больше ушёл под воду. Из лица на поверхности торчал только синий нос. 
А неподалёку плескались страшенные мужики и бабы, ещё больше похожие на трупы. 
Таня оттащила сына от мерзкой заводи.  Поодаль, на берегу, сидели двое бородатых мужиков  и жарили шашлыки. Таня подошла к ним.
– Вы знаете, что у той вон коряги труп плавает? – спросила она, дрожа всем телом.
– Знаем. Ну и что? – неприязненно отозвался один из мужиков. Второй даже не взглянул на Таню, он грыз травинку и мрачно смотрел в сторону.
Таня быстро пошла прочь, волоча за собой Валерку, который вдруг начал вырываться и канючить:
– А-а-а! Куп-куп! Куп-куп!
– Тихо ты, заткнись, – просила Таня, чувствуя, что вот-вот сорвётся, что она на пределе.
И когда нытьё перешло в визг, Таня молча остановилась и с неожиданной для неё самой злостью шлёпнула ребёнка. Он заплакал, но негромко, потрясённый переменой, произошедшей с мамочкой.
Тане стало стыдно, захотелось схватить Валерку на руки, прижать к груди, но она не сделала этого, продолжая молча тащить его за собой.
На поваленном  дереве, где раньше сидел милиционер, всё также лежали вещи утопленника, и рядом – пластиковая папка, которую лейтенант забыл, очевидно, впопыхах. Таня остановилась, раскрыла папку и прочла:
«Рапорт. Козлы, уроды! Что, с пяти утра труповозку не заказать? Вот она, ваша забота о подчинённых! Как я вас всех ненавижу! Прошу считать меня уволенным из органов внутренних дел по собственному желанию».
И ниже: «лейтенант юстиции, следователь следственного отдела отделения милиции № …, Соколов М.В.»
  Таня представила, как конопатый парень, выбросив своё удостоверение и  милицейскую форму в пруд,  едет в плацкартном вагоне поезда в родную деревню, и неожиданно почувствовала к нему что-то вроде симпатии. Насколько она сейчас вообще могла чувствовать.
– Пошли домой, сыночек, не капризничай, – проговорила она заплетающимся языком. Валерка, всхлипывая, что-то пролепетал. Спотыкаясь, он брёл рядом с матерью, держась за подол её мокрой юбки. Таня машинально погладила его по голове.
Они добрались до дома, где беспрерывно звонил телефон. Таня с трудом доковыляла до аппарата, сняла трубку и пролепетала: «Да…»
– Киса, почему так долго не подходишь к телефону? – донёсся до неё тревожный голос Димы. – Неужели вы гуляете? Сегодня самый жаркий день в Петербурге за всю историю, представляешь? Только что об этом по радио говорили. Слышишь, вы там включите вентилятор, зашторьте окна, и сидите по горло в ванной, в холодной воде… Тань, что с тобой, а?
– Димочка, миленький, – Таня заплакала в трубку, – пожалуйста, приезжай! Сил моих нет, родненький, не могу я тут больше. Приезжай сейчас же, а то я с ума сойду, Димочка, солнышко.
Испуганный Дима пытался её урезонить, говорил ласковые слова, обещал непременно приехать на той неделе. Но Таня словно не слышала, и рыдала в голос, сбивчиво рассказывая и про утопленника, и про дезертировавшего милиционера, и про колонну одноруких, и прочие жуткие вещи. Дима ничего не понимал, и всё, что говорила  жена, казалось ему бредом больного человека,  и это вызывало ужас.
Рядом с матерью тоненько заскулил Валерка. 
– Это всё жара, это пройдёт, – говорил Дима, словно стараясь убедить самого себя.  – Ничего, с этим мы справимся. Ты слышишь – справимся!
А Таня всё говорила и говорила, плача, пока не обессилила, и пока не оборвалась междугородняя связь, потому что у мужа закончились деньги.
Обняв скулящий горячий комочек, прижавшийся к матери, Таня ещё часа два лежала на ковре, шевеля пересохшими губами и вздрагивая всем телом. Сквозь шторы пробивалось беспощадное солнце, и казалось, что мир горит адским пламенем, и что это бедствие послано людям  за грехи всего человечества, которые теперь придётся искупать  Тане и тем, кто находится с ней в соседних квартирах, соседних дворах, на соседних улицах и проспектах, так близко и так далеко.
А к ночи температура резко упала, и начался ливень, который не прекращался всю ночь.