Отшельник, часть 11

Зима в этот год выдалась снежная. Весь январь падал снег, пушистый, красивый. Зима как будто компенсировала почти бесснежный декабрь. К февралю поселок был засыпан снегом и стал практически невыездным. Хорошо, на складах было припасено с избытков припасов и ехать куда-то особой надобности не было. Сугробы намело выше крыш, а уровень снега дошел до середин окон домов. Такой снежной зимы тоже давненько не было. И не морозно - редко термометр показывал 20 градусов. Чаще всего теплее. Событий в эту зиму никаких не происходило. Жизнь в поселке как бы замерла. Ходили друг к другу в гости, иногда пили водку, отмечали дни рождений. Варюха с Ванюшкой ходили вместе, но Варюха пока так и не согласилась на свадьбу по весне. Все тянула до следующей. Василиса, как и раньше ходила к Палычу. Иногда у него собирались все вместе, причем Палыч к этому уже относился совершенно спокойно. Сидели, разговаривали, иногда с водкой, но чаще - без нее, обсуждали дальнейшую работу. Даже иногда промывали косточки друг другу.
Но чаще Василиса приходила к нему одна. Она уже привыкла. Привыкла к молчанию Палыча, привыкла к тому, что вот ей нужно приходить в этот дом. Привыкла к тому, что он ни разу не пытался проявить по отношению к ней какие-то признаки нежности. Просто сидели, просто смотрели друг другу в глаза. Редко что-то говорили. Как-то раз в один из длинных февральских вечеров, когда они вот так сидели за столом, Палыч вдруг молча встал, вышел из-за стола, в нерешительности постоял посередине комнаты, потом так же молча подошел к скамейке и медленно на нее опустился. Василиса недоуменно посмотрела на него, потом так же молча встала, подошла к Палычу, подумала, потом опустилась к нему на колени. Палыч обхватил ее за плечи, Василиса прижалась к нему и замерла. Посидели, помолчали.
- Кто они? - вдруг спросила она.
Палыч медленно повернулся, посмотрел внимательно и хмуро на Василису.
- Кто? - выжидающе спросил он.
- Ну... на фотографиях, - смущенно, опустив голову, пояснила Василиса, - Я, когда тебе за полушубком бегала, увидела... на столе... пять фотографий... и накрыто было на шестерых? - Василиса подняла голову и испуганно посмотрела на Палыча.
Палыч встал, Василисе тоже пришлось встать на ноги, подошел к двери, открыл ее, посмотрел на Василису. Она беспомощно бросила руки вниз. Палыч немного подумал, потом медленно закрыл дверь. Так же медленно, как бы через силу, прошел на кухню, принес оттуда бутылку водки, два стакана. Подошел к столу, налил в два стакана, взял один стакан, вопросительно посмотрел на Василису. Та подошла, тоже взяла стакан. Выпили. Палыч не закусывая, поставил стакан, с угрюмым видом сел за стол. Неожиданно вздохнул тяжело, уронил голову на стол, на подставленные свои руки, и зарыдал. Зарыдал громко, в голос. Василиса оторопело посмотрела на него, потом подошла, положила ему руку на плечо и со всей своей бабьей нежностью сказала:
- Палыч, ну что ты, что?
Палыч продолжал биться в рыданиях.
- Ты, если что, то скажи мне. А не хочешь не говори. Вижу что-то тяготит тебя. Что-то страшное над душой твоей нависло. Что-то не дает тебе дышать спокойно. Так, поделись. Я помогу, если можно чем помочь. Ты не замыкайся только, в себе не замыкайся. Ты мне люб и... дорог, очень дорог. Я ж ради тебя да почти все. Ты мне верь. Я тебе зла не принесу, - Палыч обхватил руку Василисы, прижался к ней и затих, - А ты вот что, ты - покайся. Передо мной покайся. Я хоть и не священник, а - выслушаю. А потом у Бога прощения для тебя молить буду. А он простит. Он простит. Если виноват ты в чем - простит. Он милосердный. Он видит, что ты есть за человек. Он не может не простить. Правда...
- Нет мне прощения, - глухо произнес Палыч.
Василиса присела на колени, подняла руками его голову, заглянула в глаза:
- Не смей так говорить, Не смей! Нет такого проступка, чтобы за него прощения не было. Нет! И не мог ты такого что сделать, что простить тебя нельзя. Палыч, скажи, что с тобой? Да не держи ты в себе. Ну что ты сам себя в угол загоняешь? Обложил сам себя как волков флажками красными и воешь! Прекрати!
- Семья это моя... - так же глухо произнес Палыч.
Василиса открыла было рот, словно сказать хотела что, да так и осталась сидеть с открытым ртом.
- Семья. Жена. И детишки. Четверо. Два пацана и две девочки. Господи, дай им счастье! - с жаром, запрокинув голову, крикнул Палыч, - Прошу тебя, Господи! Мне, мне смерть дай, а их убереги!
- Да что... - начала было Василиса, да и замолчала.
Палыч замолчал. Обхватил голову руками и закачался, воя как больной зверь. Лицо его изуродовала гримаса боли и страдания. По щекам текли, не переставая, слезы. Дрожащей рукой взял бутылку, налил себе полный стакан водки, поставил бутылку на стол, взял стакан, посмотрел на него внимательно тяжелым взглядом, мотнул головой, поставил его на стол, сдавил голову руками, судорожно вздохнул, потом внимательно посмотрел, как бы не узнавая, на Василису, махнул неуверенно рукой, взял стакан и залпом выпил. Василиса с болью смотрела на эту борьбу Палыча с самим собой.
- Ох, Василиса... - начал Палыч, дрожащим голосом, - люблю я их. Больше жизни люблю! Все бы отдал, все, чтобы хоть разок еще взглянуть на них, услышать смех детишек, улыбку жены, Танюшки, увидеть, - Палыч помолчал, - Господи! Да убей же меня! Ну не могу я больше жить ... так жить больше не могу...
- Палыч, ... да что стряслось то? - робко спросила Василиса, - Они живы хоть?
Палыч резко вскочил, опрокинул стол. Василиса едва успела отскочить.
- Живы? - переспросил он громко, - Живы? Да я за них, за то чтобы они жили, себя отдам на кусочки резать! Живы? - еще раз спросил он, - Живы! Живы!!! И будут жить! - Палыч как-то обмяк и упал на лавку, - и тихо продолжил - без меня... Василиса... - позвал он.
Василиса подскочила к нему, опустилась рядом, обхватила его, стала ласково гладить по спине, по голове, по рукам, стала говорить:
- Ну, успокойся, Палыч, успокойся. Ну не надо себя так сильно то виноватить. Живы же они. А виноватым считаешь в чем себя - так повинись. Повинись и простят они. Право, простят. Не могут не простить. Ты же не со зла. Я знаю. Ты же хороший, добрый. Ты же за них, сам говорил, все что хочешь можешь сделать. Да и любят они тебя. Не могут не любить. Ты же такой, которого любить нужно. Да каких же мужиков любить-то, как не таких как ты? Скажи, каких? Таких как ты, может и нет вовсе. Может один такой. Ты не переживай. Все будет. Все хорошо будет. Я знаю. Ты мне верь. Я правду говорю...
Василиса говорила, говорила, речь ее текла плавно и спокойно, как ручеек, а Палыч видел последний вечер. Как раз перед Новым годом. Отмечали покупку нового автомобиля. Выпил он изрядно. Он уже не помнил о чем с женой заспорил, но только, и что его дернуло? - ударил он ее. По щеке ударил. Сильно. Упала Танюшка. На пол упала и головой ударилась о диван. Ударилась-то не сильно. А вот он ее ударил очень сильно. И врезался в память его, навсегда врезался взгляд ее. Смотрела она с пола, не встав еще и рукой за щеку держась. Укор в глазах стоял. И испуг, страх. А еще удивление. И презрение. Все перемешалось. Как плетью резанула она его взглядом своим. Как плетью. Он тогда встал и, пошатываясь, в спальню ушел. Упал. На кровать упал, не раздеваясь. А заснуть не мог. Никак не мог. Так всю ночь и пролежал недвижимо с глазами открытыми. Все ждал - вот подойдет кто. Никто. Так никто и не пришел. Лишь под утро задремал он. А проснувшись увидел жену свою. А рядом детишки. Все четверо. У жены щека была багрово красная. Очень сильно он ее ударил. И все молча на него осмотрели. С укором, с осуждением смотрели. И молчали. Потом так же молча развернулись и ушли. А он лежал на кровати. А в голове молоточки - тук-тук-тук. Потом встал, думал - на колени упаду, ноги целовать буду, прощение вымаливать. Вышел из спальни - а их и нет никого. И только записка на столе - «Как ты мог?». И все. И ничего больше. И тогда он понял. Все понял. Что это все. ВСЕ! Что нет у него больше семьи. Что не нужен он семье. Такой не нужен. Дописал на записке: «Нет мне прощения» и ушел. Совсем ушел. Навсегда.
Палыч мотанул головой, пытаясь сбросить ворох воспоминаний. Василиса тревожно взглянула на него. Палыч сосредоточенно, спокойно встал, посмотрел на Василису тяжелым взглядом и сказал:
- Ударил я. Жену ударил. По щеке. Сильно. Очень сильно. При детях.
Василиса закрыла рот ладошкой. Палыч невесело усмехнулся.
- Что? А ты говоришь - люб. Что? Еще люб я тебе. Али уже и все? - и через паузу мрачным, тяжелым тоном, - Меня нельзя любить. Меня бояться можно. Только бояться. А? Не так, скажешь?
Василиса помолчала, собираясь с мыслями. Медленно встала. Подошла вплотную к Палычу.
- Не так, Палыч. Не так, - помолчала, потом с укором, - Дурак ты, Палыч, как есть дурак! Что ж ты с тех пор так семье своей и не подал весточки? Жив мол, не волнуйтесь. Ищут ведь поди.
- Нет. Может и ищут. Вернее, искали. Ну недостоин я семейного счастья! - крикнул резким голосом Палыч, - Рылом не вышел! Такие как я вот только такое; - обвел руками комнату, - счастье заслуживают! Одинокое счастье.
- Дурак ты, Палыч, идиот... - устало сказала Василиса, - Да... - начала было, но только махнула рукой, - Пойду я.
Молча подошла к двери, надела полушубок, у дверей обернулась:
- А ты мне люб. И люб навсегда останешься хоть до полусмерти избей. Эх, Палыч, Палыч, не понимаешь ты счастья бабьего. И душу нашу бабью не понять тебе. Ни тебе, и никому из вашего мужицкого племени не понять. Никогда не понять.
И вышла в двери. А Палыч постоял посередине комнаты. Перед глазами вдруг встало заплаканное лицо жены его, детей. И взгляд беспомощный просящий... Палыч застонал, как от боли зубной и медленно стек на пол. Да так и пролежал на нем до утра. Что-то в голове его меняться стало. Что-то понимать он начал...

ВАН © 12.08.2010

Отшельник, часть 10 (http://proza.ru/2010/08/11/887)
Отшельник, часть 12 (http://proza.ru/2010/08/13/1003)