Первый день

Комната со светлыми обоями. У окна полированный письменный стол темного дерева. Красивый стул с шерстяной обивкой голубого цвета.  У одной стены в углу – книжный шкаф, у другой – диван. Слева от стола на стене серо-красный календарь из странной бумаги, похожей на ткань. Во второй комнате обои сине-белые, с выпуклым рисунком. Довольно красивые, хоть и тусклые немного. Посредине стены рисунок не совпадает, о чем всегда говорили гости. Небольшая кухня, выкрашенная синевато-зеленой краской, светлый столик и светлые навесные тумбочки. Штор пока нет. Их потом подарит мамина подруга – бордово-розовые, с различными рецептами кофе: по-турецки, по- варшавски, по-венски. Мне они нравились, но мама в досаде на подругу все время их ругала и, в конце концов, сняла. Так она делает часто, и если мне что-то дарит человек, на которого она разозлится, она потом уговаривает меня выбросить эту вещь. Я не соглашаюсь, но она не прекращает об этом говорить каждый раз, когда видит вещь у меня.

Прохладный октябрьский день. Пахнет осенью. Вокруг как-то неуютно: вырытые котлованы, недостроенные дома. Да и достроенные дома не такие, как я привыкла видеть раньше, на той улице, где мы жили – там дома были  старые и необычные, каждый дом отличался от соседнего.  А эти многоэтажки  похожи на здания, которые я складывала из пластмассовых блоков. Белые пластинки, разделенные на клетки, с вырезанными окнами. Длинный прямоугольник – этаж, скрепляются этажи тоненькими синими полосками, крыша – красная. Конструктор мне когда-то подарила незнакомая женщина. Я сидела на лавочке возле дома и ждала, пока выйдет мама. С противоположной стороны улицы подошла пожилая женщина с желтыми волосами и протянула мне коробку:
-- Вот, возьми, девочка. Это игра.  Мы переезжаем, а дети у нас уже большие. Возьми.
Я взяла и сказала спасибо. Женщина ушла.

На нашей улице самые высокие дома были трехэтажными. Но, правда, по высоте это, наверное, как этажей пять в новых блочных зданиях. Да и улицы здесь,  в общем, нет, непонятно, как это и назвать: огромный прямоугольник, стороны которого – высокие дома. Ширина – две шестнадцатиэтажки. Длина – девятиэтажка и нескончаемая двенадцатиэтажка.  Школа – посредине. Она тоже не такая, как прежняя. Мне одиннадцать лет, и для меня еще многое существует в единственном числе.  Та школа, где я училась раньше, расположена в старинном здании. Когда-то она была женской гимназией. Широкая парадная лестница, из белого мрамора, с красными перилами. Черная лестница. На втором этаже – балкон, выходящий на актовый зал, где проходят торжественные линейки. В пионеры нас тоже там принимали. Меня приняли среди первых. В день рождения Ленина. Моя бывшая школа носит имя Ленина, а как же иначе – она лучшая в городе, и даже по номеру первая. В ней училась и мама, и ее сестры. Некоторые учителя, которые там давно работают, спрашиваю меня, не из этой ли я семьи, услышав мою фамилию. Ведь фамилию я ношу мамину. Так хотел дедушка, у которого не было сыновей. А мама  все равно разошлась. А по отцу у меня фамилия была такая, что меня в детском саду дразнили. Так что я была просто счастлива, когда мама меня перевела на свою.

Я подхожу к школе и вхожу в ворота. Низкий забор из железной сетки. В моей прежней школе забора вообще не было. Снесли. Но осталась фотография, где моя мама снята на его фоне. Забор белый,  каменный. Она как-то странно выглядит и держится за него. Потом я узнала, что она тогда  ждала меня. Я поднимаюсь на крыльцо и захожу в школу.  Я чувствую  интерес и любопытство, но одновременно и страх: как меня примут новые одноклассники, как отнесутся учителя. Дохожу до канцелярии. Из дверей кабинета, на которых висит табличка "Директор",  в канцелярию выходит дородная женщина и грубым голосом неприветливо спрашивает:
-Что ты хочешь?
-Мне нужна Людмила Александровна.
- Ее сегодня нет.
Да, я знаю, что нет. К сожалению, сегодня мою тетю, которая здесь работает секретарем, услали в районо зачем-то, но я все равно надеялась на чудо. В слух же я говорю другое:
-У меня есть записка.
-Это Людмиле Романовне, - говорит женщина и показывает на другую – крашеную, сидящую за столом.
Это вторая секретарь, которой мама просила передать записку.
Директриса скрывается у себя в кабинете, а Людмила Романовна говорит мне:
-Давай выйдем отсюда.
Мы выходим, она быстро читает записку и говорит:
- Я тебя сейчас отведу в столовую, твоя мама просила. Сейчас как раз большая перемена. Поешь и иди в класс. Я тебя ждать, чтобы отвести, не могу, у меня работы много.
Она доводит меня до столовой и уходит. Я захожу в столовую. Там дико шумно, много незнакомых людей и пахнет едой. Мне не хочется ни есть, ни стоять в очереди, и я тут же ухожу, иду к кабинету географии, где должен быть следующий урок.

К классу я подхожу одновременно с директрисой. В руках у нее журнал – ясно, она ведет географию. Куда сесть я не знаю, поэтому становлюсь у доски. В руках у меня планшет, сделанный из стенки коробки, в которой была посылка. Время от времени мы получаем посылки: из Москвы – тетя высылает бабушке лекарства, из Львова – родственники присылают мне одежду, которая мала их детям. Один раз, лет в пять,  я встала на такой ящик, он проломился, и я поранила обе ноги ржавыми гвоздями. Меня возили в больницу накладывать швы. Шрамы есть до сих пор.  В школе, где я раньше училась, планшет  требовалось приносить на урок географии, так как на одном из уроков, неизвестно когда,  мы должны были пойти в соседний парк работать на местности. Зная, что сегодня урок географии, я взяла планшет с собой. Не хочу получать двойки. Я привыкла хорошо учиться.

-Ты чего не садишься? – спрашивает директриса.
-Я новенькая.
- Ну, садись сюда, - она мне показывает на свободную первую парту.
Я сажусь.

Начинается перекличка. Ага, значит, бойкий мальчик, который успел ко мне подскочить и спросить, новенькая я, что ли, -- это Жуков. Еще до того, как директриса дошла до конца списка, она дважды успела ему сделать замечание: не вертись, не разговаривай. Урок идет своим чередом – опрос, новый материал. Ничего особенного. Звенит звонок – я выхожу и бесцельно иду по коридору. Внезапно вижу маму – бросаюсь к ней. Начинаю плакать: сказывается напряжение от пребывания в новом месте. Говорю, что не хочу здесь учиться, хочу в первую школу. И плачу навзрыд. Мама расстраивается, пытается меня уговорить, но потом внезапно говорит: "Ладно, пойдем в канцелярию, заберем твое личное дело, попросим, чтоб тебя назад в первую школу взяли". Я просто ошеломлена: воистину свершилось чудо, я мгновенно успокаиваюсь и, счастливая,  иду с мамой в канцелярию. Людмила Романовна отдает нам мое личное дело, не проявив никакого интереса. Мы выходим из школы и по рыжей глине пустыря идем к остановке. Подходит автобус, в нем воняет бензином, и мне, как всегда, тошнит от этого. До самого отъезда из Харькова, за восемь лет, я так до конца и не привыкла ни к Алексеевке, ни к автобусам.  Мне так и казалось, что я живу в чуждом мире, а мой прежний мир, родной, вроде и рядом – за минут сорок до него добраться можно, но он уже не мой, я в нем не живу, а вынуждена жить в чужом. Уже в автобусе мама начинает говорить: "Лена, это тебе надо будет очень рано вставать, чтобы в школу ездить. Ты сможешь? А потом еще из школы домой добираться. Пока доберешься, уже полдня пройдет. А потом еще уроки делать. Лена, ты сможешь?" Я уверяю, что я все смогу, только бы опять вернуться в первую школу. Но мама не унимается и повторяет одно и то же раз за разом, не прекращая, пока мы едем в автобусе.На  площади Дзержинского мы выходим в знакомый мир. Идем привычными  улицами: Иванова, Пушкинская, сворачиваем на Красина, подходим к школе. Всю дорогу мама продолжает: "Лена, тебе надо будем рано вставать. Ты сможешь? А как назад добираться? А уроки? Лена!"

В школе мама быстро договаривается с завучем, и она соглашается меня принять обратно. Окрыленная, я выхожу на улицу. Мы идем есть в столовую Политехническог о института, расположенную в старинном кирпичном здании.  Раньше мы в ней никогда не ели, только сметанники покупали или блинчики. Еще томатный сок, который я очень люблю.  Теперь мы берем обед и проходим во внутренний зал.  Странное ощущение. Ведь так всегда делали другие люди, из другого мира, а мы здесь жили, на соседней улице, нам незачем было есть в столовой.  И вообще странно ощущать себя здесь, в родных местах не дома, а в гостях.

По дороге домой мама начинает опять : "Лена, ты знаешь, наверное, пойдешь лучше в новую школу, ты не сможешь ездить, сама подумай, это очень далеко." Я пытаюсь возражать, говорить, что я все смогу, только не хочу в новую школу,  начинаю плакать, продолжаю по дороге от остановки к дому, плачу за ужином, во время купания и потом весь вечер, но мама уже передумала, и ничего сделать нельзя.