Хороший немец

-- Значит так, товарищи, вопрос должен быть безотлагательно решён… И дело не только в том, что получен приказ командования, который не выполнить мы не имеем права - не менее важно, я бы сказал, архиважно, что политическая ситуация в районе требует немедленных и активных наших действий. Немцы повсюду трубят об успехах на Восточном фронте, о разгроме партизан. Именно поэтому, в наступающий праздник  – 1 мая, мы должны громкой акцией утереть им нос и поднять у населения авторитет советской власти!
В штабной землянке было адски накурено, душно и сыро. Затяжной дождь, превративший леса в сплошное болото и сделавший непроходимыми даже звериные тропы, проникал и сюда – в виде частых потёков на бревенчатых стенах и склизкой противной грязи на полу. Единственная масляная лампа, переделанная из гильзы 45-мм снаряда, выхватывала во мраке две высокие фигуры, топчущиеся вокруг небольшого столика с  разостланной на нём картой -- верстовкой, словно медведи над ульем, и ещё одну, как будто флегматично развалившуюся на топчане, с чадящей самокруткой во рту. Красновато-- жёлтые отблески превращали всю троицу в апокалипсических персонажей не то Иеронима Босха, не то Брейгеля.
Возлежащий, а это был политрук отряда Иосиф Штерн, продолжал:
-- Настаиваю на атаке железнодорожного полотна на участке Дерябино – Рогов. Это будет реальная помощь нашей Армии, которую… -- здесь он сделал многозначительную паузу, -- которую должным образом оценят в Москве…
-- Но вы ведь знаете не хуже меня, Иосиф Давидович, что отряд не в силах провести подобную операцию сейчас! Люди измотаны, боеприпасы наперечёт, немцы обложили нас со всех сторон – во как! – оппонент  провёл ребром ладони по горлу. -- Это будет самоубийственное решение, совершенно невыполнимое. В такую распутицу, в голом лесу, наши силы будут неизбежно обнаружены, а затем истреблены ещё до выхода к намеченному рубежу!
-- Так что же, Михаил Игнатович, вы намерены проигнорировать приказ?! – тон голоса политрука повысил градус до уровня звенящей бронзы. Он нервно отбросил недокуренную папиросу и уселся  на своём ложе, скрестив руки на груди.
Командир отряда, бывший первый секретарь райкома Шахов, ничего не ответил, только отвернулся и с тоской посмотрел куда-то в темноту, где угадывались двухъярусные нары, застланные овчиной, добраться до которых было в эту минуту пределом его мечтаний.
-- Есть ещё одна задумка, скажем так – вариант… -- раздался голос начальника штаба Безручко, который стоял, засунув руки глубоко в карманы галифе, подле светильника и словно рассматривал что-то интересное в нём. -- Только довольно рискованный и… -- Безручко несколько секунд искал наиболее точное определение, -- деликатный.
-- Ну… -- и командир, и политрук обратились к нему во внимании. Начштаба постучал зачем-то ногтем по гильзе, обернулся к столу.
-- Возможно устроить диверсию в Рогове  – в солдатской столовой, там работает кухаркой Акулина Сергеева, мы с ней имеем контакт… По счастью, с подпольем она связанной не была, поэтому осталась цела после провала. Знаю, знаю: вопрос – как доставить ей взрывчатку… -- Безручко снова отвернулся. -- В этом главная заковыка и… деликатность. – Он помолчал немного. – Помните связную нашу с Пчелиного хутора, Анюту Семакину?
-- Да ты что, Прохор, она же совсем девчонка, четырнадцать есть ли, а выглядит и того меньше, и сирота, и братишка у неё на руках, ещё малой совсем! Нет! – командир возмущённо замахал руками, словно разгоняя ос. А политрук добавил с лежанки:
--Товарищ Безручко, вы-то должны знать, что отец Анны Семакиной осуждён перед войной как враг народа, а мать является дочерью белогвардейского попа, расстрелянного ещё  в  Гражданскую.
-- Мать Анюты убили немцы…
-- А это достоверно не известно! Может быть, и не убита, а живёт припеваючи где-нибудь…
-- Анюта Семакина неоднократно выполняла наши задания, бывала в Рогове, её там знают… Часто ходит за продуктами вместе с братом. А главное … -- начштаба прокашлялся несколько раз, словно выталкивая из глотки нечто неприятное, гадкое на вкус, -- что она ни разу не бывала в расположении отряда. В случае неудачи… в случае неудачи она не сможет выдать нашу базу. Это главное, потому что другой, запасной, базы у нас нет, как вы сами понимаете.
Все помолчали некоторое время, полные противоречивых мыслей и чувств. Шахов живо представил себе Анюту, которую помнил ещё угукающей в люльке. Её родителей, Петра Семакина, главного инженера мехзавода, и Веру Фёдоровну, он знал близко – дружили семьями. До тридцать девятого…
Политрук снова закурил, добавив в поистине венерианскую атмосферу землянки ещё одну порцию сизо--багрового дыма.
-- А в этом есть резон… Детям легче проникнуть сквозь кордоны немцев. И к тому же прекрасная возможность Семакиной доказать свою преданность Родине. Я – за!
Шахов и Безручко почти одновременно глубоко и болезненно вздохнули. Участь юных диверсантов была таким образом решена.
               

По обочине безнадёжно раскисшего просёлка медленно шли двое. Худенькая девочка в длинном латаном пальто, закутанная до глаз старушечьим платком, несла за плечами тяжёлый вещмешок, часто и простужено дыша. Рядом потопывал малыш лет шести, в самодельно--скроенном ватничке, порыжевшей солдатской ушанке и сапожках, туго обмотанных просмоленной бечёвкой, чтобы не расползлись дорогой. Мальчик тоже имел поклажу: увесистый не по возрасту школьный ранец, набитый доверху.
Это были Анюта и Петя Семакины. Из хутора они вышли затемно, но до сих пор не выбрались на большак, по причине вынужденного изрядного «крюка» и распуты. Войти в Рогов Анюта хотела со стороны железнодорожной станции, так как именно оттуда, согласно легенде, они с братишкой несли накопанную в брошенных огородах картошку. Только часов в девять они оказались на шоссе, довольно убитом, сплошь в лужах и колдобинах, но всё-таки гораздо более удобном для ходьбы. Дети прибавили шагу. Петя уже явно устал, но сестра подтягивала его за собой, понимая, что достигнуть цели нужно как можно скорее.
Между тем распогодилось. Солнышко освободилось от мрачно--тягостных туч, весело заиграло на бесчисленных водных зеркалах и линзах, заискрилось, рассыпалось всеми цветами радуги, так что стало даже больно глазам. «Весна! Весна! » -- запела природа всеми звуками и красками, словно и не было горя и войны, бесконечных изнуряющих голода и страха.
Но страх с новой силой сжал сердце девочки, когда они стали спускаться с косогора к мосту, переброшенному через буро--пенистую от дождей реку. Там стояли, небрежно опёршись о перила, с угрюмыми чёрными винтовками в руках, два полицая. Ещё несколько вояк спали на сене в телеге, видневшейся неподалёку на сухом пригорке. Распряжённая лошадь паслась там же, среди прошлогодней серой и пробивающейся кое--где зелёной травы.
Когда Анюта и Петя вышли на мост, оба полицая настороженно выпрямились, лица их, до этого скучающие, приняли одинаковое выражение угрозы.
-- Куда топаете, мелочь?
-- Мы со станции, дяденьки. Там бомба в заброшенный амбар попала, а в нём картошка зарыта была, так её и разбросало. Все собирали -- и нам досталось…
Один из полицаев, повыше и грузнее, давно не бритый, подошёл сзади к девочке и через ткань вещмешка пощупал содержимое. Другой вдруг безо всякой причины больно щёлкнул мальчика по носу. Петя отпрянул за сестру, от резкого движения ранец расстегнулся, и несколько картофелин покатились по дощатому настилу моста. Полицай пнул их сапогом и со смехом наблюдал, как они, кувыркаясь, полетели в коричневый поток.
Второй тоже хмыкнул, подтолкнул девочку прикладом, лениво ругнулся и приказал:      
 -- Давай быстро куда шли!
 Анюта почти побежала, не оглядываясь, таща за собой плачущего от обиды брата. Только за поворотом рощи она поправила на нём ранец, застегнула, и они смогли перевести дух. Солнце сияло всё так же радостно и вольно, свежий воздух наполнял лёгкие, и им хотелось дышать и дышать. Впереди был Рогов.
Город девочка знала хорошо, поэтому они прошли боковыми улочками, почти не встретив немцев. Один только раз мимо них промчался, разбрызгивая во все стороны лужи, мотоциклист в чёрном плаще и огромных очках, но он не обратил на детей никакого внимания. Примерно через полчаса они выбрались к той самой столовой. Предстояло самое трудное, и Анюта почувствовала, как у неё пересохло в горле, а сердце забилось неудержимо и близко к панике. Она сжала зубы покрепче, собралась с духом. «Может быть, отправить куда-нибудь Петьку? – подумала она, -- Но куда? И что будет делать один? Уж лучше вместе, если что…»
Дети пересекли неширокую площадь, плотно заставленную тентованными грузовиками, мимо снующих туда--сюда фрицев, зашли со двора, где огромными кучами были навалены дрова, а так же высились штабеля пустых ящиков и коробок. Надо было подойти к заднему крыльцу, позвать Акулину…
В это время короткий и такой знакомый окрик заставил их застыть на месте:
 -- Halt!
 Не замеченный ими раньше солдат--часовой вышел из-за поленницы, держа направленную на них винтовку со штыком. «Наверное, всё…» -- почему-то совершенно спокойно подумала девочка и прижала к себе Петю. Немец приблизился к ним вплотную. Это был невысокий, полноватый, немолодой уже человек, в круглых с золотой оправой очках под рыжеватыми бровями. Такие же густые светлые волосы покрывали его толстые, совсем не страшные пальцы, сжимающие оружие. Шинель сидела на нём мешком, топорщась в самых неожиданных местах.
-- Что – есть -- там? -- часовой указал штыком на поклажу детей.
-- Картошка. Мы картофель несём со станции…
-- Kartoffeln? Снимайт, показыват!
Анюта сняла с себя вещмешок, стянула и ношу с брата. Медленно, как во сне, развязала своё, потом расстегнула застёжки ранца. Немец наклонился, поставил ружьё прикладом в землю, взял одну картофелину в руку. Она была совершенно уродливая, мороженная, чёрная от гнили и вся в морщинах. Девочка, не поднимая глаз, так и сидела на корточках. Вдруг, как будто извне, посторонние, но полные надежды, пришли ей на ум слова молитвы: «Господи, помилуй!» Тянулись неимоверно мучительные секунды…
Наконец она решилась взглянуть вверх. Солдат всё так же держал несчастную картофелину, но смотрел мимо клубня, на мальчика. Глаза его, до этого грозные и строгие, казалось, затуманились и были почти нежными.
-- Guter Junge. Wie ist seiner name?*
Анюта поняла это слово: Name – имя.
-- Петя его зовут, то есть Пётр…
-- Пиотр? Peter? Ich gleichfalls hat Sohn, er augen blicklich in Bremen...
Немец осторожно, ласкающим движением руки дотронулся до головы мальчика, потом присел и оказался с ним лицом к лицу.
-- Als vertat, Peter? – солдат говорил добродушно, словно какой-нибудь учитель или сосед.
Потом он полез за пазуху, заёрзав при этом неловко, и достал что-то завёрнутое в газетную бумагу. Это оказалась приличная краюха хлеба с прилипшим к ней кусочком сала. Немец разломил хлеб на две неравные части, меньшую сунул в карман, остальное завернул опять в газету, положил в ранец, сам застегнул его и, встав уже во весь рост, снова потрепал мальчика по голове.
-- Gut, kinder, идти дом!
Не веря такому счастью, Анюта взвалила вещмешок на плечи, в левую руку взяла ранец, правой – Петьку за воротник и повернулась было уходить.
Вдруг снова прозвучало: «Halt! », но уже не страшно, скорее просительно. Девочка обернулась. Солдат подошёл к ней, закинув ружьё на ремень, и смущённо улыбался.
-- Fraulein, bitte – он протянул Анюте губную гармошку, красиво покрытую узорами и с немецкой надписью.
-- Спасибо, что вы… -- девочка хотела отказаться, но солдат молча сунул гармошку ей в карман и пошёл быстро прочь. Анюта смотрела ему вслед несколько мгновений, потом тоже отвернулась, и они с братом направились в сторону крыльца. Только подойдя ближе, они увидели в окошке совершенно искажённое от страха лицо Акулины Сергеевой, которая, очевидно, наблюдала всю сцену от начала до конца. Через минуту она впустила детей в сени, тут же забрала опасный груз и шептала полумёртвыми губами:
-- Вот Бог миловал! Времени у Вас час, чешите как можете! В Рогов потом ни шагу, а попадётесь – смерть!
Ещё через некоторое время дети благополучно покинули город, выйдя другой окраиной. Анюта из последних сил тянула за собой брата, который канючил, прося хлеба.
-- Потерпи ещё, милый, скоро, дойдём до леса…
Уже вступая под спасительную крону густого ельника, девочка остановилась, оглядываясь на широко раскинувшийся позади них город. Отсюда, с горки, он казался таким мирным, совсем по-домашнему добрым и уютным. Немного в стороне, среди серебристо-серых тополей, виделся куполок кладбищенской церкви.
Надо было уходить. Но вспомнились Анюте толстые, с рыжеватыми волосками пальцы немецкого солдата, его добрая улыбка, «преломлённый» хлеб, а так же представилось, что случится с этим человеком через несколько минут при её, Анюты, полном соучастии… И снова взглянув на церковь, словно сквозь пелену, услышала девочка в памяти давнюю мамину фразу: «Когда будет особенно трудно, припади к стопам Царицы Небесной, Она поможет».
Анюта сложила пальцы щепоткой, перекрестилась в сторону храма и прошептала от всего сердца:
 -- Божия Матерь, спаси хорошего немца!
               

В один из майских дней, сразу после утреннего развода Анюту Семакину вызвали в штаб отряда. Она вбежала туда запыхавшись, полная тревожных мыслей. С облегчением увидела, что кроме командира в землянке больше никого нет.
-- Заходи, садись, -- прервал Шахов начавшую было докладывать девочку. – Чай будешь?
 Он налил кипятка из огромного латунного чайника, стоявшего на буржуйке, в латунную же кружку, подвинул к Анюте коробочку с пилёным сахаром. Анюта достала два кусочка, мраморно-твёрдых на ощупь, и положила рядом с собой, для брата. Командир заметил её колебания, улыбнулся:
-- Ты клади сахар-то. Для Петьки, вон, целый кулёк карамелек приготовлен, подушечки… Захватишь. -- Он сел напротив неё, возвышаясь, как огромный сенбернар над котёнком.
-- Вот что, Анна… прежде всего, от лица командования выражаю тебе благодарность за успешно проведённую операцию. Такое, что вы с мальцом сотворили, не каждому взрослому по плечу…
Девочка хотела вскочить и ответить как положено: «Служу Советскому Союзу», но что-то защемило у неё в груди, и она только ниже склонила голову над кружкой.
-- В общем, молодцы вы. Только… -- тут Михаил Игнатьевич слегка замялся, будто собираясь добавить к сказанному ложку дёгтя, – одна заковыка вышла. Едва заряд ваш заложили, да время пошло – тут наши доблестные соколы тоже, видать, решили фрицев с 1 мая поздравить… Само собой: «Ахтунг, ахтунг, воздушная тревога! », немчура по укрытиям разбежалась, и тут как раз – фугас и рвани, так кастрюли и тарелки по всему Рогову разлетелись! – командир усмехнулся. – Испортили мы, значит, фашистам обед…
Тут он заметил, что девочка совсем потупилась, а в глазах её стоят слёзы.
-- Да ты не переживай, не зазря вы ходили! Там возле столовой машины с гестаповским архивом стояли, так им полный каюк! Такого подарка мы не ожидали! В общем, подали мы на тебя, Анна, наградной лист. До лета здесь пообитаете, а там на самолёт – и на Большую землю, учиться… Ну, чего разревелась?
Анюта уже плакала, что называется, в три ручья, но на душе её было так тепло и радостно, как никогда, наверное, ещё не бывало в жизни. Она нащупала гармонику в кармане пальто, и снова видела ту кладбищенскую церквушку среди тополей, крестик над куполом, весеннее солнце в тысяче луж, голубое небо – и прошептала одними губами тихое, одной ей известно Кому: «Спасибо…»

* -- не уверена в правильности построения немецких фраз, буду благодарна за коррекцию, danke schЁn! И.